— Катенька, приготовь, пожалуйста, нам с Александром Ивановичем пару чашечек кофе, — крикнул в открытую дверь Николай Фёдорович своей секретарше. Через пару секунд секретарша появилась в дверном проёме и пролепетала: — К вам, к вам… — Ну, что квам-квам? Заквакала, — раздражённо произнёс градоначальник. — Я же вполне чётко произнёс. Принеси пару чашек ко… Николай Фёдорович тоже осёкся и замолчал, открыв рот. За спиной Катеньки стоял капитан Дарьянов в форме офицера-десантника, слегка придерживаемый Степанычем. Пётр слегка отстранил секретаршу и, опираясь на трость, вошёл в кабинет к градоначальнику. — Здравствуйте, доброе утро, — обратился он к присутствующим в кабинете. — Николай Фёдорович, я сдержал своё обещание и пришёл на своих двоих. Осталось дело за малым — станцевать с Катенькой. После некоторого молчания Николай Фёдорович, вздохнув, произнёс: — Не надо, я всё вижу. Садись, капитан. Впрочем, можешь и стоять. Затем он опять надолго замолк, потирая ладонью подбородок. — Значит, так. Александр Иванович, неси сюда дело о передаче Дома офицеров под перестройку в торговый центр. Будем переоформлять. Не дав до конца распоряжение своему заместителю, он обратился к Петру: — А у вас конкретный план отработан по созданию цеха по производству протезов? И кроме того, какими денежными средствами вы располагаете для этого? Пётр был готов к этому. Он достал из папки составленный ранее план и расчёты будущего цеха по производству протезов. Кроме того, он выложил на стол немалую сумму денег, которые ему выделил незабвенный Пётр Палыч. — Александр Иванович, займитесь рассмотрением и корректировкой плана, наверняка он сыроват. А вот что касается денег, то этого маловато. Ну ничего, поможем. Кроме того, я внесу свою личную лепту в ваше благородное заведение. Надеюсь, вы не откажете. — Ну что вы, Николай Фёдорович, с огромной радостью примем вас в свои ряды, — произнёс ободрённый Пётр. Меж тем Александр Иванович быстро подскочил к своему шефу и, наклонившись, возмущённо произнёс: — Николай Фёдорович, но это невозможно. Уже как неделю запущен план по началу строительства торгового центра. К тому же он полностью профинансирован Воротило. И эта необдуманная поспешность может привести… — Кто такой Воротило? — рявкнул начальник. — Я вас спрашиваю? — Как кто? — испуганно произнёс Александр Иванович. — Вы же знаете, Николай Фёдорович. Подполковник Воротило, комиссар городского военкомата. — Вот и пусть занимается военкоматом либо уходит с этой должности к чертям собачьим. Так и передайте ему. Градоначальник вконец разозлился. Он встал, сорвал с себя галстук и начал размашисто ходить по кабинету. — Так и передайте этому Воротило. Если он ещё раз сунет нос не в свои дела, мы ему поможем расстаться с его должностью. Пусть лучше занимается своими непосредственными обязанностями. Вот такими, как этот капитан и ему подобными. А вы, Дарьянов, завтра утром будьте на месте и соберите людей, которые будут принимать самое активное участие в создании производства по изготовлению протезов. Если всё пойдет нормально, отошлем вас в Германию поучиться. Этих супостатов война научила как следует делать протезы, не то что наших. Как назовёте ваше будущее предприятие? Пётр пожал плечами: — Пока не знаю. Однако могу точно сказать, что однозначно в честь имени полковника Быстрова, который, к сожалению, не дожил до этого светлого для него дня. — Быстров… Ах да, полковник Быстров, бывший комиссар. Впрочем, теперь уже не бывший, коль его имя будет носить столь важное предприятие нашего города. Всё, капитан, свободен. — Спасибо, Николай Фёдорович, от всех бывших афганцев. — Ладно, ладно, не скромничай, в этом есть и твоя заслуга. Ступай. Пётр по-военному лихо развернулся в левую сторону и, осторожно опираясь