Я заставила себя повернуться к нему и кивнуть, будто доверяла ему свою жизнь, хотя совсем не доверяла. И судя по этому его маневру, когда он привез меня в сырой переулок, его маневр стал для меня убедительным доказательством того, почему я не должна ему доверять. Моя дверь распахнулась, и в нее просунулась чья-то рука. Я отпрянула, услышав, как незнакомец произнес: — Миледи. — Протяни ему руку, Лия, — приказал Люсьен, я не хотела протягивать руку незнакомцу, которого не видела, действительно не хотела, но я протянула. Незнакомец помог мне выйти из машины. Он был ниже меня ростом, жилистый до изможденности, я предположила, что он моложе меня по меньшей мере на десять лет. Он не обращал на меня никакого внимания, даже когда осторожно отодвинул меня от двери, прежде чем ее захлопнуть. Его голодные глаза были устремлены на Люсьена, который вышел с другой стороны машины. Его глаза были очень голодные. Жутко голодные. Как-то невероятно фатально. — Уотс, — сказал Люсьен, прежде чем небрежно бросить ключи от своей абсурдно дорогой спортивной машины мужчине, похожему на бродягу, которого только что помыли в приюте для бездомных, выдали не его размера одежду и сделали не очень хорошую стрижку. — Хозяин, — выдохнул мужчина, поймав ключи, его глаза были прикованы к Люсьену, и я почувствовала, как тошнотворное чувство поползло у меня под ложечкой. Быстрее, чем вспышка, Люсьен оказался рядом со мной, его пальцы крепко сжали меня за локоть, уводя от незнакомца. Глаза мужчины метнулись ко мне, прежде чем преданно вернуться к Люсьену. — Все говорят, она прекрасна, хозяин, — выдохнул он, наклоняясь к Люсьену, но сдерживая себя, совершенно очевидно настороженно, взволнованно, окаменевший одновременно. Я посмотрела на Люсьена и увидела, что он смотрит на этого человека с едва скрываемым отвращением. — Позаботься о машине, Уотс, — приказал Люсьен. Уотс кивнул, все еще тяжело дыша, и попятился, слегка поклонившись, как уродливый лакей сумасшедшего ученого в плохом фильме ужасов. Люсьен повел меня к двери, я следовала за ним. Я хотела спросить об Уотсе, но не стала. Мне хотелось с криком убежать в ночь, но я этого не сделала. Полное безумие, но мне также хотелось броситься в объятия Люсьена и умолять его трахнуть меня у стены в переулке. Этого я уж определенно не сделала. Дверь открылась до того, как мы подошли к ней, появился персонаж, похожий на Уотса, но более округлый, пожилой, с густой бородой и копной длинных спутанных волос, который широко распахнул перед нами дверь. — Хозяин, — благоговейно прошептал он, опустив глаза, как будто он был слишком скромным, чтобы смотреть на великолепие Люсьена, мой желудок тошнотворно скрутило. — Брид, — пробормотал Люсьен, даже не взглянув в сторону мужчины, проводя меня мимо него в темный холл, который почти сразу же заканчивался лестницей, ведущей вниз. Дверь за нами закрылась, и я едва сдержала желание подпрыгнуть или закричать. Мы начали спускаться по лестнице бок о бок, и Люсьен все еще не убирал свою руку с моего локтя. — Как только мы окажемся на Пиру, зверушка, ты должна находиться от меня на расстоянии вытянутой руки, если я специально не позволю тебе отойти. Я понятно объяснил? О боже мой. Он привел меня на Пир. Я была совершенно уверена, что не готова к Пиру. — Понятно, — пробормотала я, несмотря на свой новообретенный ужас, пытаясь придать своему тону почтительность, с которой к нему обращался Брид, думая, что это его сильно разозлит. По-видимому, это сработало. Он резко повернул голову в мою сторону, его пальцы больно впились в плоть на локте. Когда я подняла на него глаза, заставляя свое лицо выглядеть, как я очень надеялась, невинно, но с нетерпением (Уотс и Брид подали мне отличную идею), я увидела его прищуренные глаза и сжатые губы. Он и я, соответственно хранили молчание, пока спускались по первой лестнице. И второй. И третьей. В конце четвертой Люсьен ввел меня на мой первый Пир. Я сразу поняла, почему Уотса и Брида здесь не было. Это место было переполнено красивыми людьми. Не худыми. Не изможденными. Не тучными. Не болезненными. Идеальными. Я не понимала, где заканчиваются вампиры и начинаются смертные. Все были одеты безупречно. Мужчины в смокингах или хорошо сшитых костюмах, женщины в вечерних платьях. Здесь не было ни одного, кто выглядел бы, как на Отборе, полным надежд и отчаяния быть избранным. Здесь не было переизбытка драгоценностей и украшений. Здесь находились слишком крутые, слишком элегантные, слишком изысканные, чтобы выставлять себя напоказ и привлекать к себе внимание. Люди были единственной элегантной вещью в этом месте. Зал здесь выглядел так, как будто был сделан из цемента, весь, включая перекладину, которая проходила по всей длине с одной стороны. Однако полки в задней части были стеклянными, уставленные бутылками и бокалами разной формы, подсвеченные красными лампочками, как и все остальное помещение, все