05.07.1993. New Ross (продолжение) Всё сугубо ирландское. – Джига, ирландский волкодав и ирландское рагу. – Святой Патрик и ирландская литература. – Язык и денежная единица. – Бернард Шоу и Юэн МакКол. – Покидаем Нью-Росс. – Особенности цемента как груза. Надо отметить, что Ирландия, помимо своей знаменитой на весь мир ирландской шерсти, внесла в реестр чисто ирландского воплощения такие укоренившиеся в нашу жизнь вещи, как ирландский кофе, ирландский виски, ирландское кружево, ирландский танец, ирландская музыка, ирландский паб, где подадут тёмное ирландское пиво «Гиннес». Здесь нужно сразу вспомнить знаменитую джигу, которая сохранилась аж с XII века и является основным лейтмотивом зажигательных ирландских танцев на День Святого Патрика – покровителя Ирландии и Нигерии. Помните песню, исполняемую Высоцким? – «И вечерами джигу в кабаках танцует девушка из Нагасаки-и-и». И, наконец, ирландцами выведены известные всем породы собак: ирландский волкодав, ирландский терьер и ирландский сеттер. А ирландское рагу? Это тушёная баранина с картофелем и луком – пальчики оближешь! Просто и вкусно. Особенно, если запивать его настоящим ирландским «Гиннесом». Как видите, в Ирландии, куда ни ткни пальцем, всюду проявляется ирландское. И постепенно начинаешь проникаться неподдельным уважением к этой стране. В Ирландии говорят преимущественно на ирландском (гэльском) языке. Вторым официальным языком является английский, который тоже очень распространён. В ходу как национальная валюта – ирландский фунт, так и английский фунт. Они почти равноценны. Английский всего лишь на 0.0975 больше ирландского. (Ко времени, когда я публикую этот дневник, ирландский фунт уже заменили на евро, хотя английский так и не менялся). И последнее, что нужно сказать для любителей словесности: ирландская литература – старейшая в Европе после греческой и римской. Её родоначальником принято считать Святого Патрика, как автора «Исповеди» (V век н. э.), написанной на латинском языке. У всех на слуху и лауреат Нобелевской премии, известный драматург Бернард Шоу, и Джеймс Джойс с его нашумевшим романом «Улисс». Раз уж я вспомнил Шоу, социал-демократа по убеждению, вегетарианца по отношению к пище и гуманиста по натуре, то хочу привести его слова, сказанные после посещения СССР в 1931 году: «Я уезжаю из государства надежды и возвращаюсь в наши западные страны – страны отчаяния… Для меня, старого человека, составляет глубокое утешение, сходя в могилу, знать, что мировая цивилизация будет спасена… Здесь, в России, я убедился, что новая коммунистическая система способна вывести человечество из современного кризиса и спасти его от полной анархии и гибели». Тут одно из двух: или он был уже так стар, что плохо понимал происходящее, или обладал прозорливостью пророка. А, может, просто чудил, оригинальничал, если не брать в расчёт последствия вегетарианской диеты. Отказался же он от очень весомого денежного содержания Нобелевской премии. Почему бы лишний раз не вставить палки в колёса Западу? Вот, он и вставил. С его авторитетом можно было позволить себе любую подобную роскошь. Как бы в подтверждение мыслям Джорджа Бернарда Шоу по местному радио на FM исполняли песню в стиле «кантри» с таким припевом: «Dirty old town, dirty old town!» (Грязен старый город, грязен старый город!) Впоследствии я узнал, что эта песня, написанная в 1949 году Юэном МакКоллом {Ewan MacColl) и ставшая популярной благодаря ирландской группе The Dubliners, стала почти символом западной молодёжи. Думаю, под «старым городом» подразумевался старый мир. Недаром песня критиковалась буржуазной прессой, и автору пришлось даже переделывать отдельные слова. Ю. МакКолл (не путать с Колином МакКалоуном), оказывается, написал около 300 песен, многие из которых стали хитами. А в 50-е годы сочинил две баллады: одну о Сталине, другую о Хо Ши Мине. Вот тебе и МакКол, существование