на палочку, вышел из кабинета. Всем стало очевидно, с какой болью и напряжением ему это давалось. Он был сжат, как пружина. Минуту помолчав, Николай Фёдорович встал из-за своего стола и тоже направился к выходу. Проходя мимо своего заместителя, слегка склонившегося в поклоне, он произнёс: — Вот на таких мужиках ещё держится наша Русь-матушка, а не на таких жополизах, как вы. У входа в здание счастливого Петра уже ждали друзья-афганцы. Поочередно обнимая его и поздравляя с успехом, они окружили его и, придерживая, повели к небольшому автобусу, чтобы увезти домой. Перед тем как сесть в автобус, Пётр немного помедлил, а затем обратился к друзьям: — Ребята, до перекрёстка я хочу дойти сам. И не дав им очухаться, медленно направился в сторону дальнего перекрёстка. По тротуару центрального городского проспекта, опираясь на трость, не спеша шёл высокий русский офицер, красивый по-мужски. Перед несгибаемой волей которого в почтенном поклоне склонили свои головы кровожадные моджахеды, жестокие и коварные мафиози и чёрствые, алчные чинуши. Многочисленные горожане шли ему навстречу. И вновь среди них он был равным. Ему было неимоверно больно, как той Русалочке из сказки Андерсена, которая обменяла свой русалочий хвост на прелестные ножки, чтобы быть рядом с людьми. Но, несмотря на боль, Пётр был несказуемо счастлив, потому что всегда побеждает любовь. Любовь к жизни, к людям, к самому себе. Глава 21 — Никки, Никки, вставай, — громко закричала Мариночка, вихрем ворвавшись в палату, где лежал Николай Петрович. — Дядя Коля, перестань болеть! Перепуганные медработники буквально вытащили возмутителя спокойствия из палаты, выразив своё неудовольствие безобразным поведением русской девочки. Николай Петрович, будучи уже в сознании, извинился за Мариночку перед медперсоналом и попросил вернуть её в палату, пообещав, что всё будет тихо и спокойно. Вслед за Мариночкой в палату вошла и Мишель. Глаза её светились счастьем и радостью. Николай Петрович отыскал её ладонь и крепко сжал, при этом глаза их встретились. В них было столько любви и нежности, что океана не хватило бы, чтобы выразить всю их глубину и ширь. Выписавшегося из кардиологической клиники Николая Петровича дома ожидал ещё один сюрприз. Он стал дважды папой, поскольку встретился с Аркашей — наречённым братишкой Марины. Мишель во всех подробностях рассказала ему, как съездила в Россию и привезла теперь уже двух неразлучных ребятишек. Николай Петрович одобрил действия своей супруги и ещё раз поблагодарил за оказанную услугу. А главное, он был признателен ей за возвращённые в семью любовь и согласие. Через некоторое время, окончательно выздоровев, Николай Петрович возобновил свою оперную деятельность, но уже в меньших масштабах. В перерывах между работой оперный певец, как и раньше, «брал в охапку» свою большую семью и «тащил» гулять по сказочным местам знаменитой Ниццы. Однажды, сидя с Мариночкой и Аркашей на берегу лучезарного побережья, Николай Петрович обнял обоих и с большой любовью произнёс: — Милые мои детки, я хоть вам и не родной папа, но постараюсь сделать так, чтобы вы обязательно были счастливы в жизни и могли бы всего достигнуть. Мы с мамой Мишель уже видим, как через много лет Мариночке рукоплещет весь мир, очаровываясь исполнением прекрасных произведений. А Аркаша обязательно вылечится и тоже достигнет больших успехов, но уже в другой области. И как мне кажется, в литературной. — Правильно, правильно, папочка, — разразилась громким смехом Мариночка. — Он умеет сочинять сказки и даже стихи. Николай Петрович начал хвалить Аркашу, а Мариночка вдруг загрустила, а потом серьёзно произнесла: — Папа Коля, а можно про себя я вас буду называть вторым папой, потому что первый папа у меня уже есть. И девочка достала из