здесь освещалось очень тусклыми красными лампочками. Музыка была громкой. Не рок-н-ролльной, а медленной, пульсирующей и соблазнительной. Комната казалась скромной, но живой, когда гул разговоров увеличивался в перерывах между музыкой. Люди стояли и разговаривали или грациозно двигались между плотно упакованными телами. Здесь даже было что-то вроде танцпола, но на нем не совсем танцевали пары. Я не могла отвести от них глаз, наблюдая, как двигаются тела, плотно прижавшись друг к другу, многозначительно покачиваясь, руки двигаются, тянутся, касаются. Лица, прижатые к шеям, губам, и даже с моего расстояния я увидела несколько блестящих языков, скользящих по подбородку, скулам, вискам, плечам, другим губам. Казалось, что двоих не было, а было что-то единое и целое, любой, кто присоединился бы к ним, был втянут в то, что составляло массовую прелюдию. Неудивительно, что Эдвина, которая считала своих девочек хорошими девочками, не хотела, чтобы ее девочки приходили сюда. Я не могла поверить, что Люсьен привел меня. Не то чтобы у меня были какие-то проблемы с такого рода вещами, просто это была не моя сцена. У меня на кончике языка вертелся вопрос, может это тоже часть моего наказания, но он отпустил мой локоть, схватил меня за руку и повел вперед, пробираясь сквозь тела. Его хватка была уверенной и сильной, пока он тащил меня. Я замечала, как люди поворачивались к нему, кивали в знак приветствия. Некоторые безмолвно приветствовали одними губами. Я также заметила тех, кто изучающе рассматривал меня, бесстрастные лица, сканирующие глаза, слишком искушенные, чтобы быть откровенными, но все же выдающие свое любопытство. Люсьен остановился у бара, потащил сквозь последнюю толпу. На крошечном пятачке свободного пространства он согнул руку, развернув меня так, чтобы моя спина прижалась к его груди, другой рукой крепко обнял меня за талию, все еще держа меня за руку, он не отпускал. — Что ты будешь пить, зверушка? — спросил он, наклонившись к моему уху, это взбесило меня, его глубокий голос, звучащий на моей коже, заставил меня вздрогнуть. Я повернула голову, он приподнял свою, чтобы дать мне возможность двигать головой. Я встала на цыпочки, потянулась к его уху, ответила: — Что ты хочешь, чтобы я выпила? Рефлекторно его рука крепче сжала мою талию, он вскинул голову и его глаза осмотрели мое лицо в красном свете. Затем он отвел взгляд, явно рассерженный, и дернул подбородком в сторону бармена. Именно тогда я решила, возможно, я немного перегнула палку. Он снова посмотрел на меня сверху вниз, приблизив свое лицо, его лоб коснулся моего, его рот был на расстоянии вдоха. — Ты мне больше всего нравишься пьяной от водки, — заявил он. Его слова вызвали воспоминание, от которого у меня скрутило живот, не от тошноты, а потому что это было болезненным воспоминанием. Я не знала, что нашло на меня прошлой ночью. Это не совсем было правдой, то что я делала. Я напилась, и мои границы исчезли. Говорят же, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, это дало мне еще один повод провести день в беспокойстве и злясь на себя. И прошлой ночью, в первый раз, я наслаждалась своим временем с ним перед кормлением, не говоря уже о самом кормлении, которое было, этого отрицать невозможно, невероятным. К тому времени, как выпила свой последний мартини, я внимательно слушала Эдвину и Стефани, которые рассказывали о Люсьене, какой он великий человек, какой щедрый со своими наложницами до и после соглашения. Понятно, что он не только заботился о них, а периодически виделся с большинством из них, даже с теми, кто сейчас был уже в возрасте, немощные. И в этот момент доказательства его колоссальной щедрости были разбросаны вокруг по гостиной — одежда, сам дом и даже экономка. Где-то во время показа мод я забыла про свое хранилище «Почему я ненавижу Люсьен Волта», вместо этого вспоминала о нем только хорошее. Как улыбка тронула его губы. Как закрылись его глаза, когда он понял, что я наблюдаю за ним, и мне понравилось то, что я увидела. Как он считал мои худшие черты характера забавными. Как он иногда мог быть нежным и терпеливым. И как он целовался. Хорошие стороны, которые он проявил вернувшись домой, укрепили в моем пьяном сознании мысль, что я ошибалась на его счет. Так было до тех пор, пока он не доказал мне мою правоту. Его лицо отстранилось от меня, вырывая меня из моих мыслей. Я наблюдала, как он снова бросил взгляд на бар и заказал: — Два мартини с водкой, оливки. После этого Люсьен молчал, не двигался, пока не поставили перед ним наши напитки. Как только они это сделали, он отплатил счет бармену. Я взяла свой коктейль, он передвинул нас. Люсьен в основном сидел боком и спиной к бару. Я повернулась к комнате, моя спина все еще плотно прижималась к его груди, тело уютно, собственнически, даже защищающе устроилось в изгибе его руки. Его губы вернулись к моему уху, ни с того ни с сего, он пробормотал: