Опять молчание. — Это безумие, — наконец сказала Виктория. В первый раз за все время, что Фрэнсис стояла на улице и слушала, она согласилась со своей сестрой. «Скажи ему это, Виктория», — просила она про себя. — Безумие это или нет, но я должен попытаться. Просто не могу больше сидеть здесь сложа руки. И так слишком долго колебался. — У тебя ничего не получится. Ты погибнешь! — Шанс выжить есть всегда. Для меня лучше воспользоваться этим шансом, каким бы ничтожным он ни был, чем постепенно терять самоуважение. Может быть, ты меня немного понимаешь… — Я не понимаю, как можно бросаться в открытое море. — Мне жаль, Виктория, но я не изменю свое решение. — Почему я для тебя так мало значу? У тебя в Германии есть другая женщина? Петер вздохнул. — Есть две женщины: моя мама и моя сестра. Сейчас они единственные, кто меня волнует. — Но… этого не может быть! Мама и сестра? Ты ведь мужчина! Твои мама и сестра не могут дать тебе то, что могу дать я. Почему же ты не хочешь? Я так мало значу для тебя? Я… — Виктория… — Ты считаешь, что я настоящая крестьянка, да? Понимаю. Тебе все здесь кажется ужасным. Только овцы, да лошади, да одиночество… но я тоже это ненавижу, поверь мне. Я не такая, как ты думаешь. Я тоже не всегда жила здесь. Мы с Джоном обитали в великолепном доме в Лондоне — когда он был депутатом нижней палаты. Мы устраивали торжественные обеды, а время от времени — балы. У нас бывал премьер-министр. Нашими гостями были влиятельнейшие политики. Я… — Виктория, к чему ты все это мне рассказываешь? Что хочешь мне доказать? Что ты непростая и искушенная женщина? Я и так это знаю. Вероятно, я даже имею о тебе более верное представление, чем ты сама. Я никогда не считал тебя крестьянкой. И нахожу этот уголок Англии очаровательным; он представляется мне тихим островком в штормовом океане. Я только думаю, что, живя здесь, ты вряд ли можешь представить себе, насколько страшна на самом деле эта война. И поэтому тебе трудно представить, почему я хочу вернуться домой. Виктория ничего не ответила. В тишине раздавалось щебетание птиц и блеяние овец, пасшихся по ту сторону сада. Фрэнсис раздумывала, не стоит ли ей обозначить свое присутствие кашлем и сделать вид, будто она идет сюда от дома, — но в этот момент Виктория сделала следующий шаг. — Ты хочешь любить меня? Сейчас? Это прозвучало так, будто что-то клянчит ребенок. Фрэнсис буквально видела, как мучительно изменилось лицо Петера. — Виктория, что это значит? Зачем? — Мне это необходимо… Боже, Петер, мне это просто необходимо! Мне нужно, чтобы мужчина касался меня, добивался меня. Я… — Она разразилась слезами. — Я чувствую себя такой ненужной, — всхлипывала она, — такой униженной… Она родила ребенка! Она получила моего мужа… О, Петер, пожалуйста, я опять хочу почувствовать себя женщиной! Верни же мне это чувство… быть молодой и красивой… — Это не имеет никакого смысла. — Я вынесла это только ради тебя, Петер. Страшные месяцы после их женитьбы, после того, как я узнала, что она беременна… Ты был здесь, ты смотрел на меня… И я не чувствовала себя больше такой маленькой, такой слабой, такой неудачливой… «Обнимет ли он ее?» — размышляла Фрэнсис. — Но я не тот, кто может тебе помочь! — Петер говорил мягким, успокаивающим голосом, как отец или старший брат. — Никто не может отобрать у тебя твое достоинство, никто не может оскорбить тебя. Не внушай себе это. — Я хочу тебя, Петер. Сейчас. Здесь. На полу этого убогого сарая. Давай же! — Виктория тяжело дышала, ее голос охрип. — Раздевайся! Возьми меня. Здесь! Ты чувствуешь, как… — Нет! — Впервые он, казалось, впал в ярость. — Нет, Виктория! Прекрати! То, что ты сейчас делаешь, действительно унижает тебя. Тебе не нужно умолять мужчину, чтобы он спал с тобой, не делай этого! — Петер… — Нет! Я этого не хочу! Голос Виктории, прерываемый слезами, но одновременно манящий и соблазнительный, внезапно изменился. Он стал резким и крикливым, как у рыночной торговки. — Черт возьми, Петер, какая же ты свинья! — закричала она. — Ты мерзкий, маленький немецкий негодяй! Ты строишь женщине глазки, а когда она проявляет к тебе какие-то чувства, отталкиваешь ее! И ты прекрасно себя при этом чувствуешь. Как настоящий потрясающий парень, за которым бегают все женщины… Какой ты все-таки жалкий! Я ненавижу тебя навсегда, на всю свою оставшуюся жизнь! На последних словах ее голос сорвался. Вслед за этим Виктория выскочила из сарая, белая как мел, заливаясь слезами, — и почти столкнулась с Фрэнсис, которая не успела сразу скрыться. — Что ты тут делаешь? — закричала она. — Почему, черт подери, ты стоишь здесь? — Еда сейчас будет готова, — ответила Фрэнсис. Из сарая вышел Петер. Он также