Петра сжала руки. — А еще ведь Арно фон дер Лейен, — продолжил он. — Нам сообщили, что на Рождество к нему приедут высокопоставленные гости из Берлина. Придется приложить все усилия к тому, чтобы ему стало лучше. До меня дошли слухи, что он пытался покончить жизнь самоубийством. Кто-нибудь может это подтвердить? Переглянувшись, медсестры помотали головой. — Рисковать мы ни в коем случае не можем. Мне выделили двух пациентов — их выписывают из терапевтического отделения, а долечивать будут у нас. Они смогут стоять в карауле, чтобы этого не повторилось. Их можно продержать три месяца. Наверное, этого будет достаточно? — Они будут круглые сутки стоять? — Как обычно, старшая медсестра хотела убедиться, что ее подчиненным не достанутся дополнительные ночные дежурства. Тирингер покачал головой: — По ночам Деверс и Лейен спят. Это ваша забота. — А как там сосед Арно фон дер Лейена? — неуверенно сменил тему доктор Хольст. — Группенфюрер Деверс вряд ли поправится. Из-за газа у него слишком серьезные повреждения легких и мозга. Нам нужно приложить все усилия, но он и дальше будет получать полную дозу. Друзья у него влиятельные. Ясно? — А это правильно? Ну, что он лежит в одной палате с Арно фон дер Лейеном. Я просто… — Доктор Хольст плохо понимал, как это сказать, и заерзал на месте под взглядом Тирингера. — Он же просто лежит. — Да, я считаю, все прекрасно. Также должен подчеркнуть, что ни Хорст Ланкау, ни еще кто-то из палаты три в палате Арно фон дер Лейена и группенфюрера Деверса находиться не должен. — Но ведь Вильфрид Крёнер выполняет всякие поручения. К нему это тоже относится? — спросила сестра Лили. — Крёнер? — Манфрид Тирингер выпятил нижнюю губу и замотал головой. — Ну почему же? Дела у него идут хорошо. А вот поведение штандартенфюрера Ланкау, я полагаю, меняется в нелучшую сторону. Он нестабилен. Пока мы его не выпишем, нам лучше позаботиться о том, чтобы он был спокоен и не смущал других пациентов. Поскольку о Герхарте Пойкерте на собрании уже говорили, Петра хотела получить ответ всего на один вопрос: — Господин врач, а как нам быть с гостьей группенфюрера Деверса? Мы можем предоставить ей питание, раз она так часто приезжает? — Насколько часто? — Несколько раз в неделю. Мне кажется, чуть ли не каждый день. — Да, можно предложить. Спросите ее. Может, она и Арно фон дер Лейена развлечет. Он спокойно посмотрел на врача-ординатора: — Да, это было бы прекрасно. Я с ней поговорю, когда увижу. Петра завидовала супруге группенфюрера Деверса с первой встречи. Не из-за ее лица и даже не потому, что жизнь, судя по всему, от нее ничего особо не требовала, — только из-за одежды. Когда она прямо и гордо шла мимо, Петра дружелюбно кивала. Замечала она лишь ее чулки и наряд. — Все из бембергского шелка, — рассказывала она подружкам, придя наверх в комнату. Такого никто из них даже не мерил. Петра украдкой прикоснулась к Гизеле Деверс, когда та сидела у постели мужа и читала. Ткань оказалась поразительно гладкой, почти прохладной. Петра заметила, что Арно фон дер Лейен не сводит глаз с супруги группенфюрера Деверса. Про себя она тихо поблагодарила Создателя за то, что Герхарт такого не видит. Свежеиспеченные часовые были два бледных юноши, в чьих взглядах, как и у многих других, читалась глубокая горечь. Отглаженная форма роттенфюрера СС сияла новизной, но знаки различия стерлись, значит они повидали немало боев. На значке дивизии — две перекрещенные ручные гранаты. Петра такие раньше видела. Не сказать, что они людям к лицу. При появлении Гизелы Деверс юные часовые вытягивались и смотрели пристально. Элегантная супруга высокопоставленного офицера СС — единственная из близких, допущенная в отделение. Но когда она впервые прошла мимо, они, улыбаясь, заговорили. Все остальные, в том числе врачи, оставляли их равнодушными. Свою задачу они знали, выполняли ее четко и не возмущались. Пока они справляются с задачей, они в безопасности. Лучше уж 18-часовая вахта каждый день, чем час на фронте. Петре пришлось признать правоту главного врача Тирингера. Хорст Ланкау уже не такой, как раньше. Его румяное, обветренное, жизнерадостное широкое лицо больше не улыбалось. Казалось, остальные пациенты его боятся. А еще главный врач прав в том, что он несколько раз заходил в палату к Деверсу и герою отделения Арно фон дер Лейену, хотя делать ему там было нечего. Когда ему запретили выходить из своей палаты, его ярости не было предела. Что удивительно, протесты стали выразительными и нешуточными, и ему вкололи успокоительное. Потом к нему отчасти вернулось прежнее обаяние. Событий было много. Вильфриду Крёнеру становилось значительно лучше, и он свободно бродил по всему Дому алфавита. Ко всеобщему огромному удовольствию, он таскал в подвал грязное белье и возил по всем этажам тележку с едой. Если не брать в расчет хронические судороги, вызывавшие неконтролируемое мочеиспускание, а порой и непроизвольные подергивания — в результате у него замедлялась речь и иногда немела шея, — в целом казалось, что его лечение подходит к концу. Петер Штих прекратил странно, почти сардонически улыбаться — как и пялиться в струи душа во время мытья; вместо этого он неистово ковырялся в носу, словно надеялся