Ее глаза светились. Она говорила так мягко, будто в ее словах был мед, а не яд. Фрэнсис распахнула дверь платяного шкафа. Вещи, которые он носил — также принадлежавшие Джорджу, — все еще висели в шкафу, но их он и так не взял бы с собой. Она открыла вторую дверцу шкафа. Несколько рубашек и пуловеров лежали тщательно сложенные на полках. Говорило ли это о том, что он должен вернуться? — Мне кажется, именно его руки я любила больше всего, — сказала Виктория. — С самого начала это были руки, которые меня… В один миг головокружение прекратилось. Было ощущение, что прорвалась пелена, загораживающая и защищавшая ее. Наступила реальность — пронзительная и беспощадная. Мягкий голос Виктории, ее слова были как нож, который вонзили в рану и с наслаждением в ней провернули. Внутренний голос предостерегал Фрэнсис. Предостерегал, чтобы она не поддавалась на провокации и была осторожна. «Виктория рассчитывает на то, что ты потеряешь самообладание. Не наделай глупостей!» — Бог мой, Виктория, — сказала она равнодушным и как бы скучающим голосом. — Это действительно странно, что кто-то столько лет мог оставаться таким слепым! Но такое случается, если ты непременно хочешь быть слепым. Существуют вещи, которые не любят замечать. На лицо Виктории легла тень неуверенности. Ее улыбка словно замерзла. — Что ты хочешь этим сказать? — спросила она. Фрэнсис пожала плечами: — Я хочу этим сказать, что ты попросту теряешь время, рассказывая мне о способностях Джона как любовника. Это излишне. Улыбка исчезла с ее лица. — Не понимаю, — сказала Виктория. Фрэнсис коротко рассмеялась. — Думаю, прекрасно понимаешь. Глаза сестры сузились. — Может, изъяснишься более четко? — Насколько четко? Хочешь точно знать, когда мы встречались? Где? И чем занимались? Черты лица Виктории расслабились. — Ты лжешь, — сказала она холодно. — Хочешь позлить меня и выдумываешь нелепые истории. Не верю ни одному твоему слову. — Тогда просто оставим это. Фрэнсис повернулась и хотела уже закрыть дверцы шкафа. Петер, конечно, вернется. И его разозлит, если он узнает, что она копалась в его шкафу… Под одним из пуловеров Фрэнсис увидела пистолет — и в первый момент растерянно смотрела на него. Почему он лежит здесь? Она же спрятала его в свой комод, глубоко закопав в белье. Только один человек мог принести пистолет сюда — и это был Петер. Он захотел вернуть свое оружие. Где-то она могла это понять, но, с другой стороны, ее это разочаровало. Он, должно быть, его искал… Мысль о том, что Петер обшаривал ее комнату, вызвала в ней злость. «Он мог бы спросить», — подумала она. — Джон никогда не стал бы встречаться с такой, как ты, — презрительно сказала Виктория. — Я помню, как он злился, когда ты связалась с суфражетками и попала в тюрьму. Ему было просто стыдно за тебя! — Ты можешь думать что хочешь. «Поставь здесь точку, — опять предостерегал ее внутренний голос. — Она не верит тебе — и прекрасно! Будь довольна и оставь все как есть». — Кстати, — продолжила она, — вспомни Марджори. И что она сказала обо мне и Джоне. На лице Виктории отражались противоречивые чувства и подозрения, которые быстро сменяли друг друга. — Марджори? — В прошлом году. В августе. Ты вряд ли могла забыть тот вечер. Она застала Джона и меня в кухне — и, конечно, раструбила всем, что слышала. — Ты сказала… — Я не хотела ссориться. Факт заключается в том, — Фрэнсис повернулась и посмотрела на сестру, — что более двадцати лет у нас были отношения. Виктория стала бледнее, чем раньше. — С каких пор? — прошептала она. — С шестнадцатого года. Это началось во Франции. В деревне на Атлантическом океане. Он там поправлялся, и я… — Неправда. — Хочешь верь, хочешь нет. Из горла Виктории донесся клокочущий звук, она зажала рукой рот; казалось, у нее сейчас начнется рвота. Закрыв глаза, она боролась со своим организмом. Когда же опять открыла глаза, в них стояла неприкрытая ненависть. — Я сейчас пойду, — сказала она спокойно, — и подам заявление в полицию. Я сообщу, что мы более полугода прятали у себя немецкого шпиона, который, кроме того, совершил убийство. — Ты этого не сделаешь, — ответила Фрэнсис, — не отправишь Петера на верную смерть. — Ошибаешься. — Она направилась