которого я даже не предполагал в те годы. Тогда мы многого не знали. А сейчас? Останови любого юнца на улице, спроси, кто такой МакКол. Наверняка ответит. Для него, что БигМак, что МакКол – одно и то же. Что-то вроде большого гамбургера с колой. То есть, я хочу сказать, что нынешнее поколение ничуть не лучше и не хуже уходящего. Выгрузив весь испанский цемент, мы опять порожняком отправились в Англию. Цемент груз не очень приятный, а вернее – совсем неприятный. Во-первых, он обладает текучестью, и при больших углах бортового крена может «перетечь» (переместиться) в сторону крена. А это чревато аварийной ситуацией: судно может лечь на борт, а то и совершить внезапный оверкиль, т. е. переворот вверх килем. Во-вторых, груз этот мелко дисперсионный и проникает во все полости, щели и поры, а при малейшей влажности или попадания на него воды твердеет, цементируется. Существует риск порчи груза во время перевозки. И, в-третьих, он создаёт трудности и большие неприятности при зачистке трюма после полной выгрузки, поскольку вымести его из всех шхер и шпаций судового набора – это мученье. Он разлетается, опять тонким слоем ложится на уже выметенные места и т. д. А когда начинается окончательная замывка трюма водой, оставшийся в углах и уголках цемент начинает густеть, а смывочная вода, наполненная цементной взвесью, не успевает проходить по откачивающим насосным системам, и эта взвесь постепенно забивает сливные трубы. Поэтому рачительные владельцы сухогрузов и экипажи не любят цемент ни под каким соусом. Для перевозки подобных грузов существуют специализированные суда, которые так и называют – цементовозы. Такие суда имеют полностью герметичные трюма и специальные системы и механизмы для погрузки и выгрузки. Но нам выбирать не приходилось. Что давали, то и брали. 07.07.1993. La Manche Глядя в иллюминатор. – Размышления об исторических формациях в срезе личного эмпирического опыта. – Простые западные ценности. – Гниёт ли капитализм? Второй раз за этот рейс входим в Ла-Манш. Правда, с другой стороны. На переходах между портами за неимением внешних впечатлений, начинаешь раздумывать над судьбами мира, над быстротечностью времени и вечностью, над историческими реалиями и прошедшей историей, над сакральностью России и её непростом пути. Наконец, о ближайших вещах: о смене эпох, о новом капитализме как последней стадии ушедшего в одночасье социализма. Этот период ещё никто, как следует, не осветил, не дал исторический анализ. Думается, что, глядя из иллюминатора на волнующийся Ла-Манш, мне тоже не узреть многого в этом постоянно меняющемся мире. Но всё-таки отдельные наблюдения и выводы мне хотелось бы выложить на страницы этого дневника. Это не научный анализ и не политический обзор, а всего лишь попытка простого обывателя, оказавшегося в роли вольного странника, показать то, что виделось ему хотя бы на поверхности. Ведь поверхность часто отражает невидимые внутренние, глубинные процессы. Как опытный врач по внешнему облику пациента безошибочно может определить его болезни, так, возможно, и внимательный читатель даст более объективную и глубокую оценку тем явлениям, которые я предоставляю здесь для обзора. Рассмотрим два полюса политико-экономических образований: капитализм и социализм. Мы ошибочно думали, что капитализм пришёл в человеческие сообщества естественным путём, а социализм искусственным. В последствии оказалось, что деление обществ по классовым признакам не совсем корректно. Эти признаки размываются, переходят один в другой и, вообще мир текуч и изменчив. Мне кажется, не следует полностью соглашаться с Марком Туллием Цицероном, когда он недвусмысленно намекает: «Если человек думает, что в историческом движении общества имеют место случайности, то он полный идиот». Да, Его Величество Случай часто правит бал. Но человек вмешивается в исторические процессы и даже пробует ими управлять. При этом