13 Перед второй встречей Сонгён с Ли Бёндо ей позвонил директор Хан. Она и сама собиралась связаться с ним после посещения тюрьмы, но была так занята заботами о Хаён, что это совершенно вылетело у нее из головы. Он расспросил у нее, как прошла беседа, а Сонгён рассказала про смехотворно короткое время, которым пришлось довольствоваться, и о том, как повел себя Ли Бёндо. Директор объяснил, что любой человек, впервые опрашивающий преступника, неизбежно оказывается втянутым в борьбу за моральное и физическое превосходство, и предостерег Сонгён, чтобы она не дала затащить себя в нечто подобное. А когда спросил, что еще вызвало у нее неуютное чувство, то получил ответ, что сотрудников отдела охраны тюрьмы, судя по всему, не слишком радует необходимость организовывать подобные встречи. Выслушав Сонгён, директор пообещал воздействовать на Национальное полицейское управление и прокуратуру через аналитический комитет, призвав эти структуры к сотрудничеству, и попросил, чтобы она обязательно в любое время связалась с ним, если ей вдруг что-то понадобится. Этот телефонный звонок вынудил Сонгён еще раз осознать, что на ее беседах с Ли Бёндо сосредоточено очень пристальное внимание. Похоже, что полиция, равно как и директор, ожидала каких-то зацепок, которые позволят раскрыть нераскрытые дела. И что после каждой такой беседы ее будут забрасывать вопросами. От этих мыслей, кружащихся в мозгу, у Сонгён натурально разболелась голова. И, естественно, она отнюдь не чувствовала себя так уж безмятежно, опять отправляясь на встречу с Ли Бёндо два дня спустя. Он, должно быть, почувствовал это, поскольку поначалу был не более расположен к сотрудничеству, чем во время первой беседы. Для экономии времени Сонгён протянула ему опросник, полученный на семинаре. Но он лишь уставился на нее, не пошевелив и пальцем. Она решила взять быка за рога, чтобы избежать той борьбы за превосходство, о которой предупреждал директор, и не желая превращать беседу в тяжелое испытание. — Ну что же вас на сей-то раз не устраивает? — выпалила Сонгён, схватившись ладонью за лоб и ничуть не скрывая раздражения. Без единого слова Ли Бёндо протянул к ней руки. Она молча посмотрела на него. — Разве я не велел вам принести мне на сей раз большое, спелое яблоко? По-моему, я не так уж много прошу за право услышать мою историю, как думаете? — произнес он самым что ни на есть серьезным тоном. Сонгён, которая перед поездкой в тюрьму не забыла заскочить в супермаркет, вытащила из сумки купленное там яблоко и вручила ему. Потянувшись к ней скованными наручниками руками, Ли Бёндо взял его. Подняв над головой, секунду внимательно рассматривал, словно сомелье, оценивающий цвет вина в бокале. Яблоко было крупное, едва ухватишь, в точности как он и хотел. — Это из хранилища. Хотя ладно, пожалуй, еще рановато для нового урожая, — произнес Бёндо и решительно надкусил его. Похоже, ему довольно давно не доводилось отведать яблок — он прикрыл глаза, медленно двигая челюстью и словно смакуя его. Откинул голову, наслаждаясь вкусом яблока, а потом принялся с хрустом вгрызаться в него. Прикончил его в один миг, словно давно уже умирал от голода. Съел даже кожуру и семечки, и только немного яблочного сока осталось у него на руке. Физиономия вокруг рта была тоже вся мокрой от сока. Сонгён припомнила слова одного из оперативников. Сосредоточенность. Он обладал способностью полностью концентрироваться на чем-нибудь, даже на простом поедании яблока. Сонгён почти что увидела его в действии в момент совершения одного из убийств. Бёндо улыбнулся, с довольным видом глядя на нее. — Я могу судить, что вы за человек, по тому, какое вы выбрали яблоко, — объявил он. Пока Ли Бёндо наблюдал за ней, вытирая рот рукавом, глаза его лукаво поблескивали. Как и предупреждал начальник охраны, он всем этим просто наслаждался. Стоит ей хоть как-то отреагировать, как он мигом захватит контроль над ситуацией. Поскольку Сонгён замешкалась, Ли Бёндо продолжил говорить. — А вы в курсе, что крупные яблоки — необязательно сладкие? Хорошие яблоки должны быть правильного размера, — наставительно произнес он. — В следующий раз принесу поменьше, — буркнула Сонгён. — Не, я люблю большие. Всегда ел только большие. Его взгляд блуждал где-то над плечами Сонгён. Яблоко, похоже, означало для него нечто большее, чем просто фрукт. После того как он съел его, на лице его были написаны не столько радость и удовольствие от съеденного яблока, сколько некие пробужденные им давние воспоминания. Сонгён быстро подсунула ему опросник. Только что приконченное яблоко, видно, так ему понравилось, что он без единого слова заполнил бланк, словно послушный студент. Опросник включал самые базовые вопросы, ответы на которые предстояло использовать для различных целей вроде криминальной статистики. Чтобы заполнить графы, касающиеся возраста, места рождения, образования, рода занятий, адреса, возраста на момент первый судимости и всего подобного, не требовалось долгих размышлений. Что вовсе не означало, что подобная информация совершенно не важна. Беседе предстояло во многом основываться как раз на этих фундаментальных фактах. Без колебаний ответив на все пункты, Ли Бёндо передал опросник обратно Сонгён. Положив перед собой заполненный бланк, она стала задавать вопросы, ради которых и согласилась на встречу. — В прошлый раз, насколько я помню, мы