В период растущих волнений и угроз было впору сравнить гордый «Титаник» с самой Британской империей — и то и другое считалось неразрушимым. Теперь корабль лежал на морском дне, а Англия, казалось, летела в пропасть. Возможно, гибель корабля, которая вызвала у англичан такое глубокое и неослабевающее потрясение, стала символичной. Вместе с «Титаником» погибли не только люди, но и еще значительная часть английского самосознания. К тому же после этого события вновь разгорелись острые политические и социальные конфликты: при гибели корабля в ночном ледяном море выжили преимущественно пассажиры первого класса, в то время как туристы, располагавшиеся на нижней и средней палубах, в отчаянной борьбе за лодки были оттеснены. Участники рабочего движения и профсоюзы, а также их газеты, выражали протест, но достопочтенная «Таймс» не смогла отказать себе в удовольствии нанести феминисткам удар в спину. Женщин и детей с «Титаника» пропускали на спасательные лодки в первую очередь, и «Таймс» язвительно написала, намекая на боевой клич суфражисток, что на тонущем корабле теперь кричали не «Право голоса женщинам!», а «Лодки женщинам!». Женщины внезапно потеряли всякое ощущение равенства. В июне 1913 года ЖСПС понес первую жертву. На крупном дерби Англии суфражетка Эмили Дэвидсон бросилась под лошадь короля, чтобы привлечь его внимание к проблемам женщин. Она была тяжело травмирована и через несколько дней умерла. Планировавшийся сначала некролог в «Дейли мейл» так и не появился, потому что не было уверенности в том, как на него отреагируют читатели. Все более радикальные методы суфражеток вызывали в народе значительное недовольство. В феврале 1914 года вновь возникли столкновения между суфражетками и полицией. Фрэнсис оказалась среди протестующих, которые отправились к дому министра внутренних дел и стали выбивать там оконные стекла. Она была опять арестована и посажена в тюрьму на восемь недель. И опять объявила голодовку и многократно подвергалась принудительному кормлению, но на сей раз ей удалось избежать травматического шока, как при первом аресте. Она справилась с этим довольно спокойно и вышла из тюрьмы, в соответствии с обстоятельствами, бодрой и здоровой». Барбара была удивлена, как сильно изменилась молодая женщина. В ней не осталось ничего от той юной девушки, которую рвало в куст папоротника оттого, что она закурила сигарету, мучилась кошмарными сновидениями и депрессиями после того, как, оказавшись в тюрьме, впервые в жизни испытала суровое и жестокое обращение. Фрэнсис поссорилась со своей семьей и потеряла мужчину, которого любила. Другой молодой человек совершил из-за нее самоубийство. С ней жестоко обращались, она тяжело заболела и чуть не умерла. Она уже давно влачила жалкое существование и жила в унылом квартале, вдали от своих любимых родных мест. Ее уже трудно было чем-то удивить и тем более потрясти. Новая Фрэнсис, с которой Барбара познакомилась, бродя по холодной кухне в это ледяное декабрьское утро, вряд ли тратила время на то, чтобы задумываться, жаловаться или мечтать о прошлых днях. Новая Фрэнсис попыталась сделать лучшее из того, что у нее было. Она слишком много курила и пристрастилась к шотландскому виски, которому — как она писала на этих страницах — была верна вплоть до самого преклонного возраста. К тому же, как она прямо заявляла, у нее была не слишком приятная внешность, чтобы на нее смотреть. «Фрэнсис никогда не была особенно симпатичной. Но ее угловатые черты лица и слишком резкий контраст между белой кожей, черными волосами и холодно-голубыми глазами — все это смягчалось и казалось более привлекательным благодаря обаянию, отражавшемуся в ее улыбке и проистекавшему из ее чистоты и непосредственности. Постепенно она утратила все это. Теперь в ее улыбке не было теплоты, а в глазах — блеска. Зато ее мысли стали более ясными, формулировки — более точными, а речь — более неприкрытой, чем раньше. Она жила, чувствуя, что ей больше нечего терять и что она в определенном смысле неприкосновенна. Это было заблуждением, как она впоследствии поняла, но в тот момент это убеждение придавало ей силу и самоуверенность». А вокруг Фрэнсис мир шел к кровавой войне, неудержимой и со смертельными последствиями. В марте 1914 года, в день, когда ей исполнился двадцать один год, первый лорд Адмиралтейства, Уинстон Черчилль, произнес пламенную речь перед нижней палатой парламента, в которой он защищал свою грандиозную политику перевооружения английского флота. Эффективность британской армии, заявил он, будет зависеть от силы Англии на море. Он подвергся резкому нападению со стороны лейбористов, и его позиция была расценена как угроза миру во всем мире. Но мир и не мог подвергаться большей опасности. Многие страны и без того находились на грани войны. 28 июня в Сараево сербским террористом был убит наследник австрийского престола. Спустя четыре недели Австрия объявила Сербии войну. 