Май — сентябрь 1916 года Однажды майским вечером 1916 года на одной из улиц Лондона Фрэнсис совершенно неожиданно встретила Джона. Она шла с работы и была очень уставшей. Фрэнсис работала на производстве столовой посуды на одном из многочисленных и спешно построенных оборонных предприятий, задачей которых было преодоление бедственного положения в обеспечении британских солдат во Франции. Это было скучное, бессодержательное занятие, но поскольку ей надо было каким-то образом зарабатывать деньги, она хотела по меньшей мере что-то сделать при этом и для солдат. Линия фронта во Франции вот уже год как была заморожена; окопы и заграждения из мин и колючей проволоки тянулись на сотни километров, но ничего не происходило. Джордж, который, будучи лейтенантом пехоты, застрял в этом дурацком положении, регулярно писал письма Элис, а та передавала их Фрэнсис. Он очень старался не жаловаться, но его психическое состояние явно выдавало ярость, отчаяние и обреченность. Его рота понесла значительные потери, и Джордж потерял многих из своих товарищей, погибших у него на глазах. После этого у него началась депрессия. Он не говорил об этом прямо, но каждый, кто знал его, мог прочитать это в любом его слове. — Если война затянется, — сказала как-то Элис, — он превратится в морального калеку. Даже если выживет на войне, вернется конченым человеком. Это заставило Фрэнсис пойти на работу на оборонное предприятие. — Так, по крайней мере, у меня будет чувство, что я его немного поддерживаю, — объяснила она. Элис разозлилась. — Ты поддерживаешь войну! То, что убивает Джорджа. Я думала, что ты на стороне тех, кто против этого! — Я тоже против. Но идет война, против мы или нет. И сейчас мы должны по меньшей мере поддерживать наших солдат. Они отчаянно спорили — впрочем, спор являлся их обычным состоянием. Элис была озлоблена и разочарована, поскольку так ничего и не добилась в отношении избирательного права женщин. Война расколола движение и лишила его участников возможности действовать. Казалось, что все закончилось. Несколько раз она сидела в тюрьме. Нечеловеческие условия заключения сделали свое дело, превратив ее в психически неуравновешенную женщину с подорванным здоровьем. Но Элис продолжала цепляться за идею, за которую боролась, и за то время, когда она горела азартом и боевым духом. Она не могла смириться с изменениями в ее стране и в сознании ее народа, вызванными войной. Ее злило и одновременно отчаивало, когда она видела, как легко приспособилась Фрэнсис к наступившим переменам. Элис не понимала или не замечала, с каким трудом та в минувшие годы усваивала прагматичный образ мышления: не оглядывайся назад, не смотри слишком далеко вперед, думай только о том, что требуется в данную минуту… В годы войны не имело никакого смысла вести борьбу за избирательное право женщин, поэтому Фрэнсис считала бесполезным тратить на это свои силы. Элис постоянно упрекала ее в том, что она вообще никогда не интересовалась их «делом», но едва ли могла обосновать это утверждение, поскольку Фрэнсис, как и все они, сидела в тюрьме, голодала и вступала на улице в схватки с полицией. Тем не менее Элис чувствовала, что Фрэнсис не была вместе с нею сердцем и душой. Сама Элис была готова на все ради общего дела, а Фрэнсис занялась своими делами… В их отношениях возникла серьезная трещина, и дружба уже не могла стать прежней. В тот вечер, когда Фрэнсис встретила Джона, она, несмотря на усталость, не торопилась домой: Элис еще с утра была в дурном настроении, и Фрэнсис предстоял очередной вечер конфликтов и ссор, поэтому она решила воспользоваться хорошей погодой и немного прогуляться. Доехала на трамвае до набережной Виктории и прошлась вдоль берега Темзы. Воздух был теплым и прозрачным. Вечернее солнце разливало золото по воде. Облик города полностью изменился с тех пор, как Фрэнсис впервые приехала в столицу: куда ни взглянешь — повсюду солдаты. И лишь немногие из них казались здоровыми и полными сил. Большинство вернулись из Франции на родину; сутулые фигуры, уставшие молодые мужчины с состарившимися лицами, с глазами, в которых можно было прочитать весь тот ужас, который они видели. Многие