— Унни! — вслух застонала я. Теневые блики промолчали. И в данном случае не из вредности, а потому, что всю силу, которую они еще могли пропускать сквозь меня, они теперь направляли в мой организм — чтобы не окочурилась раньше времени. На разговоры мощности уже не хватало — как тому сигнальщику от Травкёра. — Всё, что ли, кончилась наша удача? — вздохнул Берти, краем глаза увидев, как по его руке стекает струйка крови. — Унни её зовут? Интересно. — Иссякла, исчерпалась и сошла на нет! — лежа на снегу, максимально бодро отрапортовала я. — Какая непостоянная! И трех дней-то не выдержала, ой-ой! — Голден-Халла вымученно засмеялся. Из носа у него тоже текла кровь — маков цвет, симуляция весны. И капала с уголка рта — магический перенапряг, одинаковый во всех традициях. Маг-браслеты опустели. Я знала, что еще пару минут — и Берти просто рухнет рядом со мной и отрубится, но ничем не могла помочь. — Ужасная, просто ужасная дама! — продолжала трепаться я. — Всего-то и помогла нам пережить великанов, ущелье, метель и корону. И подарила вчерашний опыт. Кошмар, почему так мало? Я возмущена! — Подадим петицию? — предложил Берти, уже медленно оседая, но пока не отпуская формулу. — Кровью распишемся! — Правильно, пусть поймет серьезность нашей обиды! Но оказалось, мы зря ругались на нашу удачу. Или наоборот — не зря? Так сказать, простимулировали её к действию? Потому что еще через минуту, когда, казалось, все уже кончено: мы лежали в рядок, отрешенно и молча пялясь в небо, щит Голден-Халлы прогибался и мялся, как горячее стекло, а волкодлаки ревели все радостнее, — Фортуна вдруг зевнула, потянулась и, шаркая тапками, радостно приперлась обратно к нам. Помогать. Неторопливая и неожиданная. В лице снуи. Точнее, в лице нескольких сотен снуи… А то и тысяч. Целое полчище духов снега летело на нас, как саранча, звеня и сверкая. Наш дружок, не отличимый от собратьев ничем, кроме особенно воинственного писка и рыбной чешуи на роли доспехов, был генералом в авангарде снежной армии. Что-то яростно пискнув, снуи замер над нами, воинственно потрясая лососевым плавником. Ряды его солдатов растеклись на два фаланги и бросились на снежных волкодлаков: как блохи, как маленькие иголки, как крайнее неудобство. Неловкое и беспощадное. Пожаловаться стыдно, терпеть — невмоготу! Волкодлаки мигом потеряли к нам всякий интерес: как дворовые псы они тявкали и крутились, пытаясь понять, что это такое их щиплет под самой шерстью, что это кусает и жжет — везде, даже в самых укромных местах. Очень быстро непобедимая стая обратилась скулящей, растерянной сворой, мечтающей поскорее свалить в туман. У меня меж тем чуть-чуть восстановились силы. Мои пальцы веселыми паучками по снегу пробежались до запястья Берти и вылечили его. — Во дают снуи! Красавцы! — поражался Голден-Халла. — О! — заметив мою ладонь, — И ты ожила? Шикарно! — А то! — согласилась я. Еще немного подзарядки, и Берти отпустил защитный купол. И, свеженький, пошел в новую магическую атаку: стал наколдовывать отпугивающие чары. Хотела бы я знать, почему не боевые: потому что не знал вторых, или потому, что он — против смертей, даже если это убийство врагов? Я же со своим ножиком и истощением была совершенно бесполезна, а потому просто наблюдала за тем, как снуи — уже хохоча, писклявенько так — гоняют волков в хвост и в гриву. Да-а-а, чую, снежные волкодлаки рискуют стать вегетарианцами после такой-то бучи! Все больше и больше чудовищ разворачивалось и, на прощанье взвыв, синими всполохами убегало в туман. Их осталось всего две непуганых штуки — которые все продолжали бегать за своими хвостами по кругу в оптимистичной попытке уцепиться за дюжину снуи, которые оседлали эти хвосты, как развлекательные лодки-бананы. Я совсем расслабилась, соскреблась со снега и пошла к саням с опрокинувшимся сундуком — проверить, как там наши колокольчики. Я наклонилась, подняла груз и укрепила его на санках, пока Берти хохотал и нахваливал тучу снуи, при побеге врагов обратившихся к нему, как вдруг… Передо мной мелькнула седая волчья тень. Не синяя, а снежно-белая и будто бы не до конца материальная — так быстро призрак-волкодлак скользнул вперед. Он встал на задние лапы, оказавшись ростом с медведя, заревел от стыда за сбежавшую стаю, и, не успела я ни шагнуть, ни выдохнуть, ни позвать на помощь, полоснул меня когтями. Ледяные когти прорвали шубу под горлом, но боли не было — и я оптимистично подумала, что всё хорошо, не так славен вожак, как о нем говорят в легендах. Волкодлак исчез сразу, не успели мои друзья броситься ко мне с встревоженными лицами. Но все, конечно, было не хорошо. Я упала на снег, понимая, что задыхаюсь. — Унни? — Я пытаюсь! — Что… проис…ходит? — Холод, Тинави. Рядом со мной на колени бахнулся Берти. — Ты ранена? — Нет… или… да?.. — мысли почти не работали, скрежетали, как сломанный механизм, голос — тем более. — Ох ты ежики! — ахнул сыщик, расстегнув на мне шубу. Я опустила взгляд, который заволакивала странная сероватая пелена. Нет, крови не было. Но сквозь разорванный свитер виднелась одна наискось проведенная черта — ярко-синяя, полыхающая от ключицы до подмышки, как нестерпимый электрический огонь. Метка Холода. Сыщик что-то крикнул духам снуи — они все зависли над нами крылатым колодцем и в волнении забывали даже трепыхать крылышками. Снежные феи с готовностью рванули вниз, туда, где лежали брошенные веревки. Берти сел на сани, спиной упершись в сундук, уложил меня перед собой и громко свистнул. Санки тотчас легко, как пустые, рванули вперед. Меня вдавило в грудь сыщика, я закашлялась. — Ну что ж ты, целительница? — Берти прикусил губу. — Что ж ты себя не лечишь? Я молчала, не в силах ничего сказать, а вот теневые блики в моей голове заходились в истерике: — Я не могу! Мы потратили всю пропускную способность канала на него. Твой организм просто не может вынести нагрузку большего волшебства сейчас, а Холод — это очень тяжелая магия, он лезет прямо в искру, дрянь такая! — А Теннет же говорил — я не умру в путешествии?.. — Он не думал, что ты будешь помогать какому-то левому сыщику! — Плохо же меня знает мой наставник… Мы мчались сквозь белое молоко тумана, густое, пахнущее снегом, камнем и хвоей; корой и апельсинами — это от Берти; жасмином и вишней — от унни, верней, от меня. — Так. Ладно. Ты даже можешь называть меня Холли, так и быть! — решительно сказал Голден-Халла, что-то колдуя надо мной. — Только живи, попутчица. Слышишь? Живи! — Слабоват… аргумент… — криво улыбнулась я, уже утопая в чернильной тьме. — Я искал тебя тысячу лет, и теперь, когда наконец-то нашел, умирать с твоей стороны будет просто нечестно. Такой аргумент тебе больше нравится? — возмутился Берти. Я аж глаза открыла. — Ты… серьезно?… Это… сильное… заявление… — Ух, как ты сразу оживилась! — Голден-Халла натужно рассмеялся, ероша мне волосы, — Не знаю насчет серьезно, но искренне — это точно. На полную катушку искренне, отмотать тебе пару метров? Будь в том виноват Эффект Овердила, извращенное обаяние момента или навязчивая мысль о том, что мы похожи. В любом случае, заметь, это я тебе говорю такие вещи — человек, с которым ты знакома три дня! А теперь представь, что скажут те, кто ждет тебя в Шолохе? — Ох… — прохрипела я. — Вот-вот! Да они разберут Норшвайн на кирпичики, если ты тут откинешься! Бедолагу снуи прихлопнут. Метельного коня на жаркое пустят. И меня придушат — не углядел, бестолочь. — Не… не придушат… просто… сотрут… из бытия… — Зашибись перспектива! — Берти всплеснул руками. — А вообще, хорошо, что ты споришь, госпожа Ловчая. Это прекрасный знак. О чем еще подискутируем? Я должен напомнить тебе, что ты так и не видела мои шрамы. Теперь, когда у тебя будет свой, синенький, — хотя я не уверен, что призрачная лапа оставит шрам, — мы сможем даже устроить местечковый конкурс красоты. Нет, конечно, я все равно одержу победу. Но у тебя появится хотя бы пропуск на торжество! Снег пылил мне в лицо. Ветер гулко звенел. Снуи пищали, колокольчики тренькали в сундуке, а Берти говорил и говорил, утешая, отвлекая, болтая… Я отключилась. Глава 29. Роза на стекле …В груди так холодно, что, кажется, меня заживо выбросили в открытый космос. Не могу дышать. Чувствую только слезы — они катятся сами, не спрашивая разрешений, и, кажется, тоже замерзают где-то там, на полпути к подушке. Или взлетают… Да, мне чудится: слезы парят жемчужинами над губами, как миллион имаграфов, желающих запечатлеть момент отчаяния и тишины. — Я не могу вам помочь. Я не лекарь, — там, вне темноты, я слышу голос нашего силля-возницы. — Да и лекари тут не помогут. Она не жилец. Смиритесь. — Ага, щаззз, конечно! — это Берти. Берти продолжает играть с лингвистикой без правил: превращает три утверждения в отрицание. Где там Небесный Овердил, чтоб отшлепать сыщика за такое баловство?…