нельзя отрицать факторов времени и места. И победителем оказывается тот, кто умеет эти факторы если не просчитывать, то предчувствовать. Время и место оплодотворяют ход истории. А человек лишь игрушка в руках Провидения. Когда мы потеряли социализм в нашей стране, можно было бы поговорить о предпосылках этой вовсе неокончательной потери. Начиналось всё с изображения нашего антипода – капитализма в средствах массовой информации, пытавшихся очернить одно и обелить другое. Антипод делал то же самое. Это называется войной идеологий. Поначалу, когда этим капитализмом пугали, превращая его в карикатурного монстра, искажали, мы, простые советские люди, по своей благородной расейской природе, даже пытались защищать этот «бедный и гонимый капитализм», так обижаемый нашей не умной пропагандой. Конечно, идеализировать его было тоже нельзя, но я придумал для себя такую формулу сравнения: если конечный продукт производства является отражением внутреннего состояния человека (по большому счёту – его духовного состояния), то и человек этот соответствует внутренней и внешней эстетике этого продукта. А поскольку почти любая отрасль капиталистического производства превосходила нашу, то напрашивался вывод о некоторых преимуществах одного строя над другим. Недаром мы из-за бугра всегда везли предметы и продукты каждодневного пользования, начиная от ботинок, одежды и зонтиков и кончая шоколадом, жвачкой «чуингам» и прочими западными прелестями. Всё это было гораздо лучше, чем у нас, элегантнее, ярче, вкуснее, а чаще даже не то, что лучше, а просто того не существовало на полках наших магазинов. В лёгкой промышленности, в производстве новой современной техники, легковых машин Запад нас бесспорно обгонял на шаг, если не на два, вперёд. Общая результирующая моей зыбкой и ошибочной теории была примерно такой: хороший продукт может производить человек более совершенной организации и более высокого творческого потенциала. Соответственно возникал вопрос: откуда берутся хорошие добротные вещи в их «плохой» социальной системе и наоборот – плохие вещи в нашей «хорошей» системе? Вся абсурдность этих, в общем-то, примитивных рассуждений состояла в том, что я исключал из них главный фактор – самого человека как наивысшую ценность – и сводил всё к продукту. Именно то, что в западных ценностях всё замыкается на конечный продукт и его рыночную стоимость, и является основным критерием моих эмпирических рассуждений. К сожалению, к этим выводам я пришёл не сразу. Пусть даже у нас при нашем искусственном социализме человек тоже не являлся высшей ценностью, но, во всяком случае, на конечном продукте производства наши ценности не замыкались. В этом было основное и существенное различие. Как правило, цель и средство – эта разные категории. Но только не в западном мышлении. Там это слито в одну категорию: цель – деньги и средство – деньги. То есть деньги ради денег, деньги делают деньги. И мало того – деньги, оказывается, можно покупать и продавать. И ещё они имеют свойство расти, если их отдать в рост под проценты. Вся банковская система и капитализм в целом держится на процентах, являющихся его питательной средой. Убери это математическое свойство и капитализм исчезнет сам собой. Человек же в капсистеме – вспомогательное орудие для делания денег. Идол капитализма – доллар. И этим всё сказано. Мир для западника – это большое торжище, в которое волей-неволей вовлечены все народы. Россию тоже притянули в эти бесконечные игры, где все – проигравшие. Но она всё равно является исключением из правил мирового сожития, поскольку несёт на себе тяжёлую мессианскую ношу. Приняв православие, она стала маяком во смраде разложения. По этому поводу метко высказалась Екатерина II: «… в других странах {имелась в виду, безусловно, Европа) уже не найдёшь священной природы; всё столько же искажено, сколько чопорно». Принадлежа к голштейн-готторпскому княжескому роду из Северной Германии, она знала, что говорила, было с чем сравнивать. И «гнилой Запад» (термин, запущенный в обиход якобы В. Г. Белинским) – это не аллегория. Это его сущность. Правда, гниения этого под толстым слоем лакировки было незаметно. Самое интересное, что, оказывается, можно жить и загнивая. Здесь нет противоречия. Кто в чём родился, тот в том и существует. Для навозного жука, например, нет смысла менять среду обитания. В других условиях он может и не выжить. 