— Не сказать, что я в восторге от здешних мест, — заметил на прощание Мерсер. — Однако, шериф Джад, чтобы ты не слишком обольщался, твоя персона волнует меня мало. Просто твой городок насквозь провонял, и его следует сжечь дотла. — Убирайтесь, — буркнул Джад. — Так и сделаю, но по своей воле. Преподобный тронул коня, обернувшись на тот случай, если Джад надумает пальнуть ему в спину. Но беспокоиться не стоило. Джад нырнул в свою хибару, не иначе как за новой порцией жареной тухлятины. Мили через три от города Преподобный решил сделать привал у ручья. Спешившись, пустил коня напиться. Пока тот утолял жажду, Преподобный снял седло, а затем отвел коня в сторонку — на что годен конь с раздувшимся брюхом? Следом достал из седельной сумки скребок и щетку и, как хороший пастырь, приступил к делу. Норвиль сорвал травинку, пожевал ее, уселся под деревом и заговорил: — Заметь, я в своем уме. Да, видел то, что видел. Но тебе я на кой сдался? Как, по-твоему, выходит, я полоумный? — Мой долг — исполнять волю Господа. Не для утехи, но по его велению. Я гонитель тьмы и проводник света. Молот и наковальня. Опора и десница. Меч и орудие. Слуга Божий для исполнения его замыслов. Однако наши с ним суждения не всегда совпадают. И я скажу тебе так: он не Бог Иисуса, но Бог Давида, ветхозаветный Бог неистовых разорителей городов, истребителей людей и животных. Неизменно грозный и завистливый, и, если для того есть причина, мне еще предстоит ее узнать. — Ну, я-то хотел узнать, спятил я, по-твоему, или нет. — В жизни у меня одна цель — уничтожать зло. Притом, скажу тебе, зла вокруг хватает, а силы мои не беспредельны. — Так… я, по-твоему, спятил, или как? — Давай рассказывай свою историю. — Ага, а как решишь, что я спятил, бросишь меня здесь? — Нет. Сначала пристрелю, а там увидим… Шутка. Вообще с чувством юмора у меня туго. Преподобный привязал коня, они сели вместе под деревом, хлебнули воды из походной фляги, и Норвиль начал рассказ. — Папаня мой, как прихлопнул маманю из-за похлебки еще в Каролинах, снарядил фургон, взял меня с сестрой и отправился в Техас. — Убил из-за похлебки? — Прихлопнул на месте. Огрел по башке пучком репы. — Пучком репы? Это как же? — Ну, маманя собралась варить суп, репу сложила на стол, прямо с ботвой. Он хвать за ботву и как махнет. А там клубней семь было, здоровых. Так приложил, что мозги ей вышиб. К ночи она померла, прямо там, на полу. А нас он к ней не пустил. Сказал, мол, Бог не от репы ей смерть уготовил, не даст тому свершиться. — Сказать по правде, Бог не так милостив… Отец убил ее на твоих глазах? — Ага. Мне лет шесть было, сестренке четыре. Папаня ту репу терпеть не мог, даром что в супе. Сжег, значит, хижину с маманей внутри, и отвез нас в Техас. С тех пор я здесь, так и жил в центре штата. Примерно год назад папаня помер, а сестра подхватила хворь да так и не оправилась — кашель загнал ее в могилу. И решил я отправиться странствовать. — В твои годы, пожалуй, это нормально. Тебе сколько? Тридцать? — Двадцать шесть. Досталось мне просто. Значит, скитался я, жил на подножном корму вроде белок и раз набрел в лесу на хижину, которая пустовала. Набрел по случаю, там рядом никакой дороги. Стояла в чащобе, но крыша как новая, а рядом колодец. Я позвал, жду, но никто не откликнулся, а дверь настежь. Короче, дом брошенный, жильцы куда-то пропали. А сам дом хороший, с настоящими стеклами в окнах и выстроен с умом. Даже деревья вокруг посрезали, чтобы лужайка была. Стал я там жить, и жилось неплохо. Правда, как заглянул в колодец, вижу, он завален камнями и разным мусором. До воды не добраться. Но, по