«Прежде всего, благодаря его упрямству, — думала Фрэнсис, — в значительно большей степени, чем моему». Это осознание того, как много лет она уже потеряла, заставило забыть свою гордость, осторожность и сдержанность. Она пренебрегла всеми предостережениями, которые сама себе высказывала: «Не показывай ему, что тебе больно. Никогда не спрашивай его, почему он это сделал…» — Почему ты это сделал? — спросила она. — Почему ты женился? Секунду Джон пребывал в замешательстве, но быстро взял себя в руки. — Это не тот вопрос, который нам следует обсуждать, — ответил он холодно и тоже закурил. Мимо них прошел отряд поющих призывников. Над рекой дул свежий ветер. Между домами заходило солнце. — Ты один решаешь, какой вопрос нам следует обсуждать, а какой нет? — резко спросила Фрэнсис. Она была не намерена принимать этот отказ и хотела немедленно получить ответ на свое «почему». — Почему? Почему так неожиданно? Я имею в виду, почему ты приехал и так внезапно женился? — Почему тебя это интересует? — А почему тебя интересует, что было между Филиппом и мной? — Один-один, — сказал Джон. — Я ответила тебе честно и хочу получить от тебя такой же честный ответ. — Это не было так уж неожиданно. Мы встречались на некоторых праздниках. Вместе совершали конные прогулки. Она интересовалась моей предвыборной борьбой. Она… — он передернул плечами, — она как-то сразу перестала быть маленькой девочкой и превратилась в молодую женщину. — Но ведь это не повод — сразу на ней жениться! На его лице неожиданно появилось выражение враждебности. — Ты не захотела быть со мной. Поэтому мне кажется, что ты не имеешь права… — Ты хотел сыграть со мной злую шутку. Будь же честен и признайся в этом! Ты не мог смириться с тем, что я сразу не бросилась тебе в ноги, когда ты сделал мне предложение. Ты ведь такой привлекательный. Такой состоятельный. Честолюбивый и успешный. Ты не мог понять, как это женщина не упадет тебе на голову, как созревший плод! Она видела, что Джон в ярости и с трудом заставляет себя сдерживаться — вероятно, чтобы не провоцировать ее на еще более резкие высказывания. Некоторые прохожие уже с любопытством оглядывались на них. — Фрэнсис, сейчас нет ни малейшего основания, чтобы анализировать наше поведение в то время. Как вышло, так вышло; и никто из нас уже ничего не может изменить. Я женился на Виктории, и ты должна с этим смириться. — Как убедительно ты опять изображаешь полное спокойствие! Только потому, что не хочешь признать, насколько детскими и к тому же расчетливыми и эгоистичными были твои мотивы… Ты хотел разозлить меня — и, кроме того, сообразил, насколько подходящей будет для твоей карьеры такая жена, как Виктория. Признайся же! Я с моим прошлым стоила бы тебе голосов. Как неловко было бы появляться со мной в приличном обществе! Другое дело — милая, симпатичная Вики… Ее можно прекрасно демонстрировать, не так ли? Беспорочная девочка из хорошей семьи — за исключением одного позорного пятна: она, как и я, является дочерью ирландской католички. Почему тебя это, собственно говоря, не остановило? Ты ведь все подчиняешь принципам, только чтобы в сохранении своей репутации не потерять ни одного очка… — Фрэнсис, довольно! И потом, говори потише! Я не думаю, что всему городу следует знать, о чем мы спорим. — А если мне это совершенно безразлично? Джон бросил свою наполовину выкуренную сигарету на землю и растоптал ее. — Делай что хочешь. Я пойду. Не хочу, чтобы ты впутывала меня в такой бессмысленный разговор! — Иди! — Это прозвучало как выстрел из пистолета. Люди кругом остановились. — Фрэнсис, я прошу тебя, прекрати! Ты ведешь себя смешно, — предостерег ее Джон. — Это меня волнует вдвое меньше, чем тебя, — ответила она тише, чем прежде, но все равно очень резко. Джон решительно схватил ее за руку и потянул за собой. — Возьми себя в руки! — прикрикнул он на нее. Фрэнсис выдернула руку и отступила на шаг, чувствуя, как на глазах бледнеет. — Прекрати наконец демонстрировать что-то мне, себе и всем остальным! Люди кругом замолчали, с интересом следя за происходящим. — Ты не любишь Викторию! Ты не можешь любить эту безмозглую девчонку! Она ведь даже не способна выражать собственные мысли. Все, что она может — это наряжаться, хлопать ресницами и говорить «да, Джон» и «нет, Джон». Ты никогда не боялся, что и сам выживешь из ума, если проведешь остаток своей жизни с женщиной, которая не может сосчитать до трех? Теперь Джон рассвирепел до такой же степени, что и она, и было видно, что он с невероятным трудом сдерживает себя, чтобы не дать волю рукам. Его губы сузились и побелели, а кожа стала матовой. — Я запрещаю тебе говорить так о Виктории. Раз и навсегда. Она — моя жена. Она — твоя сестра. Своими словами ты в первую очередь дискредитируешь саму себя. У тебя нет ни малейшего права осуждать ее подобным образом, и я решительно прошу тебя никогда больше не делать этого! Фрэнсис еще ни разу не приходилось видеть Джона таким разгневанным. Внутренний голос подсказывал ей, что лучше было бы помолчать, но она не хотела, чтобы он думал, будто смог запугать ее. — Вики — одна из тех женщин, которые