был бледен и казался совершенно измученным. Виктория бегала вокруг как рассерженная кошка. Потом она указала на Петера: — Он хотел меня изнасиловать! Здесь, в сарае, только что! Ему это почти удалось. Мне едва удалось вырваться! Петер ничего не сказал. — К сожалению, я кое-что слышала, Виктория, — ответила Фрэнсис, — поэтому оставь свои лживые истории. — Но я говорю правду! Петер молча прошел мимо них и исчез в доме. — И ты не хочешь привлечь его к ответственности? — кричала Виктория своей сестре. — Позволишь остаться безнаказанным? — Я не собираюсь играть с тобой в твои игры. Мне жаль, что я слышала слишком много. Мне не хотелось стать свидетелем этого недостойного театрального представления. Ты вела себя невыносимо. Я еще никогда не встречала женщину, у которой было бы так мало гордости и достоинства. Как ты могла настолько потерять самообладание? Виктория, взвизгнув, попробовала вцепиться в лицо Фрэнсис. Она впала в безумие, жестоко униженная и рассвирепевшая, как раненый зверь. Фрэнсис в последний момент удалось схватить Викторию за руки и вывернуть их назад. — Ты потеряла рассудок, — крикнула она. — Приди, наконец, в себя! — Про себя же растерянно подумала, что они борются друг с другом, как школьницы, хотя обеим уже за пятьдесят… Это показалось ей настолько нелепым, что Фрэнсис готова была отпустить Викторию, но она не знала, что еще может выкинуть ее сестра. Она лишь надеялась, что Лора не проснется именно сейчас и не выйдет в сад; она была бы шокирована, увидев двух сцепившихся в схватке зрелых женщин… В конце концов Виктории удалось освободиться. Она уже выглядела совершенно иначе — бледное лицо, обескровленные губы, растрепанные волосы, падающие на лоб. Она была опасна. С ней нельзя было говорить, она просто ничего не слышала. — Ты крыса, — тихо сказала Виктория. — Мерзкая, ревнивая, завистливая маленькая крыса! Было так странно, что она внезапно перестала кричать… Теплый весенний вечер, казалось, мгновенно утерял тепло и мягкость. Из травы поднимался холод. Фрэнсис знобило. — Крыса? — повторила она вопросительно, словно у нее были проблемы со слухом. — Тебе всегда доставляло удовольствие меня унижать. — Виктория говорила все так же тихо. — Потому что у меня есть то, чего нет у тебя. Петер меня поцеловал. Он был очень страстным. Я разбудила в нем то, что ты не смогла разбудить ни в одном мужчине. Фрэнсис почувствовала легкое головокружение. — Пойду в дом, — сказала она. — Не хочу это слышать. Виктория не спеша последовала за ней. — Но речь ведь идет вовсе не о Петере, я права? — Я тебя больше не слушаю, Виктория! Фрэнсис вошла в кухню. На плите подгорал суп. Не обратив на это никакого внимания, она пересекла помещение и вышла в коридор. Виктория шла за ней по пятам тихой, злой тенью. — Что тебя травит, Фрэнсис, что тебя травило все эти годы, так это мысль о Джоне. Поэтому ты теперь не можешь простить мне и Петера. «Как ей это только пришло в голову? — спрашивала себя Фрэнсис. — Она полная психопатка». — Потому что тебе во второй раз приходится увидеть, как я получаю то, что ты не можешь получить. — Не говори чепуху. — Фрэнсис заглянула в столовую, в гостиную, надеясь найти там Петера. Куда он делся? Может быть, сломя голову умчался из Уэстхилла? — Ты так и не пришла в себя после того, как я его у тебя увела. Тебе до сих пор снятся кошмарные сны. Ты все еще видишь меня в белом платье невесты. А рядом — его. И он мне улыбается. Головокружение усилилось. — Прекрати, Виктория! Я советую тебе, прекрати! — Фрэнсис медленно поднялась по лестнице. — Для тебя это было так тяжело… Вскрылась старая рана. Отец любил меня больше, чем тебя. И потом еще Джон… Тебя это свело с ума, Фрэнсис, тогда, в ту ночь. Ты не спала ни одной секунды, не так ли? Ты все время думала о том, чем мы с ним занимаемся… Как он гладит мое тело, играет с моими волосами… Ты представляла себе, как его руки обхватывают мои груди… Прошло столько времени… Целая жизнь! Яд медленно распространялся в ней, постепенно проникая в каждый уголок ее тела. То превосходство, которое она ощущала в саду по отношению к визжащей Виктории, исчезло. Почему же у нее так кружится голова? Это делало ее слабой перед тихой, но разъяренной сестрой. — Иногда я спрашиваю себя, как ты жила все эти годы, зная, что мы живем вместе. Говорим. Смеемся. Что каждую ночь он приходит в мою постель… — Петер! — крикнула Фрэнсис. Хорошо, что ее голос звучит еще так сильно… Но никто не ответил. Она заглянула во все комнаты и в последнюю очередь — в его. Петера нигде не было. Но перед его кроватью стояла пара туфель. Это были старые туфли Джорджа, которые ему дала Фрэнсис. — Он был очень нежным, — сказала Виктория.