— Я еще не знаю, представь себе! — прошипела Виктория и вылетела из комнаты. «Она действительно совершенно спятила», — констатировала Фрэнсис. Значит, у Джона и Маргариты родился здоровый сын… Она быстро отгородилась от того, что сама при этом ощущала. Вспомнился их последний разговор. «У нас, возможно, было бы сегодня пятеро детей». — «Мы были бы большой, шумной и счастливой семьей!» Но они ею не стали. Этого и не должно было произойти. И это ничего не даст, если продолжать об этом думать. Она пошла наверх и осторожно постучала в дверь комнаты Лоры. — Лора? Никакой реакции. Фрэнсис тихо открыла дверь. Лора спала, лежа нераздетой на своей постели. Рот чуть приоткрыт, на щеках следы высохших слез. Она выглядела как двенадцатилетняя девочка, заплаканная маленькая девочка. «Какая же она несчастная, — подумала Фрэнсис, — какая несчастная и одинокая…» И вышла из комнаты. В шесть часов позвонила Аделина и сказала, что с ее сестрой очень плохо, так что она хотела бы остаться у нее на ночь и вернуться на следующий день утром. Фрэнсис, разумеется, не возражала. Она пошла в кухню, чтобы приготовить ужин, но через некоторое время спросила себя, для кого, собственно говоря, собирается готовить. Был ли вообще кто-то, кто хотел есть? В доме стояла могильная тишина. Фрэнсис опять поднялась наверх и заглянула в комнату Лоры. Та все еще спала, совершенно измученная печалью и голодом. Было ощущение, будто она вообще не шевелилась в последние часы. Фрэнсис постучала в дверь комнаты Виктории, но и там стояла полная тишина. Она вошла. Сестры не было. Так же, как и Петера, в комнату которого Фрэнсис заглянула сразу после этого. Ей стало как-то не по себе, хотя она и уговаривала себя, что напрасно беспокоится. Опять спустилась вниз по лестнице, зашла в гостиную и столовую. Везде было пусто и тихо. Когда она открыла дверь кладовой, то увидела там лишь черную пустоту. Тем не менее крикнула: «Виктория? Петер?» Никто не ответил, и Фрэнсис насмешливо подумала о том, что эти двое могли делать здесь, внизу, в кромешной темноте. Она опять отправилась в кухню, где на плите уже вовсю кипел овощной суп. Посмотрев в окно в сад, заметила, что дверь в небольшой сарай наполовину открыта. Возможно, кто-то просто забыл ее закрыть. Фрэнсис решила пойти и посмотреть. Вечер был светлый и мягкий, окрашенный нежными серо-голубыми тонами. Трава в саду сильно разрослась, почти полностью затянув узкую дорожку, выложенную плиткой и ведущую от двери кухни к сараю. «Надо попросить Петера обкосить ее», — подумала Фрэнсис, и лишь в следующий момент вспомнила, что завтра его уже здесь не будет, так что придется ей косить самой. И сразу подумала: «Как пусто будет здесь без Петера!» Она услышала голоса, еще не дойдя до сарая. Один был высоким и резким и принадлежал Виктории. Другой — тихим и успокаивающим. Это был Петер. — Я ведь видела, как ты смотрел на меня все это время, — сказала Виктория. — Ты не спускал с меня глаз. Ты смотрел на мои ноги, и я чувствовала, как ты хочешь меня! — Может быть, я действительно смотрел на твои ноги. У тебя очень красивые ноги, Виктория. Ты вообще красивая женщина. Любой мужчина с удовольствием будет смотреть на тебя. — Ты заставил меня поверить в то, что что-то чувствуешь ко мне! — Я никогда не говорил ничего подобного. — Но я это заметила! — Ах, Виктория, ты себе все это внушила. Если ты имеешь в виду тот вечер… — В октябре. Я имею в виду его. — Извини, если подошел к тебе слишком близко. — Ты меня поцеловал. И, видит бог, не так, как брат целует сестру! — Ты об этом просила, и это произошло. В дальнейшем я старался исправить впечатление, которое, возможно, возникло из-за этого. Виктория рассмеялась. Это был такой же резкий смех, как и днем, когда она отреагировала на новость о рождении маленького Фернана. — Как же вычурно ты опять высказался! «Постарался исправить впечатление…» В то время как вечер за вечером ты буквально раздевал меня своими взглядами, не так ли? — Нет, я этого не делал. — Конечно, делал! Не разыгрывай здесь святую простоту. Ты смотрел на меня и при этом думал: «Как хорошо было бы завести небольшую интрижку с Викторией! Как было бы хорошо опять как следует развлечься с женщиной!» Фрэнсис, стоя на улице, затаила дыхание. Чопорная Виктория! Подобные выражения ей совсем не подходили, выдавая степень