– Я понимаю, почему вы не понимаете, Инге, и ничего глупого или странного в этом нет. В каком мире вы жили раньше? В мире, где всё решают деньги. Как ни крути, всё упирается в них. А у нас… У нас они не имеют значения. Это средство общения с окружающими мирами. Не более того. У нас главная ценность – это люди, и живые, и мёртвые. Мы другое общество. Для нас жизнь наших граждан бесценна. Но для каждого из нас собственная жизнь не имеет смысла, если мы не готовы отдать её ради других. Своих граждан, наших друзей, – он помолчал и добавил: – Мы маленький, но гордый народ. Мы живём по-своему, никому свои взгляды не навязываем, но и вмешательства не потерпим. И мы постоянно принимаем участие в разных конфликтах, чтобы быть готовыми защитить Марс и Терру от врага. Так как мы можем не выполнить обещание, данное погибшим на Заре? Как нам идти в бой, если мы будем знать – о нас не вспомнят, не вытащат, не вернут домой? А я вдруг подумала: выходит и за меня теперь тоже драться будут? Если со мной что случится, за меня целая планета встанет? И за Тима? Вот это но-омер… Степаныч заулыбался вдруг: – Мы обещали вернуть всех. Мы вернули. И вы вернулись. Инге, да только ради ещё одной генетической линии Чёрных, линии Гомаро, и Оберон… Найдёнова, хотя он – не Чёрный… Всё это стоило того! И тут меня как шарахнуло: – Ещё одной генетической линии? А мой отец? У него что, не было других детей? – почему я раньше об этом не подумала? Степаныч глаза отвёл, пауза образовалась нехорошая такая, и Гейнц сказал, не оборачиваясь: – Его жена была беременна, вот-вот должна была родить, когда попала под первую орбитальную бомбардировку мантисов. Если бы она была Чёрной, то выжила бы, скорее всего… Но она не была. Детей удалось спасти. Они, когда выросли, пошли мстить за мать… Оба. Марк даже не видел их: после отступления он оказался на Терре, и все Сумерки провёл там. Он знал, что жена погибла, знал, что у него есть сыновья… И знал, что они тоже погибли. Мы замолчали. Наверное, Пётр Иванович и доктор решили, что я думаю об отце, переживаю за него. Я и правда думала, но как-то странно. То есть, конечно, это ужас, что с его семьёй случилось. Как представишь, так сердце словно в ледяной комок превращается. А с другой… Я на него злилась. Он ведь пошёл доставать этот дурацкий вычислитель. Знал, что Майя беременна, а всё равно за ним полез. Наверное, думал и о том, что может погибнуть. Но эта непонятная штука оказалась для него важнее меня, важнее мамы. Может, ему никакие дети и не нужны были? Я не нужна была? Что ему дочь после тех, погибших, сыновей-героев… Чтобы не думать об этом и не разреветься, я начала смотреть наружу, на Марс. Но там тоже было невесело: мы въехали в тень Олимпа, и всё вокруг терялось в зыбком и мутном буром мраке. Вроде не очень темно, но всё расплывается, и так и хочется резкость подправить, а это ведь не экран, тут ничего не сделаешь. Свет фар мотался по камням впереди, и как Пётр Иванович находил дорогу, не знаю. От невнятной мути снаружи стало совсем тошно, и я пробралась мимо Степаныча в кунг. Хотелось лечь и лежать, закрыв глаза. Что я и сделала. Вездеход трясся и покачивался на камнях, спокойно и надёжно урчал движок, Пётр Иванович и Степаныч молчали, и можно было ни о чём не думать и ничего не вспоминать. Вот так я и знала, что всё не так просто окажется! Мы остановились, чтобы перекусить – на ходу-то это неудобно, мы без дороги ехали, болтало и трясло нас сильно, – и когда поели, доктор вдруг заявил: – Петь, я ей всё-таки скажу, – и уже мне говорит: – Инге, вы должны знать одну вещь. Не сомневайтесь, мы обязательно вас инициируем, но… Опять «но»! Да что же это, я что, ненормальная какая-то? Что опять со мной не так? А Пётр Иванович сморщился неободрительно, опять на крысу стал похож. Злую и недовольную. – Что? – Мы не знаем, как это сделать. Простите за прямоту, но из-за того, что вы не были инициированы вовремя, ваше развитие как Чёрного дракона сильно… затормозилось. – И что, я по-вашему умственно отсталая какая-то? Чувствую, Пётр Иванович напрягся слегка, а доктор только головой покачал. Вот ненавижу, когда так смотрят: мол, всё нормально, не волнуйтесь, всё будет хорошо… – Я бы не был столько категоричен, тем более что ваши умственные способности как раз никакого сомнения не вызывают. Достаточно посмотреть на ваши оценки на экзамене Академии Теллура. Но если говорить о вашем потенциале как Чёрного… – Так, Отто, рот закрыл, – Пётр Иванович так рявкнул, что я вздрогнула. – Кто тут давеча