счастью, шагах в полсотне от дома бил ключ, так что с чистой водой никаких перебоев. В округе водилась дичь, вдобавок я вскопал огород и стал выращивать репу. — Как по мне, ты на репу и глядеть бы не смог. — Знаешь, я любил маманину похлебку. Ее вкус до сих пор помню. А то, как папаня… из-за супа… разве это по-людски… — Тут я с тобой целиком согласен. — В общем, место было что надо. И надумал я вычистить колодец. Понемногу стал вытаскивать камни. Ключ был недалеко, но колодец поближе, и вокруг шел каменный парапет. Вот мне и подумалось, что удобно брать воду оттуда и не таскаться к ручью. К тому времени забрел я в Вуд Тик. Городок паршивый, видел сам, но и там была одна вещица, на которую облизывались все жители мужской половины. Звали ее Сисси, одна из дочерей Мэри. Единственная, кто знал своего отца — он был из бродячих торговцев, продал мамаше шерсть и по ходу отдрючил. Правда, с соперниками мне повезло. Вуд Тик населяют одни уроды: каждый второй с зобом или чем похуже. Мы с Сисси приглянулись друг другу — ей пятнадцать, я всего на пять лет старше, чем не пара. — Но она была ребенком. — Это в наших краях не помеха. Многие берут в жены молодых девчонок. Да и Сисси вполне созрела. — Головой или телом? — И тем и другим. Короче, мы поженились, вернее, так решили и перебрались в мой домик. — Ты так и не докумекал, чей это был дом, кто его построил? — Сисси мне рассказала. В доме жила одна старуха, только дом строила не она, но померла там, а земля потом осталась родне. Они там поселились, но через месяц все исчезли, кроме младшей дочки. Ту нашли на дороге, она шла и говорила сама с собой. Что-то вроде: «Оно заползало и высасывало». Оставили девочку Мэри, чтобы та ее подлечила, но не помогло — малышка умерла. Рассказывали, что за несколько дней она точно состарилась лет на пятьдесят. Местные отправились в дом, но ничего там не нашли. Следом поселилась другая семья, временами те наезжали в город, но потом перестали. Тоже все куда-то девались. После них заехал один из жителей Вуд Тика — корзины плел да веревки, — но и он пропал. Без следа. Так дом и стоял, пока один пришлый проповедник вроде тебя не решил туда наведаться. Он заявил, что дом — вместилище зла, но остался в нем, а прошло время, вернулся в город со словами, что дом надо сжечь, землю перекопать и засыпать солью, чтобы не давала всходов и чтобы никто бы там не селился. — Он, стало быть, выжил? — Выжил, но вскоре повесился в амбаре и оставил записку со словами: «Я видел слишком много». — Коротко и ясно, — заметил Преподобный. — После в доме поселился я и привел туда Сисси. — После всего услышанного решился поселиться там вместе со своей женщиной? Мистер, у тебя и правда не все дома? — Так я не верил россказням. — А сейчас веришь? — Верю. И ради Сисси должен пойти туда и положить всему конец. Вот я и пытался объяснить городским, что с ней вышло неладное, но меня слушать не пожелали. Просто сочли, что я съехал с катушек, и бросили в чертову клетку. Не окажись тебя рядом, я бы так там и сидел. За доброту твою спасибо, а если б ты отвез меня поближе к чертову дому, дальше я сам бы управился. — Ну, судя по тому, что я услышал, там дело как раз для меня. — Ты это о призраках и прочем? — Можно и так сказать. Но расскажи мне, что же случилось с Сисси? Норвиль кивнул, глотнул еще раз из фляги и закрутил пробку. Глубоко вздохнув, он поудобнее оперся спиной о дерево. — Поначалу нам с Сисси жилось неплохо. Но я не бросил затею вычистить проклятый колодец: спускался и укладывал камни в бадью, а потом тащил ее наверх. Попадались такие глыбы, что приходилось обвязывать веревкой