09.07.1993. Queenborough Почти неизвестный порт. – Считайте, что вы в Лондоне. – Рецепт нового эксклюзивного блюда. Можно ли полноценно питаться на три доллара в день? – Продуктовая карта Европы и прилегающих стран. – Прогулка в Минстер. – Па английском газоне под тенью велосипеда. – Откуда берутся в России ельцины-собакевичи и горбачевы-чичиковы? – Эксплуатация травяных лужаек. – Собиратели мусора. – Работодатели английских випперов. – Происхождение и специфика английских газонов. Дорогой читатель, вот мы и приблизились к небольшому английскому порту Куинборо. Не прочитав моего дневника, вы, наверное, так бы и остались в полном неведении о существовании этого патриархального городка в самом устье Темзы, а вернее в её устьевом притоке Суол – на реке Мидуэй. По муниципальному делению Куинборо является одним из 32 районов самой столицы Великобритании, и переводится, как Королевский район (или Королевская деревня). Так что можно с полной достоверностью сказать, что я побывал в Лондоне, до которого пусть и было 60 км, но, как говаривал наш капитан: «Для голодного волка и советского моряка 60 вёрст – это не крюк». Население городка около 3 тыс. человек. Мы встали в узком затоне у старого деревянного развалюхи-причала под загрузку арматурным прутом. Местность изрезана сетью водных капилляров: всюду многочисленные разветвления речных русел и затонов. Чтобы как-то разнообразить наше судовое меню, решил зайти в местный магазин. Для начала мне нужно было поменять доллары на фунты, что я и сделал без лишних хлопот в ближайшем Национальном Вестминстерском Банке, узнав заодно, что существует не только Вестминстерское аббатство, но и банк с тем же названием. А в магазине под названием «TESCO» приобрёл оранж краш (апельсиновый напиток с мякотью), коробочку с киви (8 штук) и баночку мексиканского мёда. И сам же из всего этого придумал десерт. Для его приготовления всего-то и надо: разрезать поперёк киви, чайной ложкой в обеих половинках сделать углубления и влить в них мексиканский мёд. Через два часа десерт готов: мёд проникает в мякоть и создаёт неповторимый вкус. Его можно есть, как яйцо всмятку маленькой ложкой, запивая апельсиновым крашем. Это блюдо я назвал «десерт для бичей». Уверен, что ни в одном ресторане его не подадут. Эксклюзивное право на этот рецепт и его фирменное название оставляю за собой. Не возражаю, если вы его повторите дома, но без широкого разглашения. Главное – достать мексиканский мёд. Из восьми штук киви и маленькой баночки мексиканского мёда у меня получилось ровно 16 порций десерта для бичей. Вот они – маленькие радости замкнутой судовой жизни. Хотя, и в большой жизни они остаются такими же. Просто порой мы не замечаем их. Когда я выставил на стол готовое блюдо, все с удовольствием на него набросились. А боцман, облизав чайную ложку и засунув свой большой, изрядно побитый картами, нос в опорожненную половинку киви, с сожалением произнёс: – Да-а, хорошо, но мало! Наше судовое довольствие на продукты составляло три доллара на человека. Даже в те времена, когда доллар чего-то стоил, эта сумма была не велика. И только благодаря закупкам у шипчандлера (берегового агента по обеспечению судов), у которого цены всегда ниже, и искусству нашего кока Петериса, мы худо-бедно перебивались с продовольствием и питались в общем-то неплохо. Но позволить себе какой-то дополнительный десерт уже не могли. И