Я снова поцеловал ей плечо. А потом основание ее шеи. Джесс растаяла в моих руках. — Когда ты все так расписал, ну как тут девушке отказать? — Супер, — сказал я, притягивая ее ближе. — Я позвоню завтра Эльзе. Дело было решено. Мэгги первый раз будет ночевать с подругами. Это оказалось решением, о котором мы все трое потом пожалеем. Глава восьмая Вечером мне пишет Элли. «Просто проверяю. Как там дом?» «У него есть потенциал», — отвечаю я. Элли отправляет мне смайлик с большим пальцем и «Призраков нет, как я понимаю». «Ни одного» Но здесь много такого, что меня напрягает. Например, человек, стоявший за домом прошлой ночью. Или люстра, которая волшебным образом сама включилась. Это меня так напугало, что я позвонила Дэйну и спросила, был ли он в доме, пока меня не было. Он клялся, что нет. А потом еще все эти слова Брайана Принса, из-за которых я сижу на кухне с Книгой и папиными фотографиями из полароида, разложенными, как столовые приборы. Я листаю Книгу, ища намеки на то, что Брайан действительно был прав, хотя и его инсинуации, что папа был вовлечен в какие-то предосудительные отношения с Петрой, были неправильными и, если честно, отвратными. Вскоре после того, как мама вышла замуж за Карла, мы с папой отправились в Париж. Я не хотела туда ехать. Мне тогда исполнилось четырнадцать — в этом возрасте ни одна девушка не хочет, чтобы ее видели с кем-то из родителей. Но я знала, что папа не очень хорошо отреагировал на решение моей матери снова выйти замуж и что ему эта поездка нужна была больше, чем мне. Мы уехали за несколько месяцев до того, как я наконец перестала задавать вопросы о Книге, зная, что никогда не получу прямого ответа. Я спросила об этом только один раз за все время поездки — еще одна из моих неожиданных атак, на этот раз перед «Моной Лизой» — и получила стандартный папин ответ. Вот почему одна из вещей, которую я помню больше всего из поездки, кроме крок-месье и мечтательного, кокетливого официанта по имени Жан-Поль — это редкий момент честности во время вечернего пикника в тени Эйфелевой башни. — Как думаешь, ты женишься снова, как мама? — спросила я. Папа задумчиво продолжал жевать багет. — Наверное, нет. — Почему? — Потому что я всегда любил только твою маму. — И ты до сих пор ее любишь? — Вообще-то, люблю, — сказал папа. — Тогда почему вы развелись? — Иногда, Мэгз, пары проходят через что-то настолько ужасное, что даже любовь не может это исправить. После этого он замолчал и разлегся на траве, наблюдая за тем, как солнце медленно садится за Эйфелевой башней. Хотя я и понимала, что он говорил о Книге, я не посмела спрашивать об этом. Он и так уже мне открылся. Я не хотела давить на него. Может, если бы я спросила, то в конце концов получила бы честный ответ. Я кладу книгу и беру снимки, уделяя особое внимание тем, на которых изображена Петра. На первый взгляд они вполне невинны. Просто девочка-подросток. Но чем дольше я на них смотрю, тем более стремные там появляются оттенки. На снимке, сделанном на кухне, ни Петра, ни моя мама не реагируют на камеру, что придает фотографии жуткое ощущение вуайеризма. Снимок был сделан до того, как объект понял, что его кто-то снимает. Еще хуже фотография с ночевки. Петра занимает почти все внимание. Настолько, что нас с Ханной там почти и не видно. В отличие от снимка на кухне, Петра знает, что ее фотографируют — и ей это нравится. Ее поза с рукой на бедре и задранной ногой походит на пинап сороковых годов. Даже похоже, что она флиртовала с фотографом, которым в данном случае должен был быть мой папа. Я швыряю фотографии на стол лицом вниз, разочарованная, что