— И что ты чувствуешь? — спросил он после того, как я закончил свой пятиминутный доклад. — Я устал и хочу домой, — тихо ответил я, глядя на фотографию его семьи, что показывал комм Джеймса, стоящий на манер фоторамки на тумбе. — Участок хочет отправить тебя на пенсию по полному разряду. Мэр грозится награждением от всего городского совета, каким-то там грантом, и намекает на уже практически оформленную лицензию для твоего агентства. Ты сделал за неделю то, что остальные не могли сделать за годы. — Я убил много людей, несколько раз чуть не умер сам. Я выполнил все обещания и свою работу. Я пошутил про агентство. И я не приду ни на какие награждения, мэру можешь так и сказать. Я устал. — Юр... — Отпусти меня, — я понимаю, что уже говорил эту фразу сегодня. Джеймс смотрит на меня молча и тяжело. Потом вздыхает. — Вы свободны, детектив Ливану. Отдыхайте. Вы заслужили, как никто другой. Я выхожу из его палаты и иду к Майклу. Стоит мне повернуть в коридор, где должен лежать «бандитос», как я тут же утыкаюсь взглядом в двух рослых латиноамериканцев, стоящих по обе стороны от нужной мне палаты. Айзек Зерилли. Джош Зерилли. База выдает мне целый «послужной» список на каждого, естественно, без единого открытого на текущий момент дела. Замедляя шаг, я думаю, что зря пришел, но братья отходят в сторону, чуть склоня голову в молчаливом приветствии. Такое мне... Непривычно. Я прикладываю свой полицейский ключ-карту к замку на двери, ожидая, пока меня впустят, и дверь открывается. На меня смотрит женщина-легенда. Сидящая на кровати Майкла, она кажется не менее величественной, чем если бы сидела на месте мэра города. И ведь могла бы когда-то, пожелай она того. Густые, поблескивающие в свете ламп черные волосы, с заметной и гордой сединой, крупными локонами спускаются почти до пояса. Каре-желтые глаза под хищно изогнутыми черными бровями смотрят изучающе, оценивающе. Чуть вздернутый нос, пухлые губы, застывшие в слегка задумчивой улыбке, твердая нижняя челюсть. Осанка. Гордый разворот плеч, крупная грудь и широкие бедра. На ней простое черное платье, с коротким рукавом и чуть присобранным у талии поясом, открывающее лодыжки. Ни единой татуировки. Ни единого видимого импланта, даже линий от внутренних я не вижу. Нет никакого сетевого шума, словно нейролинк у нее тоже не установлен. Она встряхивает головой, поправляя прическу, и молчит. В этой комнате, кроме нее и Майкла еще трое её сыновей. — Вживую вы гораздо красивее. Сыновья недовольно выдыхают, а она, хлопнув густыми ресницами, хохочет как девчонка и смотрит на Майкла. — Вот, учись у отца de tu amada1, как надо говорить женщинам комплименты. — Ну да, ну да. Сказать Смерти, что она вживую красивее, на такое только у него одного в этом городе смелости и хватит. — Не наговаривай на мать, — глава семьи Зерилли легонько шлепает сына по руке и снова смотрит на меня. — С чем пожаловал, детектив? Я на миг задумываюсь. — Хотел убедиться, что с ним все в порядке. И сказать спасибо. За Раттану и за Джеймса. И вдруг её взгляд меняется, да так, что где-то в подкорке сразу зудит навязчивое желание взяться за револьвер. — А ничего о выборе моего сына сказать не хочешь? — Отношения Майкла и Раттаны, это отношения Майкла и Раттаны. Это их решение, — я чуть прищуриваюсь, глядя на мисс Сесиль. Вот уж не ожидал, что в полицейском госпитале мне придется отстаивать чье-то право на... — Да я не об этом. Дети есть дети, что с них взять. Хотя мне нравится, как ты защищаешь их, — она усмехается, и взгляд чуть-чуть теплеет. — Не уж то и правда не знаешь? Я молчу и кошусь на Майкла, что с решительным видом смотрит на мать, периодически кидая на меня виноватый взгляд. — Он собрался в полицию. Бросить роль представителя семьи и надеть форму. Я уже в упор смотрю на Майкла. Он сжимает челюсти и хмурится. — Чью форму? — Я хочу попасть в спецназ, — отвечает он, играя со мной в гляделки. «А парень не ищет легких путей. Хотя... Может быть, как раз в его случае это будет верным выбором. Он смелый и верный, это там оценят». — И почему вы, сеньора, решили, что я в этом виноват? — я перевожу взгляд на его мать, она снова поправляет волосы, поглядывая на своих сыновей, что молчаливыми сопящими