и запрягать мула, чтобы их вытянуть. Я забрался глубоко, но воды все не было. Наконец, когда на дне не осталось ничего, кроме грязи, загнал шест поглубже в глину, только все без толку. Тогда я плюнул и продолжил брать воду из ручья. Дел по дому и так хватало — где подлатать крышу, где половицы подправить. Сисси тем временем сажала цветочки, чтобы глазу было приятно. Пока вдруг не выяснилось, что она не может спать по ночам. Вроде чувствовала, что снаружи кто-то есть, и видела в окне лицо, но, когда я взял ружье и вышел во двор, там не было ничего, кроме кучи камней из колодца. В другой раз мне почудилось, что за мной наблюдают, вероятно из леса, и по спине побежали мурашки. Прежде со мной такого не случалось, и я поспешил назад в дом. Вот тут-то мне показалось, что за мной кто-то крадется. Хотел я было обернуться, но не смог. Просто не смог. Было чувство, что увижу такое, чего видеть не стоит. Стыдно признаться, но я бегом кинулся в дом, захлопнул дверь и запер щеколду, а снаружи слышалось чье-то дыхание. С тех пор, как стемнеет, мы закрывались в доме. Я и окна досками забил. Днем страхи казались глупыми, но с наступлением ночи нам обоим казалось, что кто-то бродит вокруг, а раз я услышал шум на крыше, словно кто-то пытается влезть в дымоход. Я мигом развел огонь и с тех пор топил каждую ночь, даже в жару, пока очаг не рассыпался. Так что готовить приходилось днем на улице, а ужинать остывшей едой. Мы стали бояться темноты. Жуть как боялись. Днем отсыпались несколько часов, а силы останутся — я брался за огород или охотился, но так, чтобы не уходить далеко от дома и Сисси. К тому времени я сообразил, что лучше собраться и уехать. Не раз о том говорили. Только дом и земля вокруг были всем, чем мы владели, пусть и без бумаг, поэтому каждый раз сходились на том, что наши страхи — вымысел, хотя поводов для них прибавилось. К гнету ужаса и звуков добавился запах, как от гнилого мяса и тухлой воды. Он обволакивал дом по ночам, лез сквозь двери и заколоченные окна, становился всё сильнее. Пока однажды утром мы не увидели, что все посаженные Сисси цветы вырваны с корнем, а на пороге лежит мертвый енот с открученной башкой. — Открученной? — Вот именно. Стоило только взглянуть на ошметки мяса на шее. Голову открутили, точно цыпленку, и ошметки были бледными, будто к шее кто-то присосался. Я из любопытства вспорол зверьку брюхо, так крови в нем не осталось ни капли. Призадумаешься, верно? — Еще как. — Дальше пропал наш мул. Исчез без следа. Тут уж мы решили, что пора дать дёру. Вот только не знали, куда податься. Да и денег у нас не было. А потом, выхожу я наутро и вижу на камнях, что я под ступеньки приспособил, здоровенный грязный след. Чей след, не поймешь, прежде я таких не видел, но ступня и пальцы имелись. И тянулся тот след в кусты. Взял я оружие — и туда. Да только ничего не нашел. Позже, среди ночи, слышу скрип за окном спальни. Вскочил, в руке револьвер, и вижу: одна доска, которой я заколотил окно снаружи, оторвана, а к стеклу прижалось лицо. Хоть и темно, но при свете луны я разглядел, что это не человек. Обликом схож, но вот глаза и рот… будто лепили по подобию, но уронили, расплющили и вышла… эта тварь. Образина бледная, как задница шлюхи, вся перекошенная, а глаза красные будто кровь, горят как две плошки, да так ярко, словно она стоит прямо передо мной. Ну, я и выстрелил: дорогое стекло вдребезги, а следом за вспышкой лицо пропало. Решил я, что с меня хватит, сунул револьвер Сисси, велел запереться и сидеть в доме. Сам схватил топор и на улицу, только слышу, как засов за мной громыхнул. Обежал дом, смотрю, вот