кармана выцветшую и наполовину оборванную фотографию с отцовского погона, с которой улыбалась некогда счастливая семья Дарьяновых. На цветной фотографии слегка различались засохшие крапинки крови. Николай Петрович обнял Мариночку и тихо произнёс: — Конечно же, Мариночка, твоим папой всегда будет оставаться папа Петя — единственный и неповторимый, который смотрит на тебя с этой фотографии. Храни её, потому что всегда по жизни тебя будет сопровождать его любовь. Аркаша тут же экспромтом сочинил простенькие, но очень задушевные стихи. Через месяц Николай Петрович написал письмо своему единственному другу Владимиру Ивановичу, оставшемуся в Москве в нелёгкий период так называемой перестройки. «Привет, Владимир! Пишу тебе из солнечной Франции и бесконечно тоскую по заснеженной Москве. И прямо сейчас бы прилетел, но нужно немного подлечиться, а там не заржавеет. Хочу поделиться с тобой огромным счастьем, которое совсем недавно свалилось на меня и Микки. Может, это звучит смешно и банально, но у нас появились дети — Мариночка и Аркаша. И надо справедливо заметить — не без твоего счастливого участия. Я имею в виду твоё письмо, заставившее нас пересмотреть жизнь по-новому и взять Мариночку Дарьянову из Лианозовского приюта. Володя, должен огорчить тебя, но со мной недавно случился инфаркт. И если бы не Мишель и Мариночка, вряд ли бы мне удалось выкарабкаться из цепких лап злодейки. Поэтому я им бесконечно признателен и не представляю себе свою дальнейшую жизнь без них. С ними моя жизнь приукрасилась и обогатилась, а самое главное — как в далёкой молодости, вновь приобрела смысл и цель. Мариночка и Аркаша — замечательные ребята, с неугасаемой энергией и любознательностью. Я и Мишель приложим все усилия, чтобы в самое ближайшее время устроить обоих в престижные учебные и общественные заведения Франции, не пожалев для этого никаких средств. Единственным огорчением является болезнь Аркаши, из-за которой он плохо передвигается. Но мы с Мишель твёрдо убеждены, что это не проблема, и в ближайшее же время приступим к его лечению. В остальном жизнь течёт спокойно и без напряг, как у всех нормальных богачей. Возможно, Володька, я тебя злю этим, но, поверь, я искренне скучаю по старой жизни. И многое бы отдал, чтобы снова петь на оперной сцене. Да. Да, Владимир, я лишился самого главного — моей любимой работы, моего страстного занятия — пения. Впрочем, врачи говорят, что всё зависит от моего здоровья, а точнее, от сердца. Так что в данный момент я завидую тебе. И напоследок, дружище, посылаю тебе определённую сумму денег, прекрасно понимая, в каком отчаянном положении находится твоя семья в современном круговороте неопределённости, неразберихи и никому ненужности в современной России. И пожалуйста, не обижайся, так как это буду делать ежемесячно до тех пор, пока не буду уверен, что у тебя вновь всё стабильно. С пламенным южным приветом — твой друг Колька». Уже через неделю Владимир Иванович получил письмо от Николая Петровича, а вместе с ним и денежный перевод на достаточно приличную сумму денег. Конечно же Владимира Ивановича коробило от мысли, что он докатился до подачки, пусть и от друга, но всё же подачки от богатого бедному. Тем не менее обстоятельства были таковыми, что посещаемость театров снизилась, а вместе с ней катастрофически снизилась и зарплата, которую выдавали не каждый месяц и на которую кое-как можно было протянуть месяц, потому что цены росли как на дрожжах. Эту сложную ситуацию испытал почти каждый гражданин России в то смутное время. Так что ежемесячные финансовые вливания в бюджет Владимира Ивановича со стороны его друга были как нельзя кстати. Но и Владимир Иванович не сидел сложа руки. Он не чурался никакой работы. Выступал везде, где только можно. Много ездил. Пел