меня попрекал, что я слов подбирать не умею? Инге, не обращайте внимания: у нашего доктора случился тяжёлый приступ корректности и деликатности. Я не буду ломать комедию и скажу прямо. С вами две проблемы. Мы не знаем, как инициировать взрослого и вы, скорее всего, действительно будете отставать в развитии как Чёрный Дракон. Честно скажу, я не хотел вам этого говорить, но раз наш эскулап решил расставить точки над «i»… – То есть я… не смогу?.. Вот как это описать? Когда уже всё ясно и понятно, вот долг, вот принятое решение, а вдруг оказывается, что всё это… Неправда. Враньё. Ложь. Опять ложь. Ненавижу. Я голову опустила, глаза спрятала, но чувствую – подбородок дрожит, и остановиться не могу, и не знаю, что дальше. Вернее, знаю: надо просто дождаться, пока «Аладу» отремонтируют, и улетать. Нечего мне на Марсе делать. Тим пусть здесь остаётся, ему тут нравится, а я его люблю и хочу, чтобы ему хорошо было, но мне… Мне тут ловить нечего. – Тогда зачем мы куда-то едем? – лучше бы промолчала, честное слово! Потому что по голосу понятно, что сейчас разревусь. Хотя чего скрывать-то, и так всё ясно. Чёрный Дракон, как же! Позорище одно… – Инге… То, что мы сейчас не знаем, что делать, не значит, что мы не найдём способ. Обязательно найдём. А едем мы к Бабушке. – К… кому? – Бабушка – это скала такая. Считается, что это спящий дракон. Бабушка всех драконов. По нашей традиции детей Чёрных перед инициацией привозят к ней. Вот мы и решили для начала провести вас по всей стандартной процедуре. Не получится – будем думать, варианты есть. – А почему она Бабушка? Правда – почему? Ну, там Мать драконов, или Отец – это было бы понятно. Это так… героически, что ли? Соответствует. Всё-таки это дракон. А Бабушка… Бабушка – это что-то мягкое, тёплое и уютное, вязаный плед, домашнее печенье, пряное молоко… Да, у меня бабушки не было, но у подруг – были, я видела, как это бывает, я знаю. – Это легенда. Или сказка, называйте, как хотите, – доктор снова в разговор влез. Причём суетливо так, словно ему неловко было. – Говорят, что Первые стали Чёрными Драконами потому, что их благословила Бабушка всех драконов. Рассказывают, что когда Первые в очередной раз поехали на разведку, то в горах увидели двух маленьких дракончиков. Один из них попал под обвал и не мог выбраться. Первые помогли дракончику, но при этом у них сломалась тележка, которой они сдвигали камни. Они должны были погибнуть: запас кислорода был ограничен, надвигалась буря, а пешком вернуться на базу они не успевали. И тогда дракончики отвели их к Бабушке. И Бабушка в благодарность за спасение внуков благословила Первых и дала им силу, чтобы они смогли выжить и защищать мир от врагов, как когда-то делали драконы. А её внуки пришли к детям Первых и росли вместе с ними. Вместе сражались с мантисами. А когда Первые погибли, драконы ушли в пустыню и горы и уснули там в ожидании дня, когда их друзья вернутся. А ведь и Тим рассказывал, что к детям Первых приходили маленькие драконы. Как же он их называл тогда? «Длакончики», точно! Выходит, не такая уж это легенда. И вот интересно… Звучит-то это как сказка, но я всё-таки была оунси, училась как жрица, и знаю, что за такими сказками обычно стоит что-то реальное. Так что же, эта скала – и вправду дракон? Может быть, она мне поможет? И я зря рано расстроилась и рукой на себя махнула, потому что всё у меня получится? Пётр Иванович фыркнул: – Говорят, «марсианка» начинается у тех, кто Бабушке почему-то не нравится. – Так она правда дракон или это сказка? – Скоро сами увидите… Похоже, я здорово вымоталась за последние дни, потому что опять уснула. И очередное пробуждение с предыдущим было не сравнить. Из сна меня выдернул голос автомата: «Внимание! Опасность! Развернитесь. Запретная зона. Опасность. Опасность. Запретная зона…» Я вскинулась, вскочила, ничего спросонья не понять, но тут Пётр Иванович отключил оповещение и вездеход остановил. – Это не нам, – сказал. – Тем более что вглубь закрытой зоны мы не поедем. – А что там? Вот знала же, что не надо спрашивать, что мне не ответят, скорее всего. Пётр Иванович просто улыбнулся своей второй улыбочкой. У него их две. Обе короткие, словно ему улыбаться непривычно, но одна приятная, тёплая, от души, а другая – жуткая, одними губами. А глаза при этом совсем холодными становятся. Вот так он сейчас и улыбнулся. И показал на здоровенную скалу почти прямо у нас по курсу. – Вон Бабушка. Я носом к окну прилипла, но издалека, да ещё в сумерках – а они на Марсе красивые