Я поднял иглу с пластинки, и тишина окутала дом, как шерстяное одеяло. Холод тоже исчез — по комнате мгновенно пронеслось тепло. Или мне так показалось. Пока я стоял в этой вновь обретенной тишине и тепле, мне пришло в голову, что это могло быть моим воображением. Не музыка. Она была слишком реальной. Альбом все еще крутился на вертушке, в его жилках отражался свет от лампы над головой. Я выключил проигрыватель, не отводя взгляда, пока пластинка полностью не остановилась. Я решил, что это все дело рук Джесс. Что в приступе бессонницы она поднялась сюда и стала слушать музыку, а потом устала. Единственным оправданием холода было то, что я каким-то образом его придумал. Любое другое объяснение — сквозняк, порыв ледяного воздуха из открытого окна — казалось маловероятным, если не совсем невозможным. Следовательно, холод был моим воображением, которое пробудили слова Хиббса. Это был тот самый иррациональный страх, которого я ждал несколько часов до этого. Именно таким он и был — иррациональным. Дома ничего не помнят. Сверхъестественного не существует. У меня нет причин бояться этого места. К тому времени, как я вернулся в кровать, я убедил себя, что все придумал. Что все было нормально. Что в Бейнберри Холл не происходит ничего странного. Оказалось, я был не прав. Так ужасно не прав. Глава седьмая Я отсылаю Дэйна домой после нашего разговора на кладбище. Это кажется правильным, несмотря на то что мы почти ничего не сделали. После возвращения к нашему, возможно, призрачному прошлому, мы оба заслужили выходной. Для меня это означает отправиться в город за крайне необходимыми продуктами. Подъезжая к магазину, я оказываюсь на главной улице Бартлби. Кленовая улица, конечно же. Я проезжаю мимо дощатых домов, таких же крепких и несгибаемых, как и люди в них; мимо витрин магазинов с большими окнами и вывесками с рекламой подлинного кленового сиропа; и, разумеется, мимо церкви со шпилем цвета слоновой кости, тянущимся к небу. Там даже есть городская площадь — небольшой зеленый пятачок с беседкой и флагштоком. Хотя это и странно, но Бартлби кажется несколько тусклым, чего в подобных городах обычно нет. Создается ощущение, что он застыл в каком-то безвременье. И все же я замечаю небольшие попытки модернизации. Ресторан с суши. Вегетарианское бистро. Комиссионка с дизайнерскими брендами — в центре витрины висит прозрачное платье от «Гуччи». И я вижу пекарню, из-за чего прямо посреди Кленовой улицы я резко бью по тормозам. По моему опыту, там, где что-то пекут, продают кофе. И обычно хороший кофе. И учитывая явную нехватку кофе в моем организме, мне даже не было жаль тормозных колодок. Я паркуюсь на улице и вхожу в кафе, оформленное одновременно в модном и нестареющем дизайне. Медные светильники. Кафельные столы с разнообразными стульями. Темно-синие стены обвешаны винтажными картинками птиц в витиеватых рамках. В задней части магазина от стены до стены тянется старомодная витрина, заполненная великолепно украшенными тортами, нежными пирожными и пирогами с замысловатыми корками, достойными инстаграма. Что касается визуальных эффектов, то владелец определенно знает, что делает. Я подхожу к витрине и уже хочу сказать женщине, поправляющей пирожные, как мне нравится их дизайн. Комплимент замирает на моих губах, когда женщина встает из-за прилавка и я вижу, кто она. Марта Карвер. Я узнаю ее по фотографиям, которые видела еще подростком, когда была одержима «Домом ужасов» — тогда я еще надеялась, что гугл поможет заполнить пробелы в моих знаниях. Она стала старше и мягче. Лет пятидесяти, каштановые волосы с проседью у корней, в желтой блузке и белом фартуке она выглядела как настоящая Матрона. Я сразу же замечаю ее очки — та же самая нелепица, которую она носила на всех тех фотографиях. Очевидно, я не единственная, кто умеет гуглить, потому что она явно знает, кто я. Ее глаза слегка расширяются, что выдает ее удивление, а челюсть сжимается. Она откашливается, и я готовлюсь к гневной тираде о своем отце. Это было бы оправданно. Из всех людей в Бартлби, кто ненавидит Книгу, у Марты Карвер есть на это самые большие основания. Но вместо этого она натягивает вежливую улыбку и говорит: — Что я могу вам предложить, мисс Холт? — Я… Простите. Вот, что я хочу сказать. Простите, что мой папа использовал в своей книге вашу трагедию. Простите, что из-за него весь мир знает о том, что сделал ваш муж. — Кофе, пожалуйста, — вот, что я в итоге говорю; слова сжимают мое горло. — С собой. Марта больше ничего не говорит, пока наливает кофе и отдает мне. Я выдавливаю вымученное «Спасибо» и отдаю десятидолларовую