к двери. — Ты же соучастница, Виктория! Не делай глупостей. Они арестуют тебя точно так же, как и нас. Она улыбнулась. — Мне нечего терять. — Собственную свободу. — Она ничего не значит для меня. — Виктория покачала головой и стремительно вышла из комнаты. Мысли лихорадочно крутились в голове у Фрэнсис. Неужели она действительно пойдет в полицию? Петер мог вернуться — и угодить прямо в руки полицейских. Теперь было понятно, что он ушел не совсем, ведь остался его пистолет, и… Пистолет! Фрэнсис подбежала к шкафу, схватила оружие и выскочила из комнаты. Виктория как раз спускалась вниз по лестнице, двигаясь как сомнамбула. — Не делай глупостей, Виктория! — крикнула Фрэнсис, перегнувшись через перила. Виктория молча продолжала спускаться. «Неужели она всех нас погубит?» — растерянно подумала Фрэнсис и помчалась вслед за сестрой вниз по лестнице, выкрикивая ее имя. Казалось, что та вообще ничего не слышит. Наконец Фрэнсис настигла ее и схватила за руку. — Виктория! Разрушив жизнь каждого из нас, ты не изменишь ничего в том, что случилось! Ровным счетом ничего! Сестра отмахнулась от нее как от навязчивого насекомого. Неожиданно Фрэнсис поняла, что Виктория действительно сделает это. Она пойдет в полицию. Это было видно по ее уверенной походке, по тому, как она держала плечи, по неестественной неподвижности затылка, по болезненному блеску в глазах. Этот день нанес ей смертельный удар — на свет появился ребенок Джона, Петер отверг ее, Фрэнсис призналась в том, что у нее с Джоном были отношения. Ей было все равно, что случится. Она не боялась попасть в тюрьму. Она не боялась потерять Уэстхилл. Внутренне сломленная, она направлялась к входной двери. Фрэнсис стояла у лестницы. — Виктория, я предупреждаю тебя в последний раз, остановись! Немедленно! Сестра открыла дверь… Мой выстрел не был умышленным. Не думаю, что я имела в голове конкретную цель, когда перед тем вынула пистолет из шкафа Петера. Я чувствовала себя как животное, у которого сработал инстинкт самосохранения, когда доминирует только голый страх за свое существование. Ничто во мне не хотело в это мгновение убивать Викторию. Я не ощущала никакого удовлетворения. Несмотря на всю свою ненависть, ревность и зависть к ней, когда я стояла в сумеречном свете прихожей и стреляла, во мне не было ничего из этих давних злых и разрушительных чувств. Где была зависть к моей сестре, зародившаяся в тот давно минувший день, когда наш отец дал ей имя королевы? Она превратилась в ничто. Я не знала больше, что такое зависть. Ревность ушла — и впервые в моей жизни больше не ухмылялась мне. Все исчезло, как будто через меня прошла приливная волна, забравшая с собой весь балласт и освободившая меня. Во мне оставалась единственная мысль: не отправлюсь в тюрьму. Аделина и Лора тоже. Не допущу, чтобы повесили Петера. И не отдам Уэстхилл. Ни за что на свете! Это единственное, что у меня есть, и я скорее убью, чем отдам. Пуля попала ей в спину. Она упала на колени и на пару секунд замерла. Было ощущение, что она стоит на коленях в церкви и молится. И только потом стала медленно падать вперед, а поскольку перед этим она уже открыла дверь, ее голова оказалась на ступенях, ведущих во двор, в то время как тело лежало в коридоре. Оно чуть подергивалось. В эти секунды она умирала. Я в упор смотрела на нее, спрашивая себя, почему ее ноги так покорежены. На икрах обнаружилось варикозное расширение вен, еще не откровенно выраженное, но очевидное. Раньше я этого не замечала. Но ее фигура оставалась такой же нежной и стройной, какой была всегда. На Виктории было красивое платье. Волосы струились вокруг головы, словно золотой поток, спадающий на каменную плитку. Крови не было, ни единого следа крови. Только темное пятно на спине, куда угодила пуля, но ни на полу, ни на стенах не было ничего. Пистолет выпал из моих рук на пол. Я подумала: что теперь с этим делать, что? Я имела в виду труп сестры. Труп моей сестры… Прежде чем мои колени обмякли и я упала, послышался какой-то шум наверху. Я медленно повернула голову. Лора перегнулась через перила. Никогда я не забуду ужас в ее глазах и ее открытый рот, исторгавший немой крик. Суббота, 28 декабря 1996 года