Преподобный Джебидайя Мерсер унюхал негодяев прежде, чем те появились. Они выпрыгнули из кустарника по обеим сторонам дороги. Всего четверо. Один с револьвером, другой с дробовиком и пара со старательским инструментом, киркой да лопатой. Рука быстро метнулась под полу сюртука, выхватывая кольт 36-го калибра военно-морского образца. Прежде чем приятель с дробовиком успел прицелиться, Преподобный всадил ему пулю точно между глаз, выпустив из затылка фонтан крови и мозгов, как поток рвоты с ягодами клубники. Пущенная из револьвера пуля взвизгнула возле уха Преподобного. Свесившись с седла, он выстрелил дважды, так, чтобы пули пошли вразброс. Первая угодила стрелку в пах, вторая ровно в центр груди — отметиной смертельной простуды. Теперь подоспели двое оставшихся. В такт взмаху лопаты Мерсер кубарем слетел с коня. Прокатившись по земле, он подхватился ровно так, чтобы заметить несущегося на него человека с киркой. Выстрел разнес врагу колено, тот завопил и полетел в кусты, потеряв шляпу, и завертелся там, как змея с отрубленной головой. Последний из нападавших бросил лопату, запрыгнул на коня Преподобного, загнал ноги в стремена и пустился наутек. Джебидайя встал, уложил ствол на запястье левой руки и выстрелил, угодив наезднику в поясницу. Тот даже не дернулся — просто выпустил вожжи и упал. С маху грохнулся о землю и остался лежать на спине. Осталось проведать негодяя с простреленным коленом. Он катался по земле и орал что есть мочи. — Колено мне отстрелил, — проскулил мужик. — Так и есть, — сказал Джебидайя и нацелил револьвер в голову. — Я сдаюсь, — сказал бродяга. — Да, но гнев мой еще не остыл. С этими словами Джебидайя пустил ему пулю в рот. Пять пуль, посчитал он про себя. Огляделся, задержавшись на владельце револьвера. Тот был готов, как и другой, с дробовиком, в чьих широко раскрытых глазах отражалось солнце. Джебидайя направился к последней жертве. Лежа на спине, незадачливый владелец лопаты застонал, когда на него упала тень, и взглянул на проповедника. — Я своих сраных ног не чую, — признался он. — Это оттого, что я перебил тебе хребет, и скоро ты отправишься в ад. Вам, парни, следовало подыскать другое занятие. Грабить путников у вас получается хуже, чем вы, похоже, возомнили. — Мы рудокопы. — То, что вы затеяли со мной, на добычу руды не похоже. — В шахтах завелись гоблины. — Гоблины? — Бога ради, помоги мне. — Помогу тебе покинуть этот мир, — пообещал Преподобный. — Рассказывай про гоблинов. — Ни хрена не скажу. — Как хочешь. Но замечу, мысль о том, чтобы искать коня, не слишком меня радует. Могу оставить тебя истекать кровью — и пусть солнце докончит дело. С такой раной жизнь утекает по капле. Больно, может, не будет, но шевелиться не сможешь, а ближе к ночи вылезут койоты и волки. Доживешь до утра, слетятся грифы и вороны, прочие стервятники. Ну и муравьи. Тебе даже рукой не двинуть, чтобы хоть глаза прочистить. Признаться, такой дороги на тот свет я никому не пожелал бы. Умирающий не сводил глаз с Преподобного. Он не мог шевельнуться, только голова, глаза и рот еще подчинялись. — Пахнет странно, — прошептал он. — А вокруг какие-то тени. — Это тени из ада, друг мой. Поджидают на той стороне и норовят сцапать тебя, прежде чем ты будешь готов. А запах оттого, что ты наложил в штаны. — Из ада? Адские, мать их, тени? — Вот именно. Ну а ты мало похож на паренька из воскресной школы. Будучи проповедником, я могу судить о том, какая участь ждет грешника. Такой у меня дар. — Проповедник? Это ты — проповедник? — Так и есть. — Бог не одобрил бы то, что ты творишь. — Ты не знаком с Богом так хорошо, как я. В некоторых случаях он на удивление снисходителен. — Помолись за меня, преподобный. — Так что там про гоблинов? — Если расскажу, пособишь мне отмучиться? — Не исключено. — В шахтах они, там, дальше. Глубоко внизу. Выжили почти всех, мать их. Может, пара дурней еще роют, прочие свалили. Будь у нас что жрать, не подались бы на такой промысел. Губы Преподобного сжались: — Это проясняет дело. — Уж как есть. Что-то совсем потемнело. Едва тебя вижу. — И все же ты еще долго протянешь. Тени уйдут и вернутся. И многое может случиться, пока они не утащат тебя в ад. — Прошу, помолись за меня. — Ну, приятель, пора мне. Надо коня отыскать. — Не бросай меня так. Хоть молитву прочти, Христом Богом прошу. Преподобный кивнул и стал читать «Отче наш». — Ну как, полегчало? — спросил он, закончив. — Да. — Прекрасно, только это не поможет. Ты умрешь, друг мой. Бог играет крапленой колодой. И не склонен прощать. Иисус был лжецом. — Тогда кончай со мной, преподобный. Пока дружки не пожаловали. — Так и быть. Преподобный поднял револьвер и выстрелил рудокопу в глаз, услав в последний кульбит по дороге теней и кое-чего пострашнее. Около часа ушло на поиски коня — тот набрел на кустарник с ягодами и наслаждался угощением, когда Преподобный взял его под уздцы и потрепал ноздри. Сбоку на крупе проступала отметина от удара лопатой. Серьезно конь не пострадал, но не стоило бередить рану новой скачкой. Так что он повел коня в поводу, а перед тем, как стемнело, набрел на скалистый выступ, под которым хватало места для ночлега и всаднику, и скакуну. Преподобный подобрал сухой валежник, сложил перед входом в пещеру, и вскоре там пылал большой костер. Искры летели вверх с хлопками, похожими на удары кнута. Он перезарядил свой 36-й. Потом снял с коня седло и уздечку, достал из сумки гребень и расчесал гриву. Стреножив коня и закрепив веревку за подходящий выступ, сел у костра и подкрепился солониной, запив еду водой из фляжки. Звук из темноты потревожил его. Преподобный навострил уши, стараясь определить источник шума. Разводить костер было несколько опрометчиво, ведь другие непутевые рудокопы могли оказаться неподалеку, но это его не тревожило. Мысли о гоблинах, о которых рассказал умирающий, не шли из головы. Гоблины, как известно, не любят огонь. Так что он подбросил в костер валежник и сел поудобнее. За кругом света от костра поблескивали глаза. Он насчитал двадцать пар, горевших в темноте, как желтые фитильки на черном бархате. Пришло время извлечь из чехла верного друга, винтовку Генри, взвести курок и ждать. Глаза приблизились. Мерсер вскинул ружье, нацелился в пару напротив и выстрелил. Желтые огоньки потухли, прочие метнулись в стороны, подмигивая, будто раскиданные угли, и тоже растворились в темноте. Преподобный не двинулся с места, выжидая. Примерно через час глаза появились снова. Но стоило поднять ружье — они тут же исчезли. Конь за спиной встревоженно фыркнул, и Преподобный, не оборачиваясь, постарался его успокоить. Но конь, похоже, сам чувствовал опасность и жался поближе к костру. Преподобный не смыкал глаз до рассвета, пока солнце не раскинуло вдоль каньона лиловую мантию, перелилось в пурпур и засверкало, точно золото инков. В воздухе разлилось тепло. Покормив коня овсом из седельной сумки, Преподобный позволил и себе подкрепиться. Костер потух, едва рассвело, поглотив весь собранный валежник, так что пришлось немного померзнуть. Однако главная задача была решена. Он отправился туда, где удачный выстрел должен был уложить ночного пришельца. Разрыхленную землю усеивали засохшие черные пятна, цепочка следов терялась среди камней. Сами следы были широкими, с небольшими промежутками, а посередке тянулась борозда как от тяжелого хвоста. — В самом деле гоблины, — заметил Преподобный вслух. Он вернулся в пещеру, расстелил конскую попону, улегся, надвинул на глаза шляпу и заснул. Проснувшись через пару часов, покопался в сумке, вытащил потрепанную книгу и стал читать. Время от времени он кивал, находя подтверждение своим догадкам. Дочитав, Преподобный осмотрел коня. Рана подсохла, так что можно отправляться в путь. Конь был оседлан, и всадник направился по извилистому каньону дальше в горы. Ядреная вонь лагеря рудокопов разливалась по всей округе. Воняло застарелым потом, гороховым пердежом и немытыми задницами. Преподобный болезненно поморщился. Выше по склону горы виднелась основная шахта — огромная раскрытая черная пасть. Вокруг — никого. Не иначе, всех разогнали гоблины. Внутри лагеря взору Преподобного предстали ряды грязных палаток и несколько лачуг с самодельными витринами, уставленными бутылками с выпивкой. Между деревьями были натянуты простыни, служившие укрытием шлюхам. Сверху из седла Преподобный мог видеть их макушки, а также головы расположившихся позади рудокопов. Женщины с задранными юбками держались за стволы деревьев, а рудокопы обрабатывали их с тыла. Чуть дальше Преподобный увидел в грязи голую тетку в окружении нескольких свиней. Подъехав, он обнаружил, что тетка давно мертва. Кто-то перерезал ей горло от уха до уха, возможно, решив таким образом проблему с платой за услуги. Боров обнюхивал распухшее лицо трупа. Преподобный вытащил из чехла ружье и тычком отогнал борова. Мертвая осталась лежать в грязи. Раскисшая дорога упиралась в большой дощатый сарай, по соседству располагалось несколько сараев поменьше. Фактически и первое строение было не таким внушительным, просто выделялось на общем фоне. Преподобный остановился у входа, спешился, привязал поводья к ржавому гвоздю на коновязи. Другие криво забитые гвозди служили, по всей видимости, вешалкой для галстуков. Он огляделся вокруг. Отовсюду из-за камней и деревьев возникали рудокопы, направляясь в его сторону, вернее, в сторону его лошади. Не стоило сомневаться: оставь он коня снаружи, не дойдет и до двери сарая, как придется с ним распрощаться — либо угонят, либо сожрут. Преподобный отвязал поводья, завел коня на маленькое крыльцо, открыл дверь сарая и зашел вместе с ним внутрь, окинув прощальным взглядом собравшихся рудокопов. Те развернулись и понуро побрели восвояси. Вонь внутри сарая стояла такая, что атмосфера снаружи казалась изысканным благоуханием. Просто кошмарный смрад. От стены к стене рядами стояли койки, где лежали рудокопы, изредка — женщины, а кое-где койки делили те и другие. Неподалеку от входа две бочки с перекинутой доской представляли буфетную стойку. За ней, еще на одной бочке, сидел человек в шляпе с таким количеством дыр, что следующая наверняка стала бы последней. Лицо под шляпой походило на сплющенную старую сковородку. Преподобный подвел коня прямо к доске. Человек по другую сторону произнес: — Сюда с конями нельзя. — Отчего же, я ведь вошел, и конь при мне, — сказал Преподобный. — Говорю, нельзя.