говорили о наших самых ранних воспоминаниях? — начала она. — Красные туфельки, — кивнул он, повторяя сказанное тогда Сонгён. — Да, которые купила мне мама. Может, тогда начнем с воспоминаний о наших матерях? — Вам понравились эти красные туфельки? — Наверное, очень понравились, раз уж я их до сих пор помню. — Или вы можете их помнить, поскольку мать купила вам туфельки того цвета, который вам совершенно не нравится. Посмотрев на него, Сонгён попыталась понять, нет ли в этих словах какого-то скрытого смысла. — У меня есть и хорошие, и плохие воспоминания о своей матери, естественно. Но, к счастью, хороших куда больше, чем плохих. А у вас как? Что за воспоминания остались у вас о собственной матери? Ли Бёндо, у которого секунду назад был такой вид, будто он вот-вот замычит себе под нос ту самую песенку, внезапно словно одеревенел. Но тут же улыбнулся и заговорил: — Моя мать… Я довольно долго про нее вообще не вспоминал. Вообще-то я не слишком хорошо ее помню. Я больше ни разу не встречал ее после того, как она ушла из дому, когда мне было семнадцать или восемнадцать. — Она ушла из дома навсегда? Он ничего не ответил. — А не помните, по какой причине? — рискнула Сонгён. — По какой причине? А-а, вы имеете в виду, почему она ушла из дому… Нет, я никогда не задумывался о причинах. Ли Бёндо, похоже, с головой погрузился в воспоминания, восстанавливая последовательность событий, так что Сонгён терпеливо ждала, пока он не заговорит снова. — Причина, по которой она ушла из дому… Может, из-за кошки. К нам во двор повадилась кошка. Черная такая, с желтыми глазами. Мать очень ее любила. Даже специально покупала консервы, чтобы ее кормить. Когда мама ушла из дому, кошка тоже перестала появляться. Должно быть, поняла, что ее уже нет. — А какое отношение эта кошка могла иметь к уходу вашей матери из дома? — Вот я и говорю… кошка после этого так ни разу и не объявилась. Он нес какую-то бессмыслицу. Утверждал, что его мать, которая любила кошек, ушла из дому из-за кошки. Почему он говорит вещи, в которых нет никакой логики? Внимательно изучая его лицо, она вдруг заметила кое-что любопытное. Стоило Ли Бёндо произнести слово «кошка», как его глаза слегка прищуривались. Было ясно, что «кошка» стимулирует его память гораздо сильнее, чем «мать». Сонгён так и не могла понять, каким образом эти два понятия связаны между собой, но он явно не хотел говорить о том, при каких обстоятельствах его мать ушла из дома. — А у вас остались еще какие-то воспоминания о матери? — спросила она. Бёндо поднял на нее глаза, а потом отвел взгляд. Нахмурившись, покопался в памяти; прикусил губу, словно не желая говорить, но все-таки начал: — Я не слишком-то хорошо все помню, потому что это было слишком давно, хотя и впрямь кое-что припоминается… Однажды я поскользнулся в ванне и наглотался воды, а она вытащила меня оттуда и стала делать искусственное дыхание… Когда она была в хорошем настроении, то частенько мне напевала. У нее был очень красивый голос. Дело кончалось тем, что я закрывал глаза и засыпал, даже не сознавая этого. Пение. Она припомнила, что именно он напевал в прошлый раз. Его самое раннее воспоминание. Должно быть, эту самую песенку мать ему и напевала. Во тьме наконец-то промелькнула первая искорка света. Сонгён решила, что надо идти на этот свет. — Напевала ту самую песенку, которую вы исполнили мне в прошлый раз? — спросила она. Вздрогнув, Ли Бёндо уставился на нее и кивнул. — Я не помню ее лица, но… и вправду припоминаю иногда эту песенку, — произнес он. Его мать ушла из дому, когда ему было семнадцать… Он не может не помнить ее лица. Он врет. У него вроде нет причин врать, и все же он утверждает, будто не помнит лица матери. Не помнит лица матери, зато прекрасно помнит, какого цвета была кошка, за которой присматривала мать, даже какого цвета были глаза у этой кошки… А может, и не врет. Вполне может статься, что Ли Бёндо и вправду не помнит ее лица. Тогда почему его мозг старательно пытается стереть ее внешность? Тот факт, что его память искажена, означает, что ключ лежит где-то здесь. Записав в блокнот слова «мать», «песенка», «ушла из дома» и «кошка», Сонгён задала ему следующий вопрос: — Вы не скучаете по ней? Никогда не пытались ее разыскать? — Я не скучаю по ней и не хочу ее разыскивать. Сонгён вопросительно посмотрела на него. — С ее стороны было то же самое. Она никогда меня не разыскивала и никогда по мне не скучала, — промямлил он, уставившись куда-то в пространство, словно мать стояла у него перед глазами. Его глаза и губы улыбались, но лишь чтобы замаскировать гнев. Удерживающая эту маску резинка так туго натянулась, что была готова в любую секунду лопнуть. Нет, она уже порвалась с одной стороны, начиная открывать его истинное лицо. — «Ты грязный ублюдок. Ты никогда не должен был появиться на свет. Будь ты проклят»… Вот что мама повторяла мне с самого моего рождения. Вы-то таких слов небось в жизни не слышали, так ведь? — произнес Ли Бёндо, неотрывно глядя Сонгён прямо в глаза. Она тоже на секунду заглянула вглубь его глаз, после чего помотала головой. — Ничего другого я и не слышал, пока рос. Для нее я был… Вы ведь тоже так думаете? Что я такое уж страшное чудовище? — спросил он. — Совершенно неважно, что я думаю. — Нет, важно. Это… это очень важно. — Почему? Какая вам разница, что я думаю? — Потому что… вы можете изменить меня.