истуканами стоят у меня за спиной, перекрывая выход. — Как же там... Смерть избегает храбрых?2 — Выходит, я недостаточно храбр, раз вы здесь. Она опять хохочет. — И что мне делать, с этим, детектив? Сын Сесиль Зерилли становится полицейским, спецназовцем! Где такое видано? — У кого-то сын полицейский, у кого-то дочь — кочевница. Пусть в этом городе хоть кто-то исполнит свои мечты. Она наклоняет голову к плечу, кивает. — Вы мне нравитесь. — Вы мне тоже, — я не кривлю душой. Сидящая напротив меня женщина настолько яркая и искренняя, что она не может мне не нравиться. — Она не замужем, — вклинивается Майкл. — О нет, мы с детективом... —... Не сойдемся во взглядах на семейное дело, — продолжаю я за неё, и она довольно прищуривается. — Да, в качестве отца невесты ты нам определено подходишь. — Это не от меня зависит. — Вот, — она встает, расправляя складки платья и с усмешкой, смотрит на стоящих за моей спиной сыновей. — Говорю же – подходишь. Учитесь, дети мои, как надо себе путеводную звезду выбирать. Танцующая Смерть ласково проводит ладонью по волосам Майкла, одаривает меня прощальной улыбкой и выходит вместе со своими детьми. — Простите, сеньор, я... Я не думал, что она просто сядет ждать вас тут, — парень всплеснул руками. — Всё в порядке, Майкл. Я, пожалуй, пойду. Еще раз спасибо тебе за них обоих. Это был смелый поступок. Выхожу из палаты и, встав у стены, прислоняюсь затылком к холодному бетону. Становится чуть легче, но я должен навестить еще одного человека. В крыло интенсивной реабилитации меня пускают только после сдачи «Элен», но к этому я отношусь спокойно. Меры безопасности в этом месте написаны даже не кровью, а смертями тех, кто ими пренебрег и тех, кто случайно оказался рядом в этот момент. Лечащий врач охотно отвечает на мои вопросы, ведя меня к палате. Даже не отвечает – жалуется. — Запас бранных слов персонала пополняется с пугающей скоростью и неотвратимостью. Перелапал всех медсестер, даром что в загривке блокиратор и руками даже ложку сам поднять не может, но там как-то ухитряется. Замучил всех рифмой к слову «уёбок», двадцать минут спорил со мной о том, что ставить четырехкратную дозу сниппер-джека имеет смысл. Куча исследований говорят, что это просто трата препарата. Но не-е-ет, на улицах так "все делают и ничего". Черт бородатый. — Зачем вы спорили? Врач задумывается на миг и в сердцах стукает кулаком по своему планшету. — Черт бородатый! — Их ваших слов я понял, что он приходит в норму, ему тут нравится и он нравится всем тоже, верно? — Да пожалуй, так и есть. К выписке еще не готов, но через день-два судя по динамике, отпущу. Редкий случай нормального жизнелюбия. Обожает свою племянницу, все уши уже прозудел о том, что у нее скоро день рождения. Он был на следующий день после того, как мы вытаскивали её от «Кристаллов». Значит, он потерял еще какой-то кусок памяти. Я спрашиваю об этом врача, и тот кивает. — Да, к сожалению, такие утраты неизбежны. Но критика у пациента присутствует, и на утрату воспоминаний он реагирует, кхм, философски, если можно так выразиться. — Это как? — Да и на хуй оно надо, — воспроизводит мне врач и я чувствую, что улыбаюсь помимо воли. Посещение Файдза проходит... Шумно. Он не помнит ничего с момента, как зашел на базу «Кристаллов» и я кратко, насколько он это мне позволяет, пересказываю ему основные события. Не акцентируясь на возникавших у нас разногласиях и на том, что он выгрыз кому-то кусок трахеи. Рокер в восторге, ищет себя в новостях... Он общается со мной, как то Файдз в клинике Вика, который говорил про огонь и шанс, но совершенно точно не помнит этого разговора. Хотя помнит про какую-то песню, которую придумывал. И про рифму к слову «уёбок». Ретроградная амнезия, как и написано в его карточке пациента. От Файдза я уже выползал практически без сил. Забрав «Элен» и вызвав такси, я, наконец-то, приезжаю домой, вваливаюсь в свою квартиру и... И понимаю, что ненавижу эту тишину. Я рвался сюда, спрятаться от всех, выдохнуть, вернуться в свой привычный мир. Но его нет. Мой привычный мир изжил себя. Я сделал все. Все, что хотел в этой жизни. Всё, к чему стремился последние десять лет. Выполнил всё, что обещал и больше ничего никому не должен.