очень, синие и голубые – особо ничего не увидишь. Скала как скала. Вроде бы. – Инге, я хочу сказать… Если с Бабушкой ничего не получится, не расстраивайтесь. На самый крайний случай у нас есть один вариант. Дело в том, что Первые нашли на Марсе некие… артефакты. Мы называем их саркофагами, по аналогии с системой анабиоза. Но это – не анабиоз, а нечто другое. Эти саркофаги – а у нас в КБМ есть четыре штуки – лечат Чёрных лучше, чем любые регенераторы, но мы до сих пор не поняли, как они работают. Разобрались только, что это часть чего-то большего, какой-то системы, судя по всем, планетарного масштаба. Но и только. Мы думаем, что именно с их помощью Первые… изменились. И я практически уверен, что они смогут активировать вас. Но имейте в виду: то, что я вам сейчас рассказал – тайна. – Ага, понятно. А сейчас мы едем туда, к… Бабушке? – Да, едем. А ведь они – Пётр Иванович и доктор – похоже, не меньше меня боятся. Но им ещё и интересно, а мне? Мне тоже и интересно, и страшно. Так, что, похоже, ещё минуточка, и завоплю: «Я передумала, поехали назад!» Но, разумеется, я промолчала, и Пётр Иванович осторожно направил вездеход к скале. Вот только никакая это была не скала. То есть она выглядела, как скала, полузасыпанная песком, но я чувствовала, что это – что-то другое. Не живое, нет, но и не просто кусок камня. И она на нас смотрела. Вернее, не так. Она нас чувствовала. Следила за нами. Без враждебности, но и без какой-то симпатии, такое холодное, спокойное внимание, древнее и страшное в своём спокойствии… А потом это равнодушие сменилось чем-то… более тёплым, что ли? Она как будто нас узнала. И я тоже как будто её узнала, как будто я здесь уже была, только забыла всё. Вроде это дежавю называется или как-то так. Это было странно, непонятно, немного жутко, но так здорово, что я уже только об одном могла думать: мне надо туда. Я прям готова была из вездехода выпрыгнуть, и когда мы подъехали наконец, чуть без маски наружу не рванула. Доктор хотел меня остановить, но Пётр Иванович его придержал, сказал: «Не мешай ей». А потом я про них забыла и просто пошла к скале. Нет. К дракону. Я видела это. Изгиб спины, лапы… С задними непонятно, есть ли они вообще, вокруг тела обвивается мощный хвост, а вот передняя лапа вытянута. Она почти ушла в песок и камни, но это словно приглашение сеть и отдохнуть, и морда тоже зарылась в грунт… Ей так удобнее спать. Она и сейчас спит, но знает, что мы здесь. И ждёт от меня… чего-то. Это была лоа. Живая, настоящая лоа Марса. А я шла к ней, de puta madre. Я. Шла. К ней! Меня трясло, выбившаяся из-под банданы косичка елозила по щеке и щекотала нос, да что там, я думала, что описаюсь от волнения, jopé! Мне было дико страшно, но страх был какой-то… Он был отдельно от меня, а Пётр Иванович и доктор, которые остались у вездехода, вообще как будто за миллион парсек отсюда, и я подошла, в голове куча почтительных слов, я думала – правда, думала! – поклониться и приветствовать её, как положено приветствовать лоа, но ничего этого не сделала. Я просто подошла и положила ладони на каменную лапу. И я… … стою на берегу океана – и это Марс, и… … орбитальная станция, непохожая ни на одну из тех, что я видела в жизни, и я… … бегу, и пространство вокруг меня наполнено солнцем и тёплым запахом сосен, и слой хвои пружинит под босыми ногами, а впереди между стволами блестит вода – это лесное озеро, и я… … не могу воспринять, что вижу, это нечто такое, что не умещается в сознании, пространства переплетаются, вливаясь друг в друга, а в центре – нечто тёмное и сверкающее, сосредоточие невероятной энергии, нам туда, и я… … просигналив ведомому – делай, как я! – коршуном падаю из облаков на тяжёлые, медленные, неповоротливые бомбёры с красно-бело-синими кругами на крыльях – и понимаю, что ведомого нет, и я… … ухожу на глубину, туда, где в тишине и прохладе угасают солнечные лучи, и рядом тёплые, весёлые и стремительные тени, они пищат и стрекочут – будем играть? И я… … раскрываю крылья, наращиваю их, превращая в парус, и они медленно расправляются под солнечным ветром… … и я лечу!.. – Инге! Инге, что с вами? Инге… Что ж он такой громкий-то?! И – нет, я не лечу. Лежу на земле, и ещё не открыв глаз, понимаю, что Пётр Иванович и доктор стоят на коленях надо мной, я чувствую их тревогу… И не только их. Игорь, Ганс, ещё кто-то, их много, они сначала не поняли, что происходит, но сейчас испуг и растерянность исчезают, сменяясь радостным удивлением. Они правда рады тому, что я теперь с ними. Как странно.