поддалась на эти сплетни. За мной звенит один из колокольчиков на стене. Один громкий звонок. От этого звука я вскакиваю со стула, который опрокидывается и падает на пол. Я прижимаюсь к столу, его край упирается мне в поясницу, пока я разглядываю колокольчики. На кухне тихо, если не считать стука моего сердца — громкая барабанная дробь, доносящаяся из глубины моей груди. Я хочу верить, что ничего не слышала. Что это был один из тех странных слуховых глюков, которые испытывает каждый. Как звон в ушах. Или когда вам кажется, что вы слышите свое имя в толпе, а оказывается, что это просто шум. Но грохот моего сердца дает мне понять, что я ничего не придумала. Один из колокольчиков только что звенел. Что приводит меня к единственному, неоспоримому факту — в доме есть кто-то еще. Я крадусь, не сводя глаз с колокольчиков на тот случай, если один из них снова зазвонит. Пятясь назад, я добираюсь до разделочного стола, мои руки слепо скользят по его поверхности, пока я не нахожу то, что ищу. Держатель с шестью ножами. Я хватаю самый большой — разделочный нож с двадцатисантиметровым лезвием. Мое отражение дрожит в сияющей стали. Я выгляжу испуганной. Я и правда испугана. Держа нож перед собой, я выползаю из кухни и поднимаюсь по ступенькам в главную часть дома. Только оказавшись в большой комнате, я слышу музыку. Четкая, почти мечтательная мелодия, которую я узнала бы даже без слов, плывущих откуда-то сверху. «Тебе шестнадцать, но почти семнадцать…» Мое сердце, которое еще секунду назад безумно грохотало, резко застывает, отчего песня звучит еще громче. «Детка, пора задуматься». Я иду через зал на таких онемевших ногах, что кажется, будто я плыву. Когда я дохожу до передней части дома, я замечаю, что люстра качается. Как будто кто-то топает по полу этажом выше. «Лучше приготовься…» У меня есть два варианта — бежать или дать отпор тому, кто бы ни был в доме. Я хочу бежать. Мое тело умоляет меня об этом, настойчиво дергаясь. Но я решаю дать отпор, хотя это и не самое умное решение. Бегство приводит лишь к новым вопросам. И только встреча лицом к лицу приводит к ответам. «…будь умной…» Приняв решение, я начинаю бежать, не давая моему телу шанса запротестовать. Я мчусь вверх по лестнице мимо коридора на втором этаже, еще на лестничный пролет. Я все еще бегу, когда оказываюсь на третьем этаже, дверь в кабинет закрыта и маячит передо мной. «…и осторожной…» Я несусь к двери, крепко сжимая нож, и на ходу издаю пронзительный крик. Отчасти это самозащита. Так я пытаюсь застать врасплох того, кто внутри. А остальное — страх, вырывающийся из меня так же, как я врываюсь в комнату. «Детка, ты на краю пропасти». В кабинете пусто, хотя и свет включен, а проигрыватель на столе орет на полной громкости. «Тебе шестнадцать…» Я с щелчком отодвигаю иглу и, все еще с диким пульсом, осматриваю комнату, чтобы убедиться, что она действительно пуста. Кто бы здесь ни был, он ушел сразу же, как только включил проигрыватель, а в колокольчик позвонил на выходе. А это значит, что сюда забрался упырь. Какой-то сопляк, который прочитал Книгу, услышал, что я вернулась, и теперь хотел воссоздать оттуда сцену. Единственная ошибка в моей теории заключается в том, что я закрыла и заперла ворота после ухода Брайана Принса. И еще я закрыла и заперла входную дверь, когда вернулась домой. Если это был фанат-приколист «Дома ужасов», то как он попал внутрь? Этот вопрос исчезает, когда я снова смотрю на стол и замечаю неладное. Прямо как нож для писем в гостиной, плюшевый мишка, которого мы с Дэйном нашли в шкафу, тоже пропал. 1 июля День 6 — Он говорит, что мы тут умрем.