1 августа Германия начала мобилизацию. После того как Франция заявила о том, что не намерена соблюдать нейтралитет в европейской войне, Германия потребовала от бельгийского правительства пропустить через ее территорию немецкие войска. Бельгия ответила отказом. В ответ на это Британия предъявила Германии ультиматум — немцы обязаны уважать нейтралитет Бельгии. 3 августа немецкие войска перешли бельгийскую границу. 4 августа 1914 года Англия объявила войну Германии. Фрэнсис написала по этому поводу следующее: «Начало войны сплотило народ — во всяком случае, на данный момент. Если в предшествующие войне дни еще происходили многочисленные демонстрации с требованиями к правительству ни в коем случае не ставить на карту сохранение мира, то новость о вторжении немецких войск в Бельгию вызвала серьезную смену настроений во всей стране. Даже лейбористская партия оказала поддержку правительству Асквита. Все внутриполитические конфликты постепенно стихли. Англичане столкнулись с внешним врагом и прекратили враждовать между собой. Они опять стали настоящими патриотами и были готовы отдать всё для победы своей страны. Но для Фрэнсис день 4 августа 1914 года навсегда остался в памяти не только из-за начала войны. Это был день, когда ее бабушка Кейт навсегда закрыла глаза. Причиной ее смерти стал слишком поздно диагностированный аппендицит. Несколько дней спустя все члены семьи впервые за несколько лет собрались вместе — Джордж, который уже получил повестку и сразу с кладбища должен был отправиться в свой полк, оцепеневшая от горя Морин, Чарльз с неподвижным лицом. Виктория, в высшей степени элегантно одетая и с шикарной прической, появилась под руку с Джоном, но Фрэнсис была так опечалена смертью Кейт, что не придала этому значения. Она только отметила, что Джон очень нервничал. В эти первые дни войны он должен был находиться в Лондоне, и ему хотелось быстрее туда вернуться. Виктория, несмотря на всю свою привлекательность, выглядела необычайно меланхоличной, что было неудивительно на похоронах; но позже Морин рассказала Фрэнсис, что Виктория в отчаянии, потому что уже три года со дня свадьбы не может забеременеть, хотя за это время неоднократно обращалась к врачам и провела несколько курсов лечения. Возможно, в другое время Фрэнсис не смогла бы подавить злорадство, но в данный момент она оставалась равнодушной ко всему, что видела и слышала. Она думала только о Кейт. Для нее бабушка была единственным человеком, который действительно ее понимал и безоговорочно принимал. Кейт воодушевила ее на поездку в Лондон. Кейт пришла на помощь, когда Джон и Виктория поженились и Фрэнсис не знала, как справиться со своим отчаянием. Она всегда могла прийти к Кейт. Она чувствовала себя защищенной, когда грубые руки старой женщины гладили ее по волосам, когда Фрэнсис вдыхала тонкий аромат лавандового масла… Теперь она осталась одна». Барбара отложила листки в сторону и подлила себе свежего кофе. Добавила в него лишь каплю молока, но положила много сахара. Горячий сладкий напиток оживил ее, и она сразу почувствовала себя лучше, хотя в кухне все еще было холодно и плита отдавала лишь немного тепла. Барбара обхватила чашку обеими руками, наслаждаясь легким покалыванием, которое приятно распространялось по пальцам. Сделала большой глоток, обожгла рот и сразу сделала следующий, потому что ей стало так хорошо… Она вздрогнула, когда в двери появился Ральф. Барбара не слышала его шагов и думала, что он еще спит. — Доброе утро, — сказал Ральф. Он казался бледным от бессонной ночи. Из-за щетины на щеках, которая еще вчера вечером придавала ему сексуальность, он казался более старым и усталым. — Который час? — спросила Барбара. Она оставила свои часы наверху. — Девять. Я проспал. — Почему? У нас отпуск. Хотя проходит он довольно своеобразно… Вообще-то, — она озабоченно посмотрела на него, — ты не выглядишь так, будто проспал. Скорее, будто ты совсем не спал. Он провел рукой по лицу. — Да, это правда. Но около семи я все же уснул. — Садись и выпей кофе. К сожалению, не могу преподнести тебе торт именинника, но обязательно сделаю это, как только мы вернемся домой. — Она принесла вторую чашку, ложку и поставила на стол сахарницу. — Хочешь съесть свой последний кусок хлеба? — Спасибо. Приберегу на потом. Утром еще терпимо, но во второй половине дня у меня появляется зверское чувство голода. — У меня то же самое. — Барбара взяла кофе с плиты и налила Ральфу. Остановилась у мойки, наблюдая, как он пил и как постепенно розовели его щеки. Наконец он поднял глаза. — Спасибо еще раз за твой подарок. Ты знаешь, что я давно мечтал о поездке сюда. — О! — Барбара протестующе подняла обе руки. — Тебе не за что меня благодарить. Я представляла все это совсем иначе. — Со снегом ты ведь ничего не могла сделать. — Он рассматривал многочисленные листы, разложенные на столе. — Уже дочитываешь? — Пока нет. Только что началась Первая мировая война. — А Фрэнсис Грей ты уже узнала ближе? — Мне