потеряли ногу и с трудом передвигались на костылях, у других не было руки или глаза. Медсестра вела по дороге молодого человека лет двадцати с еще детскими чертами лица. Повязка закрывала его глаза. Он то и дело качал головой и бормотал себе под нос какие-то несвязные фразы. Продавец газет держал над головой «Дейли мейл» и кричал: «Всеобщая воинская повинность! Нижняя палата парламента принимает решение о всеобщей воинской повинности! Премьер Асквит проголосовал!» «Теперь они пошлют туда еще больше наших парней», — подумала Фрэнсис с ужасом. Она вынула из кармана пару монет и купила газету. Повернувшись, чтобы идти дальше, столкнулась с каким-то господином. — Извините, — сказала она рассеянно, подняла глаза и изумленно воскликнула: — Джон! Он тоже был удивлен. — Бог ты мой, Фрэнсис! Что ты здесь делаешь? — Просто гуляю. А ты? — Я был по делам в суде. — Они находились недалеко от Темпла. — И, кроме того, я тоже хотел немного погреться на солнце. Они растерянно смотрели друг на друга. — Давай немножко пройдемся, — наконец предложил Джон. И только в этот момент Фрэнсис заметила, что на нем военная форма. Они уже дошли до Нортумберленд-авеню, а она до сих пор не отошла от шока. — Ты едешь во Францию? Почему? Ты ведь депутат парламента. Ты не должен этого делать! — Но я хочу. Я кажусь себе трусом, сидя здесь, дома. Другие подставляют грудь под пули, а я веду красивую, безопасную жизнь. Я добиваюсь этого с тех пор, как началась война. — Ты не боишься? Судя по тому, что пишет Джордж, там очень страшно… Джон криво улыбнулся. — Ужасно боюсь. Но было бы хуже, если б я самому себе не смог больше смотреть в глаза. Как только надел эту форму, я стал чувствовать себя лучше. — Понимаю, — сказала Фрэнсис. И в какой-то степени она действительно это понимала, но холодный и злой страх уже распространялся по ее телу и овладевал ею еще в большей мере, чем когда Джордж уходил на фронт. Странным образом ее глубоко взволновало то, что Джон вскоре уедет во Францию и в любой момент может погибнуть. Узнала бы она вообще, если б что-то случилось? Ведь сообщение было бы направлено Виктории, а не ей. У нее нет никаких прав на этого человека — ни права просить его остаться, ни права на письмо с выражением соболезнования, если с ним произойдет нечто страшное, и в принципе — сомнительное право на то, чтобы так беспокоиться за него. По крайней мере, открыто. Все, что касалось Джона, она должна была улаживать сама с собой. — Что говорит… — ей было непросто выговорить имя, — что говорит об этом Виктория? Он сделал неопределенный жест. — Она, конечно, не хочет, чтобы я шел. Из-за этого у нас происходят серьезные стычки. Она совсем не понимает… — Джон запнулся; было впечатление, будто он прикусил себе язык, злясь на себя за то, что слишком много сказал. — Ей нелегко, — продолжал он. — Она не останется в Лондоне, когда я уеду. Переберется в Дейлвью — там она хотя бы будет рядом с семьей. «Бедняжка, — думала со злобой Фрэнсис. — Если муж уезжает, ей надо немедленно сбежать к мамочке. Если б она пережила хоть что-то, что пережила я, она знала бы, каково это — испытать все на своей шкуре!» Она тут же ужаснулась той ненависти, которую ощутила, и надеялась лишь на то, что Джон ее не заметил. «Возьми себя в руки», — приказала она себе. Это не очень помогло. Джон выглядел еще лучше, чем при их последней встрече, старше и серьезнее. Его лицо стало более узким. Фрэнсис рассматривала его руки. «Что ты ощущаешь, когда к тебе прикасаются эти руки, когда они тебя обнимают?» Виктория знала это. У Виктории было право на его объятия. Она засыпала вечером рядом с ним, а утром просыпалась рядом с ним… При этих мыслях Фрэнсис начинало слегка мутить. Джон, очевидно, тоже что-то понял, потому что неожиданно спросил: — Тебе нехорошо? Ты очень побледнела. — Нет. Всё в порядке. Я немного устала, только и всего. Он озабоченно посмотрел на нее, и Фрэнсис поняла, насколько непривлекательно выглядит. Ее простое серое помятое платье, висевшее на ней, было подходящим для работы на фабрике, но вряд ли могло понравиться молодому человеку. Наверняка она выглядела еще более бледной, чем обычно. Волосы Фрэнсис кое-как зачесывала