загребают жар чужими руками, — презрительно продолжала Фрэнсис. — В то время как она покупала себе новые платья, кривлялась перед зеркалом и в конце концов отхватила себе одну из лучших партий в северных графствах, я сидела в тюрьме и боролась за избирательные права женщин, что в конечном счете являлось борьбой и за нее как за женщину! — Возможно, ее вовсе не интересовало избирательное право, так что не пытайся строить из себя великую благодетельницу. Борьба, которую ты вела, была исключительно твоим делом. Никто от тебя этого не требовал, никто не давил на тебя. И теперь не упивайся жалостью к самой себе, потому что последствия оказались более суровыми, чем ты себе это представляла. Прежде всего не требуй чтобы судьба вознаградила тебя за твои жертвы или предоставила тебе нечто вроде компенсации. Так в жизни не бывает! Словами «жалость к самой себе» Джон попал в точку и вернул ее на землю с островка гнева и несдержанности. Жалость к самой себе она всегда презирала — неужели же на сей раз попалась на удочку? Неожиданно Фрэнсис почувствовала, что у нее больше не осталось сил. Ее руки вяло обвисли, она не ощущала больше гнева, а только смертельную усталость и грусть. — Ах, Джон… — проговорила она тихо. — Мне надо идти, — сказал он, — уже поздно. Как ты доберешься до дома? Взять для тебя машину? — Поеду на трамвае. Можешь идти, а я еще немного побуду здесь. Он мялся. — Если ты имеешь в виду… — Конечно. Хочу еще немного прогуляться. — Ну, хорошо. Прощай, Фрэнсис. Мы увидимся не скоро. — Будь здоров. Береги себя. Джон, кивнув, взял руку Фрэнсис и на мгновение поднес ее к своим губам, потом повернулся и пошел по дороге быстрыми шагами, которые, казалось, становились все легче, чем дальше он удалялся от Фрэнсис. «Ты знаешь, что твой отец и я очень опечалены разладом в нашей семье», — писала Морин. Ее знакомый плавный почерк на белом листе бумаги болезненно тронул Фрэнсис. Она так долго ничего не слышала о своей матери! «Тем не менее, я думаю, ты имеешь право узнать обо всех переменах, которые у нас ожидаются. Поэтому я хотела бы сообщить тебе сегодня радостную новость: в декабре у тебя будет маленькая сестренка или маленький братик». Фрэнсис опустила письмо. — Но этого не может быть! — сказала она вслух. Элис, которая в крошечной кухне пыталась приготовить на плите что-то неопределенное, спросила: — Плохие новости? — Вообще-то нет… Моя мать снова ждет ребенка. — Ого, — воскликнула Элис. — Последняя попытка параллельно с любимой Викторией родить еще одного благовоспитанного отпрыска, после того как не сложилось с тобой и Джорджем! Фрэнсис сочла это замечание неостроумным и лишенным вкуса и промолчала. — Не хотела тебя обидеть, — добавила Элис, смягчив тон. — Всё в порядке… Бог мой, — Фрэнсис задумалась, — маме уже за сорок! Не понимаю, зачем ей еще раз идти на такой риск. — Наверное, просто так получилось… И теперь она не может ничего изменить. — Я считаю это опасным. — Если она здорова, то справится. Фрэнсис стала читать дальше: «Я еще ничего не рассказывала Вики, хотя вижу ее почти каждый день. Она постоянно живет в Дейлвью, с тех пор как Джон уехал во Францию; чувствует себя одиноко и беспокоится за мужа, но больше всего печалится из-за того, что все еще не может забеременеть. Она побывала у стольких врачей, и ни один не мог ей сказать, в чем причина… А у меня, ее матери, будет еще один ребенок. И если я сначала обрадовалась, то теперь печаль Вики делает мое положение по-настоящему тяжелым». «Хотела бы я знать, почему Виктория круглосуточно вызывает у всех сожаление», — спрашивала себя Фрэнсис, разозлившись. «Надеюсь, что у тебя все хорошо, — писала Морин в конце письма. — Я часто думаю о том, как и на что ты живешь. С нашей стороны деньги никогда не были вопросом; надеюсь, ты это понимаешь. Если тебе что-то нужно, скажи. Со следующего месяца ты сможешь нам даже звонить. Чарльз наконец сдержал свое давнишнее обещание: у нас в Уэстхилле установят телефон. Я буду рада поговорить с тобой». Фрэнсис написала ответное письмо, в котором пожелала матери благополучия в ближайшие месяцы и уверила ее, что с радостью ждет рождения младенца. Она действительно была рада, но, если говорить совершенно честно, должна была себе признаться в том, что к ее радости примешивалась немалая доля злорадства. Беременность Морин означала бы тяжелый удар для Виктории, и Фрэнсис наслаждалась этим — даже если со временем она будет этого стыдиться. 1 июля 1916 года началось крупное наступление английских и французских войск на реке Сомма, после того как в результате массированного артобстрела, продолжавшегося целую неделю, враг был сломлен. Уже в течение первого часа наступления англичане потеряли 21 000 солдат. Битва на Сомме стала одним из самых страшных, кровопролитных и бессмысленных сражений Первой мировой войны. После ее завершения в ноябре того же года совместные потери английской и французской сторон насчитывали 600 000 человек. Немецкая сторона потеряла 450 000 солдат. На территории протяженностью пятьдесят километров английские и французские войска отвоевали площадь примерно в двенадцать километров.