кажется, да, — задумчиво ответила Барбара. — Она была сильная женщина, хотя ей часто было непросто. В данный момент ей очень тяжело. Ее семья от нее отвернулась, потому что она примкнула к движению суфражеток. Она живет в нищете где-то на востоке Лондона. Ее бабушка, самый близкий человек, умерла. А мужчина, которого она любила, женился на ее младшей сестре. — Мне кажется, что на этой картине в столовой она выглядит суровой. На мой взгляд, она не очень симпатичная. — Тебе бы понравилась ее сестра Виктория. Ласковая, любезная, маленькая белая мышка. Очень милая и без малейшего желания идти собственным путем. Привязанная к дому и полностью ориентированная на своего мужа. Не создающая никаких проблем и не строящая никаких честолюбивых карьерных планов. В голосе Барбары появилась резкость, которая была слишком хорошо знакома Ральфу. Она всегда использовала этот тон, когда речь шла о карьере, о том, как согласуются высокие профессиональные достижения с семьей и детьми. Они вели дискуссии на эту тему до полного изнеможения. Смысл заключался в том, что Барбара просто не хотела иметь семью. Она не хотела, и поэтому — Ральфу постепенно это становилось ясно — было бессмысленно пытаться что-то объяснять и постоянно убеждать ее, что у него нет намерения тормозить ее карьеру и что дети и немного больше семейной жизни никак на нее не повлияют. Это не было вопросом логики или разума. Барбара отказалась от этого. И Ральф вряд ли мог надеяться на то, что она передумает; по крайней мере, на это оставалось мало времени. Барбаре было тридцать семь. Время медленно уходило. В особо мрачные минуты Ральф размышлял, не может ли более глубокая и истинная причина заключаться в нем самом. Возможно, она боялась сблизиться с ним, поскольку — по крайней мере, в ее глазах — это являлось условием и следствием создания семьи. Детей она, возможно, воспринимала как обязательство в любом случае оставаться с Ральфом. Барбара была перфекционисткой. Неудача в браке могла быть для нее довольно неприятным явлением, но распад всей семьи означал бы большое личное поражение. Может быть, она нашла бы твердость духа в другом мужчине? Слишком мучительно, решил он, чтобы продолжать думать об этом. Она говорила о готовности Виктории Грей приспосабливаться — Ральф ждала ответа. — Я объяснял тебе уже сотню раз, — сказал Ральф, — что меня вообще не интересует женщина, которая подчиняет себя мужчине и организует свою жизнь, ориентируясь на него. Мне надоело повторять это вновь и вновь. Хочешь верь, хочешь нет, мне безразлично. Барбара наморщила лоб; это был тон, к которому она не привыкла и который на какое-то время смутил ее. Но ее мысли сейчас были связаны с книгой, и ей не хотелось сейчас думать о Ральфе. — Очевидно, она не могла иметь детей, — сказала Барбара. — Во всяком случае, в течение трех лет после свадьбы так и не забеременела, хотя предприняла для этого все. Интересно, стало ли именно это причиной развода… — Кто так и не забеременел? — рассеянно спросил Ральф. — Виктория Грей. Или — Виктория Ли, кем она тогда являлась. Лора ведь рассказывала, что та развелась с Джоном Ли. — Барбара чуть задумалась. — Она так странно это сформулировала… Виктория была замужем за отцом Фернана Ли, сказала она. — И что, была матерью Фернана? — Его мать была французской эмигранткой, — вспомнил Ральф. — Так сказала Синтия Мур, разве ты не помнишь? — Да, действительно… Значит, потом у Джона была еще одна жена. — Ты все это выяснишь. — Ральф допил свой кофе, отодвинул чашку и встал. — Я принесу лыжи из подвала, и посмотрим, что из этого выйдет. Если до завтра не случится ничего кардинального, мне придется отправиться в Дейл-Ли. Барбара посмотрела в окно. Небо было синим и ясным. — Снега пока еще нет. Может быть, к нам попробуют пробиться с помощью снегоуборочной машины? — Я это и имею в виду, сказав «если не случится ничего кардинального». Но, возможно, не случится ничего. А нам нужно чем-то питаться. Ситуация постепенно обостряется. — Хорошо. Но не уходи, не предупредив меня, ладно? — Нет, конечно. Я хочу сначала проверить свою способность лыжника-марафонца. — Он направился к двери, но вдруг остановился. — Да, я хотел бы извиниться, если сегодня ночью был слишком навязчив. Думаю, что больше это не повторится. Барбара вздрогнула. В его голосе было что-то жесткое и отталкивающее, что ее напугало. — Я тоже должна извиниться, — сказала она тихо, — я отреагировала слишком резко. Прости. Ральф кивнул и вышел из кухни. Барбара неожиданно почувствовала себя очень скверно. — Ах, черт подери, просто все так неудачно сложилось… — пробормотала она. — Мы заточены здесь вместе вот уже скоро четыре дня, отрезаны от внешнего мира, мерзнем и голодаем… Это просто невероятно! Барбара выпила еще одну чашку кофе и решительно села за стол с намерением читать дальше. Она не могла заниматься ничем другим — и совершенно не чувствовала себя готовой к размышлениям о своих личных проблемах.