ее потрясения. — Что ты хочешь от меня, Виктория? — спросил Петер. Его голос звучал очень мягко — очевидно, он старался смягчить ситуацию. — Что я хочу? Я хочу спросить тебя: что за подлую игру ты затеял со мной? Сначала ты меня целуешь, целуешь страстно и дико, потом каждый вечер смотришь на меня так, будто больше всего хочешь накинуться на меня, и… — Виктория, ты… — …и потом вдруг кого-то замечаешь! Да, ты замечаешь жирную, отвратительную Лору, которая вдруг сразу перестает быть жирной. Как смотрит она на тебя своими сияющими влюбленными коровьими глазами! Как восхищается каждой банальностью, сказанной тобою! Как начинает вилять своей толстой задницей, когда проходит мимо тебя… — Она никогда этого не делала! — А ты думаешь про себя: «Ага, вот еще одна кандидатка! Она, правда, не так хороша, как Виктория, но зато чертовски молода! Всего-то шестнадцать лет…» Молодая невинная девочка, которая практически каждую минуту отчетливо дает тебе понять, что всегда готова раздвинуть для тебя ноги. — Боже мой, Виктория! — пробормотала шокированная Фрэнсис. — Продолжай в том же духе, — спокойно сказал Петер. — Тебя это возбуждало, согласись же! Тебя, черт возьми, возбуждало уложить ее где-нибудь и доказать ей, что ты такой потрясающий мужчина! — Понятно. И почему же тогда я этого не сделал? — Потому что ты знал, что Фрэнсис вцепится тебе в лицо всеми десятью пальцами, если узнает об этом! Зачем тебе это, Петер? Ты ведь ужасный трус! Ты не осмелишься на самом деле претворить в жизнь свои грязные фантазии! — Надеюсь, на этом всё? Его хладнокровие вывело Викторию из себя. — Признайся! — прошипела она. — Я хочу, чтобы ты признался! — Не признаюсь, потому что это не так. Но я не хочу больше с тобой об этом спорить. Думай обо мне что хочешь. Может быть, тогда мы сможем закончить разговор. — Ты останешься здесь! — Дай мне пройти, Виктория. Я должен идти. — Добровольно я тебя не пропущу. Но ты ведь можешь меня убить. Вы, немцы, этим печально известны! — Ты можешь оставить попытки спровоцировать меня, Виктория. Тебе это не удастся. Фрэнсис тихо подошла ближе. Дверь была приоткрыта таким образом, что защищала ее от взглядов из сарая. — Ты и представить не можешь, как я мечтаю о том, чтобы мне кто-то помог… — Ее голос был тихим и вымученным. — Моя жизнь такая серая и беспросветная! Как я ненавижу этот дом! Эту проклятую ферму… Эту убогую землю… Неужели мне суждено умереть здесь? — Виктория, я думаю, тебе сегодня плохо, потому что… — Потому что? Говори же! Потому что мой бывший муж стал отцом? Потому что его новая жена дала ему то, что не смогла дать я? — Прекрати же, наконец, из-за этого швырять в саму себя камни! Ты должна, в конце концов, с этим смириться. Ты должна. Иначе просто когда-нибудь потеряешь рассудок! — Мне нужна помощь, Петер. Если ты… — Я не могу стать для тебя тем, кого ты ждешь. Извини. — Почему не можешь? — Потому что… — Он казался беспомощным и растерянным. — Может быть, просто потому, что сейчас не то время. — Потому что война? — Война… Это ад, бушующий где-то далеко! Виктория, ты вообще не имеешь никакого представления о том, что там творится и как мало вы здесь об этом знаете. Ты не знаешь ничего, совсем ничего! Ты жалуешься на то, что бензин нормирован и ты больше не можешь ездить повсюду, и что каждый день на обед вы едите баранину, потому что другого мяса нет, и что вообще все стало значительно сложнее — из этого складывается твое представление о войне. Время от времени — пара равнодушных сообщений по радио о погибших солдатах и затопленных кораблях. Но ты не представляешь, что все это означает на самом деле. — И что ты хочешь этим сказать? — Я хочу этим сказать, что как минимум в данный момент не могу думать о том, чтобы иметь какие-то отношения с женщиной. Для этого я несвободен. У меня в голове вертятся совсем иные мысли. «Я должна уйти, — подумала Фрэнсис, ощущая неловкость, — все это не предназначено для моих ушей». Прошло несколько секунд, и Виктория сказала — очень мягко: — Забудь об этом. Хотя бы ненадолго. Забудь войну и весь этот ужас. Забудь, что ты немец, а я англичанка. Просто дай нам немного времени. Немного жизни. — У меня нет времени, Виктория. Я уже сообщил Фрэнсис, что завтра уеду из Уэстхилла. — Что?! — Я попытаюсь пробраться домой. Каким-то образом у меня это должно получиться.