купюру. Вся сдача идет в банку с чаевыми, как будто семь долларов смогут компенсировать двадцать пять лет боли. Я уверяю себя, что смысла извиняться нет. Что все это сделал мой папа, а не я. Что я такая же жертва, как и она. Но когда я выхожу из пекарни, я знаю две вещи. Первое — я трусиха. И второе — надеюсь, что я больше никогда в жизни не повстречаюсь с Мартой Карвер. Я возвращаюсь из продуктового магазина с дюжиной бумажных пакетов в багажнике пикапа. Поскольку кухня Бейнберри Холл оставляет желать лучшего, я запаслась едой легкого приготовления. Консервированные супы, хлопья, замороженные обеды, которые можно разогреть в микроволновке столетней давности. Подъезжая к дому, я вижу, что на круговой подъездной аллее уже припаркована «Тойота Камри». Вскоре из-за угла дома появляется мужчина, будто он только что бродил по территории. Ему чуть за пятьдесят, подтянутый, с аккуратной бородкой, в клетчатом спортивном пиджаке и галстуке-бабочке в тон. Из-за этого наряда он похож на старого торговца. Не хватает только соломенной шляпы и бутылочки «целебного» масла. Когда он подходит, протягивая одну руку и сжимая в другой блокнот репортера, я понимаю, кто это. Брайан Принс. Не могу сказать, что меня не предупреждали. — Рад вас видеть, Мэгги, — говорит он так, будто мы старые друзья. Я выпрыгиваю из пикапа, нахмурившись. — Вы вторгаетесь в частную собственность, мистер Принс. — Прошу прощения, — говорит он, нарочито поклонившись. — Я слышал, что вы вернулись в город, поэтому решил приехать сюда и проверить. Когда я увидел, что ворота открыты, то понял, что все слухи — правда. Надеюсь, вы не против, что я так вмешиваюсь. Я хватаю пакет из пикапа и тащу его к крыльцу. — А вы уйдете, если я скажу, что против? — Неохотно, — отвечает он. — Но я все равно вернусь, так что можно тогда сразу все обсудить. — Что обсудить? — Наше интервью, конечно же, — говорит он. Я возвращаюсь к пикапу и беру еще два пакета. — У меня не очень-то много новостей, мистер Принс. — Ну нет, смею не согласиться. Думаю, горожанам было бы очень интересно узнать, что один из членов семьи Холт снова въехал в Бейнберри Холл. — Я не въезжаю, — говорю я. — Я, наоборот, выезжаю. Вот ваша статья в двух предложениях. — Какие у вас планы на этот дом? — Отремонтировать и продать, надеюсь, с прибылью, — говорю я, кивая в сторону оборудования на лужайке и направляясь к крыльцу. Сначала настольная пила. Потом электрическая шлифовальная машина. Потом кувалда. — Тот факт, что Бейнберри Холл скоро снова будет на рынке недвижимости, уже сам по себе сенсация, — говорит Брайан. В глубине души я знаю, что Брайан Принс ни в чем не виноват. Он услышал сенсацию о доме с привидениями, взял интервью у моего отца и записал все, что тот сказал. Он просто делал свою работу, как и Тесс Олкотт делала свою. Винить во всем этом можно только двух людей — моих родителей, хотя даже они не подозревали, что история Бейнберри Холл превратится в такой неуправляемый феномен. И все же это не мешает мне подумывать о том, чтобы схватить кувалду и прогнать Брайана Принса с моей территории. — Хоть сенсация, хоть нет, я не хочу с вами разговаривать, — заявляю я. — А ваш отец хотел, — отвечает он. — Но, к сожалению, у него так и не представилось возможности. Я опускаю пакеты на крыльцо, мои ноги дрожат от удивления. — Вы общались с моим отцом? — Не часто, — говорит Брайан. — Но мы продолжали переписываться на протяжении многих лет. И одна из тем, которую мы обсуждали незадолго до того, как его болезнь ухудшилась, заключалась в том, что он вернется сюда и даст мне интервью. — Полагаю, это ваша идея. — На самом деле это предложил ваш отец. Говорил, что это будет эксклюзивное интервью. Что мы с ним поговорим в этом же доме двадцать пять лет спустя. И еще одна вещь, о которой папа никогда не упоминал — возможно, потому что знал, что я попытаюсь отговорить его от этого. — Он сказал вам, в чем будет суть интервью? — спрашиваю я, обдумывая, могла ли это быть попытка наконец-то признать правду после стольких лет. Своего рода исповедь, совершенная на месте преступления. Брайан Принс немедленно отвергает эту теорию. — Ваш отец сказал, что хочет подтвердить все то, что написал в своей книге. — И вы просто ему потакали? — говорю я, и мое мнение о Брайане Принсе резко меняется. Может быть, он не так уж невинен, как мне показалось вначале. — Хотели слушать, как мой отец врет напропалую, и записывать это как факт? — Я не собирался упрощать ему задачу, — говорит Брайан, суетливо поправляя галстук-бабочку. — Я хотел задавать трудные вопросы. Попытаться докопаться до истины.