Вот пепел! Я так описала свои страдания, что сама к концу монолога поняла: это всё не подлость, а возможности для роста. Бессердечная мудрость жизни. Очень жестокий предохранитель от расслабления — успокоения — вечного покоя — смерти. От такой философии на грани депрессии мой взгляд парадоксальном образом повеселел. И, заметив этот блик смирения в моих зрачках, готовность вновь сказать: «спасибо, Берти; спасибо, что сделал этот выбор; что спас меня, хотя, по сути, в некотором смысле для тебя теперь я все ж умру — в некоторой возможной роли, которую нам, наверное, хотелось попробовать» — так вот, заметив этот блик, Берти подмигнул. Уровень драмы в его глазах — всполохах летнего небо — мгновенно снизился в пять-семь миллионов раз. — Бр-р! — сказал сыщик, содрогнувшись. И запоздало ответил на мой вопрос. — Тинави, ты правда думаешь, что я бы так спокойно говорил про никогда?! Я ж не йети! Да мне самого этого слова — вне контекста — всегда хватает для того, чтобы застыть, не дыша, будто пойманный кролик. — Ближе к делу, Голден-Халла! — возмутилась я, понимая, что успела мысленно согласиться на несуществующе-высокую цену. Одурачивание пополам с облегчением. — Полтора-два года, — кивнул Берти, великий аукционист. — Ледяная Леди говорит, примерно столько времени потребуется, чтобы твоя искра абсорбировала кусочек моей искры. И тогда Великое Отторжение кончится как-то само собой, и мы сможем встретиться на кофеек, приключение или что угодно еще. Я повисела еще с минуту, глядя на него почти с ненавистью, а потом выдохнула и шлепнулась обратно на ковер. Так. Ладно. После того, как я успела смириться с вечностью, два года — это полная фигня. Все может измениться как угодно, а все равно — не страшно. — Прохиндей ты, Голден-Халла. — Просто умею держать паузу, — засмеялся он. Какое-то время мы молчали, и только рыжий хвост саусберийца, придавленный мной, щекотал мне шею. А потом случилось то же самое, что после встречи с Травкёром — гнетущая атмосфера и мрачные мысли просто… ушли. Медленно, но уверенно. И необратимо. Мне даже подумалось в шутку, что Берти тоже на самом деле ученик Теннета. Тайный. Грязный секретик Хранителя Времени. И, в отличие от меня, наставник учит его куда более правильным вещам: например, скоростному лечению с помощью времени. Две минуты покоя — и печаль забыта. И на душе — нелогично, ни с чего (разве что от самого присутствия ученика), — светло. — Итак, ты говоришь — моя искра «абсорбирует» твою… — наконец пробормотала я. Села и, оглянувшись через плечо на Берти, подмигнула: — Хм. Значит, я все-таки тебя съем! В каком-то смысле. По заветам злобной короны. — Жестокое, жестокое прямоходящее! — засмеялся Голден-Халла и тотчас получил подушкой по лбу. И, конечно, ответил мне тем же. Я уже думала: сейчас мы будем азартно лупить друг друга, с воплями прыгая по комнате, которая мгновенно станет похожей на какой-то дурдом-курятник, но Берти притормозил и заговорщицки прижал палец к губам: — Т-ш-ш-ш! Шуметь нельзя. — Почему?.. А, да! Уточню вопрос: почему ты скрывался от возницы-силля? — Потому что я выяснил, в чем он соврал нам тогда, в первую ночь, когда дал задание. И теперь готовлю диверсию. И Берти, запрыгнув на подоконник, таинственно поманил меня обратно в окно. Глава 32. Диверсия Подробности диверсии я узнала уже в процессе её подготовки. Мы снова выбрались на крышу, потом через пару домов спустились и, таясь от призраков, двинулись к неожиданно богатым хоромам в центре Колокольчиков. По дороге мы миновали конюшню: перед ней, прямо на улице, паслись две метельных лошадки. Они с упоением жрали снег и иногда, поводя хвостом, с пакостным ржанием «лопали» проходивших мимо призрачных селян. Как оказалось, Голден-Халла не терял времени даром, пока я лежала в отключке. Конечно, сначала он, как и подобает приличному человеку, вздыхал у моей кровати, сжимая хладную руку спящей красавицы и вопрошая богов «За что же?!», но потом ему надоело. Он говорит, что сдался, когда я стала улыбаться во сне и щебетать что-то игривое на тему ловли преступников-чужеземцев. Тогда Голден-Халла понял, что все со мной, трудягой, будет хорошо, поднялся и ушел искать себе проблемы поинтереснее. Так, он вспомнил, что возница-силль солгал нам в чем-то при рассказе о своей судьбе. Но в чем? Вопрос оставался открытым. Берти пообщался на эту тему со стайкой снежных снуи (они передавали мне горячий… в смысле, холодный привет), полазил по деревне… И, обнаружив правду, был удивлен. — Как ты помнишь, силль объяснил, что у них было соперничество с местным старостой. Староста попробовал убить силля, силль заколдовал жителей и оскорбленно свалил в закат, — напомнил Голден-Халла, запуская меня внутрь чужого дома. Призрачная горничная в сенях хмуро покосилась на нас, но ничего не сказала. — А староста злостно продал колокольчики. Берти и я шли по мрачному коридору, пахнущему хвоей. Сыщик зажег светильник, чтоб мы не переломали ноги в темноте, и вдруг, остановившись, навел его