оперные арии в крупных городах и в небольших посёлках — одним словом, везде, где платили хоть какие-нибудь деньги. Так поступали все его друзья-артисты, разъезжая по большой стране, чтобы хоть как-то оставаться на плаву и кормить свои семьи. Одна из поездок привела его в славный город Воронеж. Там Владимиру Ивановичу и его товарищам довелось петь в… Доме офицеров, поскольку на аренду большого зала городского драмтеатра банально не хватило средств. Народу собралось полный зал, и артистам пришлось исполнять сборную солянку — попурри из любимых в народе оперетт, опер и простых песен. Владимир Иванович исполнил несколько арий из опер и по окончании пошёл за кулисы разыскивать пропавшую трость, с которой он не расставался никогда и которая служила ему сценическим атрибутом в некоторых ариях. Костеря на чём свет администрацию Дома офицеров, Владимир Иванович своим грозным видом и громогласным басом перепугал половину служителей сей обители. Наконец ему всё же удалось найти человека, который то ли от испуга, то ли по другой причине указал место, где можно было найти его неразлучную палку. — Веди меня туда! — грозно прорычал оперный певец, ухватив за рукав незадачливого чиновника. — Ишь, вздумали воровать! У кого? У знаменитости русской оперы! Сейчас я ему задам — мало не покажется. Он отпустил маленького человека только тогда, когда тот довёл его до мастерской. И, не стучась в дверь, оперный певец ввалился в помещение. — Где моя трость?! Мне указали на вас, — угрожающе прогремел он, обращаясь к сидящему за столом человеку, который мастерил какую-то поделку. — Это мерзко — красть чужие вещи! Немедленно верните, иначе я выпущу вам кишки, милейший! — разошёлся в общем-то всегда выдержанный и уравновешенный человек, которого, как и многих уже, достали неустроенность и беготня по клубам и театрикам среднего пошиба в поисках хлеба насущного. Мастер отложил в сторону свою работу и, распрямившись в кресле, глянул на перекошенное лицо грозного дяди. — Вы, наверное, пират, сбежавший с бандитского судна, выпускающий всем подряд кишки, — ни чуточку не смутившись, произнёс человек, сидящий за столом. — Предлагаю вам устроиться в наш театральный кружок на роль злого Карабаса Барабаса, а лучше Бармалея. Вот уж детям понравится! А вообще-то надо вести себя повежливее — всё ж в культурном помещении. Пусть не в храме искусства, но всё же. — Слушай, ты! Бармалей! — подойдя вплотную, произнёс доведённый Владимир Иванович, на которого в этот день что-то нашло и он стал кидаться на людей. — Я не шучу. Или ты прямо сейчас возвращаешь мне украденную трость, или я вышвырну тебя с этого места. Козёл! — и Владимир Иванович левой рукой ухватил мастера за шиворот рубашки. Реакция мастера была мгновенной. Он правой рукой ухватил руку Владимира Ивановича у запястья и, крепко зажав, резко наклонил её в сторону. Да так, что тот застонал от дикой боли. Не обращая внимания на боль, Владимир Иванович перешёл в атаку, чтобы отомстить обидчику. Теперь уже было не до бесед. Ухватив двумя руками мастера за грудки, оперный певец резко поднял того вверх и отшвырнул в сторону, при этом зло приговаривая: — Я покажу тебе, ворюга, как сидеть и оскорблять заслуженных людей. Ишь ты, ему встать даже невдомёк. Мастер в этот раз ничего не смог противопоставить силе нападавшего и, выдернутый с места, пролетел половину комнаты, больно ударившись о косяк двери. Лёжа на полу, он застонал, вытирая правой рукой разбитые в кровь губы. На полу лежал человек без обеих ног. На левой руке отсутствовала кисть. Владимир Иванович в ужасе закрыл лицо руками и тихо проговорил: — Боже, что я натворил! Спесь как ветром сдуло. Владимир Иванович подскочил к мастеру и, схватив его в охапку, донёс до старого диванчика, где бережно уложил.