таким способом избавиться от головных болей, которые его, очевидно, преследовали. Во время таких приступов у него порой шла кровь. Петра это терпеть не могла. Он все пачкал, а кроме того, портил настроение медсестрам. А еще во время активного ковыряния в носу раздавалось хлюпание. Петру от него тошнило. У часовых появился еще один повод проявлять бдительность. В палату рядом с той, где лежал Арно фон дер Лейен, положили обергруппенфюрера с нервным расстройством. Хотя санитары, которые его принесли, описали его довольно подробно, никто, кроме нескольких сотрудников и самого Манфрида Тирингера, его настоящего имени не знал. Петре было известно лишь, что он приятный мужчина среднего возраста — и, кажется, совсем потерял разум. Без главного врача входить в его палату никому не разрешалось. Говорили, ему нужен покой, чтобы восстановить силы. Поднимется большой скандал, если станет известно, что там лежит опора Третьего рейха. Гизела Деверс воспользовалась всей своей хитростью, пытаясь добиться разрешения зайти к нему поздороваться, но безуспешно. Кто-то намекал, что таким образом она добилась и своего нынешнего положения. Петра в этом сомневалась. У посетительницы была сумочка с эмблемой «И. Г. Фарбен». Поговаривали, она состоит в родстве с владельцами — что вполне вероятно, если судить по одежде и мужу. Приемлемое объяснение, почему ее свободно пускали в отделение. Глава 25 Ланкау вдруг перестал приставать к Брайану. Снаружи главными были часовые. Зачем их туда поставили, он не знал, но пациент в соседней палате явно лежал непростой. Два солдата СС, наверное, были моложе его, а взгляды у них — холоднее, чем у покойников. Пару раз за день они оставляли дверь в палату открытой настежь, чтобы проветрить коридор. В такие минуты мимо часто проходил рябой, беседуя с кем-то. Брайана излучаемая им доброта обмануть не могла. Внутри прятались настороженность и бесчувственная решимость. Страшное сочетание. Приходя к ним в палату, первым делом он всегда слегка поправлял подушку соседа и гладил его по щеке. Затем, как правило, с мрачным лицом поворачивался к Брайану и медленно проводил указательным пальцем по горлу, делая вид, что перерезает его. Потом снова мягко трепал по щеке лежащего без сознания пациента и продолжал обход — на честном лице играла спокойная улыбка. Тощий тоже постоянно его рассматривал — мельком, когда была открыта дверь. Большего не позволяло присутствие часовых. Его манеру поведения они презирали. По ночам Брайан оставался один. Его лежащий без чувств сосед мог издать всего лишь стон — и Брайан резко вскакивал с постели. Как правило, его лекарства оставляли на тумбочке и он принимал их сам. После наступления темноты пойти в туалет он не мог: запирали ведущую в коридор дверь. Раковины в палате не было. Он предпринял пару попыток избавиться от таблеток, растворив их мочой в ночном горшке, но от этого метода пришлось отказаться. Поэтому он всегда ждал, пока в отделении не воцарится полный покой. Лишь тогда он подходил к своему соседу, сдвигал маску и крошил таблетки ему в рот. Когда Брайан подносил к его губам стакан воды, он покашливал, но спустя какое-то время всегда сглатывал. Медсестры тоже давали его соседу лекарства. Зачем была нужна микстура — чтобы он спал дольше или проснулся, — Брайан не знал, но, естественно, боялся, что сочетание препаратов приведет к тяжелым последствиям. Но ничего не произошло. Только дышать он стал спокойнее и ровнее. Если симулянты за ним все еще охотятся, то им придется атаковать ночью. Поэтому, чтобы быть начеку, Брайан превратил ночи в дни, а дни — в ночи. Он окажет им сопротивление. Комната дежурного недалеко — помощь придет вовремя, если кричать громко. Кричать он будет — очнутся даже покойники и его сосед. А потом появилась Гизела Деверс и прервала его отдых. Перерыв оказался опасный, но пленительный. Ее присутствие напоминало о вечерах, которые его семья устраивала в дуврском доме, когда лето подходило к концу и горожане разъезжались кто куда на зиму. Там он узнал, что такое пьянящий запах женщины. Фрау Деверс была лишь на несколько лет старше его. Спину она держала прямо, одевалась всегда к лицу. Впервые ее увидев, Брайан не стал плотно закрывать глаза. Его приковали прелестный профиль и мягкие волосы, выбившиеся из прически. Тихо дыша, он чувствовал запах ее духов и ощутил, как его охватывает вожделение. Запах нежный и воздушный, как у свежих фруктов. Села она чуть наискосок, и подол очертил изгибы бедер. На Брайана никто не обращал внимания. Ожидалось, что он полностью придет в себя только на четвертый день. Значит, можно было лежать и рассматривать Гизелу Деверс в приятной полудреме, почти проваливаясь в сон. К вечеру третьего дня Гизела затряслась, как будто вот-вот заплачет. Склонилась над постелью мужа, голова нависла над книгой у нее на коленях. Печальное зрелище. Брайан ее понимал. Дрожать она на мгновение перестала, после чего наступила разрядка — ее медленно охватил странный, сдерживаемый приступ смеха. Когда она вдруг громко рассмеялась, Брайан забылся и засмеялся вместе с ней. Гизела Деверс резко обернулась. О существовании Брайана она совсем позабыла и никогда на него не смотрела. Его глаза засияли от смеха.