на портрет на стене. — Это дом старосты. А на картине — сам староста, — сказал он. Я же сказала: — Э-э-э? — потому что на полотне был изображен… Травкёр. Но не «наш». Другой представитель семейства отшельников. Лисьи ушки и пушистый хвост были темно-коричневые, а не светленькие, как у лыжника. И лицо — куда старше. Этот Травкёр был одет по крестьянской моде и сидел в глубоком и уютном кресле в окружении чужих детишек, принесших ему уроки — показать. Эдакий патриарх народного процветания. — Я не поняла, — протянула я, — С каких пор каверзный отшельник с душой в амулете может быть деревенским старостой? Берти хмыкнул, пламя светильника задрожало: — Вот нет на тебя комиссии по толерантности! Видимо, с тех же пор, что и силль-бродяга стал пришлым колдуном. Точнее, даже раньше: Травкёр тут издавна был старостой. Так что конкуренция этих двоих в деревне шла, вообще-то, на потусторонних равных. И когда староста пытался убить силля, он прекрасно знал, на кого поднимает топор. Кстати, у этого Травкёра было и человеческое имя, — Берти пальцем указал на табличку под портретом. Она гласила: «Ягер Мастерин и дети». Класс. Сыщик убрал светильник от картины и повел меня дальше по коридору. Впереди показалась дверь в подвал. Берти открыл ее и поднял фонарь высоко в руке, чтобы я увидела, что все помещение заполнено бутылочками с травяным ликером… Их зеленые бочка в толстом стекле мягко переливались в неверном свете фонарика. Сильно пахло влажностью, пылью, пробкой и вереском. — Судя по всему, — сказал Берти, — Жители деревни щедро одаривали Ягера бальзамами. Так щедро, что, во-первых, он никогда не задавал им свой проклятущий горе-вопрос, а во-вторых, даже не смог всё выпить. Это полные пузырьки. — Красивые! — сказала я. — Возьми несколько штук с собой. Скоро поймешь, зачем, — кивнул сыщик. Я с большим удовольствием сделала это. Ибо во мне при виде таких узорчатых сокровищ вдруг проснулся дух барахольщицы. Обычно он атакует меня, когда я хожу в «карманистом» плаще-летяге, но и сейчас с удовольствием развернул крылья. Берти дождался, пока пара пузырьков тихо звякнут, познакомившись, в моих меховых карманах, и вывел меня обратно в коридор. Там он продолжил: — Так вот, наш извозчик спрятал всех в колокольчики и ушел, заперев Ягера в одиночестве. Тот, как я прочитал в его дневнике, до самого конца жизни пытался освободить сограждан. Как минимум потому, что не мог выйти из деревни: силль его тупо запер. — Бедный Ягер… — я опешила. — Так наш силль — злодей, получается? Обрек живое существо на смерть? — Да. Но Ягер нашел способ дотянуться до врага из могилы. Когда травкёр понял, что ничего не получается, а конец его близок, то прицельно проклял колокольчики. Теперь любая попытка их расколдовать вытащит, помимо людей, двух злобных аргусов, которые мгновенно растерзают возницу. Я присвистнула. Ой-ой. Аргусы — это неусыпные стражи, вечно голодные твари. Многоглазые, многорукие верзилы, что-то вроде оживших меховых мочалок, крайне недовольных своим положением. Аргусы — порождение боли и ненависти колдуна, и цель их существования очень простая: убить тех, кто «расстроил папочку», то есть создателя. Мне пока не доводилось встречаться с аргусами, но ребята из Иноземного ведомства как-то зачищали поместье, где был выпущен один такой страж… И вот что я скажу: я тогда впервые видела, как трясутся руки у Андрис Йоукли, моей бесстрашной коллеги. «Я теперь буду бояться плюшевых мишек», — мрачно и доверительно пожаловалась она. — О, прах. А силль об этом не знает? — Всё он знает, — Берти вздохнул. — Когда извозчик впервые вернулся в деревню после той ссоры, он нашел скелет Ягера и брошенный сундук с колокольчиками. Увидел на них значки проклятья, всё понял и… Решил их продать случайному торговцу. Сам. Потому что освобождать жителей и погибать он совершенно точно не собирался. Но теперь, полвека спустя, приоритеты нашего постаревшего, помудревшего извозчика сменились. Снуи говорят, он раскаивается. Глубоко и искренне. И готов заплатить цену за то, что сотворил. Я кивнула. — И в чем же твоя диверсия, Берти? Сыщик пожал плечами: — Я хочу его спасти, конечно же! Как у нас с тобой заведено — принудительно. И в тайне от самого возницы. Потому что он должен проводить ритуал с искренней готовностью погибнуть за людей: иначе эта магия не сработает. — То есть нам нужно каким-то образом заранее снять проклятье с колокольчиков? С аргусами не хочется встречаться… — Увы, мы с тобой снять проклятье не сможем. А вот лыжник-Травкёр — вполне! — Берти подмигнул. — Я попросил его о помощи. Отправил сообщение с феечками — они ведь умеют преодолевать временной полог — и уже получил ответ. — Он послал тебя куда подальше, да? — прикинула я. — Нет! — возмутился Берти. — Я предложил ему сделку: он снимает проклятье соплеменника с колокольчиков, а в ответ получает бальзамовый клад своего почившего коллеги. Травкёр согласен. Он уже выезжает к нам на лыжах. Но есть проблема… — Какая? Опять лавиной накрыло?