он, мелькнул за угол, сам будто голый и ноги чудные. Я следом, обежал дом раз, другой… будто со мной кто в прятки играл. И вдруг замечаю: из окна, разбитого пулей, торчит что-то белое, на вид как простыня. Я и не понял поначалу, что там. И оно втянулось через окно в спальню. — Выходит, это был дух… или призрак, как ты говорил. Норвиль кивнул: — Кинулся к двери, только она заперта, как было велено. Тогда я к окну, давай крушить остатки досок и раму, залез внутрь, весь исцарапанный, в волосах осколки. А Сисси нет, только револьвер на полу. Топор в сторону, хватаю револьвер и вдруг слышу вопль — такой, что кровь в жилах застыла. Я в гостиную, а там… Верь мне, проповедник, тварь держит Сисси, пасть разинула как змея, и зубов там не счесть, да нет, клыков звериных… И как вцепится в голову… кровь так и брызнула. Я выстрелил, все пять пуль всадил в эту тварь. А ей хоть бы что, словно брюхо щекочу. Только уставилась на меня и… Господь мой свидетель, изрыгнула голову бедной Сисси и присосалась к шее, откуда кровь хлещет, и стала сосать, как малыш сиську. Тут ноги мои подкосились, револьвер выпал. Сам не помню, как очухался и метнулся за топором… Оборачиваюсь, а тварь — вот она, рядом. Я и врезал ей с размаху. Рубанул как надо, и хоть бы капля крови проступила. А тварь сграбастала меня и как швырнет в окно! Будь я проклят, если пулей не вылетел прямо на груду камней из колодца. А погань просочилась сквозь окно, будто вода, и ко мне. Я схватил камень, что под руку подвернулся, и запустил в ее тощее брюхо. Вот тут чего не сделали пули и топор, сделал камень. Чудище заверещало, будто адский огонь пролился в его глотку, и припустило к колодцу с быстротой, какой мне не случалось видеть. Все вихлялось, словно вот-вот на куски распадется или как если бы все кости внутри перемешались. И с разбегу скакнуло в колодец — было слышно, как плюхнулось в грязь на дне. Я снова пролез в окно, бросился в гостиную, стараясь не глядеть на бедную Сисси, схватил с полки над очагом дробовик, зажег лампу и вышел во двор уже через дверь — с дробовиком в одной руке и лампой в другой. Поначалу посветил лампой над колодцем, но разглядеть ничего не смог — слишком темно. Тогда я перегнулся через край и опустил лампу ниже, все время ожидая, что тварь меня схватит. Стенки колодца были вымазаны какой-то слизью, и я видел жижу на дне, куда, верно, нырнула тварь. Теперь на поверхности осталась только легкая рябь. Остаток ночи я просидел в лесу. Наутро вернулся, выкопал на задворках могилу и, пока не стемнело, похоронил останки Сисси. Потом заново заколотил все окна, заперся и всю ночь просидел посреди гостиной с дробовиком на коленях. Сказать по правде, на оружие я не надеялся, но другого ничего не было — только я и дробовик. В ту ночь тварь ко мне не сунулась, хотя слышались шорохи вокруг дома и доносился смрад. Как рассвело, я набрался храбрости и вышел наружу. Тело Сисси, обглоданное, лежало возле разрытой могилы. Понятно, ночью сделать такое могли и звери, но, по мне, это не они. Я зарыл останки снова, поглубже, сверху накидал землю и утрамбовал. После срезал два прутика, связал из них крест и воткнул в землю. Ну и отправился в город, где все рассказал. Оказалось, никто даже не подумал подозревать меня в убийстве. И спрашивать не стали — просто заперли в клетку, объявив полоумным, и хоть бы один сходил проверить, мертва Сисси или нет. Им было плевать. Увел я Сисси, и ладно, больше про нее не вспоминали. Зная, что за бабы у них в городке, очень странно. Но Вуд Тик вообще странное место. После объявился ты, а дальше сам знаешь. Глава 3 Тварь из глубин