назад; в течение дня отдельные пряди выбивались и свисали ей прямо на лицо. Она чувствовала себя пропотевшей, измотанной и совершенно непривлекательной. И думала о маленькой блестящей Виктории. Наверняка та ждала мужа дома в красивом платье, прохладном и чистом, и, конечно, пахла ландышем, а не по́том… — Ты за все это время так ни разу к нам и не приехала, — сказал Джон. — Я вообще ничего о тебе не знаю. Чем ты занимаешься? Где и как живешь? — Я истинная патриотка. Работаю на оборонной фабрике. — Фрэнсис чуть напряженно улыбнулась. — Поэтому ты должен извинить меня за мой внешний вид. Весь день ишачила, и сейчас без задних ног. Она надеялась, что он действительно считает ее патриоткой. Ему не следует знать, что она нуждается в деньгах. Тогда было довольно модно, даже в высших кругах, работать, помогая Англии в ее борьбе. Правда, большинство молодых женщин трудились в качестве медсестер, и лишь немногих могла вдохновить работа на фабрике. Джон кивнул, очевидно, не задумываясь над тем, почему она выбрала именно такую неприятную работу. Казалось, он погрузился в собственные мысли. И, пока Фрэнсис размышляла, что происходит в его голове, неожиданно произнес: — Меня интересует еще кое-что перед моим отъездом во Францию. Если я задам тебе один вопрос, сможешь ты мне на него честно ответить? — Это зависит от вопроса, — осторожно ответила Фрэнсис. — Тот молодой человек, — сказал Джон, — который из-за тебя покончил с собой, — это было действительно что-то серьезное? Я имею в виду, с твоей стороны? Фрэнсис в изумлении посмотрела на него. Она и понятия не имела, что ему об этом известно. — Ты знаешь об этом? — спросила она. Джон улыбнулся. — Ты думала, что нечто подобное может остаться неизвестным? Твоя тетя Маргарет совсем не та особа, которая будет хранить такую тайну. Мне кажется, она рассказала об этом почти каждому, кого встретила — от первого лорда Адмиралтейства до последней кухарки на Беркли-сквер. Ты в течение целого сезона была главной темой для сплетен в лондонском обществе! Фрэнсис поняла, как отстраненно она жила, — потому что ничего об этом не знала. И как была наивна… Конечно, Маргарет рассказала всем о трагическом романе, разыгравшемся в ее доме, ведь она была прекрасно информирована благодаря прощальным письмам Фрэнсис. Наверняка прочла не только собственное письмо, но и письмо, адресованное Филиппу… Она не была тем человеком, который оставит нечто подобное при себе. — С моей стороны это было далеко не так серьезно, как с его, — ответила она на вопрос Джона. — Но это то, что я… — Она замолчала. Он остановился. — Что? — Эта история… это то, что я никогда себе не прощу. — Фрэнсис откашлялась. — У тебя, случайно, нет сигареты? Джон оторопел. Дама, даже если она и курит, никогда не станет делать этого на улице. Но потом он вспомнил, что Фрэнсис еще несколько лет тому назад распрощалась с целым рядом условностей и в той или иной степени пренебрегала нарушением общественных норм. Ухмыльнувшись, Джон достал серебряный портсигар и, открыв его, протянул Фрэнсис. — Пожалуйста. За все эти годы ты не стала менее упрямой. — Он поднес ей спичку. Фрэнсис сделала глубокую затяжку. — В жизни можно многое потерять, — ответила она, — если все время следить за тем, чтобы любой ценой соблюдать установленные правила. Его ухмылка исчезла. — Но иногда, — сказал он, — в жизни можно упустить решающие вещи, если слишком вольно обращаться с правилами. Что-то в его тоне заставило Фрэнсис насторожиться. Это не было перепалкой. В его голосе слышалась печаль, которая стала для нее неожиданностью. До сих пор Фрэнсис была убеждена, что она единственная, у кого за прошедшие годы было столько неприятностей. Теперь она увидела, что и Джон получил свою долю. И ей вдруг сразу показалось таким тщетным, таким бессмысленным то, что они стояли здесь и были несчастливы, понимая, что упустили то, что принадлежало им с самого начала: их неразрывную, глубоко переплетенную связь. То, что они сделали, было заблуждением, самым большим заблуждением, какое только могло быть. Они растратили часть своей жизни, пребывая в ситуации, в которую угодили благодаря заблуждениям, недоразумениям и упрямству.