это, наверное, к лучшему – не зажиреешь. Что касается продукта, получаемого нами в разных странах, то хотелось бы заметить, что продукт этот очень разный, как по своему качеству, так и по цене. И при чём – удивительная особенность – чем он разнообразней и качественней, тем дешевле. По тем временам выгоднее всего было отовариваться в Польше и Египте, потом следовали Испания, Италия и Португалия. Хуже всего на этот счёт в Англии. На одни и те же деньги в одной стране мы получали гораздо больший объём и ассортимент продуктов, чем в другой. И это было очень заметно, поскольку сразу же отражалось на нашем столе. После захода в Польшу или даже в Италию, столы изобиловали фруктами, салатами, молочными продуктами, большими порциями вторых блюд. А такой продукт, как сметана, дальше Польши вообще не распространён. О сметане и настоящем чёрном хлебе уже в соседней Германии ничего не знают. Я уж не говорю про Англию, где консервированный в больших прямоугольных банках бекон один к одному по вкусу и упругости напоминает залитую тосолом бледно-розовую листовую резину. В первый же день стоянки я решил сделать вольный выезд – просто прокатиться, размять ноги, пропедалировать окрестности Куинборо. День выдался ясным, с редкими высоко-кучевыми облаками, в разрывах которых синело британское небо. Ехать до самого Лондона по моим представлениям было далековато, и я направил свой видавший виды советский велосипед в сторону, противоположную от столицы. Путь мой лежал по Минстер роуд мимо опрятных двухэтажных домиков с обязательным палисадом и кусочком зелёного газона. В итоге я доехал до Минстера на море, о чём гласил придорожный указатель – Minster on sea. В Минстере много обширных зелёных газонов, с бархатистой подстриженной травкой, на которой, можно посидеть и даже поваляться, в чём, по всей вероятности, и выражается вся суть английской свободы. Я тоже не преминул разлечься на подвернувшемся мне покатом газоне, где проводили свой уикенд простые минстерцы. Я лежал в тени своего велосипеда под бегущими по небу альто-кумулюсами (так в метеорологии называют высококучевые облака), доедал, купленный в попавшемся по дороге магазине, банан (в те года я имел большое пристрастие к этому дефицитному у нас тропическому фрукту), и вспоминал почему-то Россию. Русский человек, где бы он не находился, привязан к своей родине незримой пуповиной, и вольно или невольно думает о ней. И он не может о ней не думать, иначе он просто нерусский человек. И вот я, русский человек, лежу в шестидесяти километрах от Лондона, в самом устье Темзы, на зелёном аглицком лауне, среди чуждой мне по языку и менталитету публики, с африканским бананом в зубах, в тёмных пластмассовых светозащитных очках, придерживаясь одной рукой за колесо валяющегося тут же велосипеда (чтоб паче чаяния не увели), и думаю о России. Думаю о ней хорошо, с любовью и обожанием за её муки и терпение, за её стойкость и силу, за её беспримерный подвиг служения Господу. И удивляешься, откуда берутся в России ельцины или Горбачевы? Испытание это для нас или наказание? Везёт России на типажи ещё со времён Гоголя. А ведь, если задуматься, то Ельцин = Собакевич, а Горбачёв = Чичиков. А похожи-то как – даже внешне! Такое впечатление, что с них были списаны портреты гоголевских персонажей. Вся и разница-то с Чичиковым, что один скупал мёртвые души, а другой умертвлял живые. Что мы видим в сухом остатке за последние как минимум сорок лет? – Монстроватую верхушку и смиренный до поры народ. – Ну, отчего?!!! – взывал я к небу, доедая марокканский банан и провожая плывущие по небу кучевые облака, которым не было ровно никого дела, ни до меня, ни до расслабившихся английских граждан, усеявших местные газоны. Кстати, публика, эксплуатирующая эти газоны, нисколько не печётся о чистоте уникальной английской подстилки, о которой я скажу позже. Лица, возлежащие, или восседающие на травах оставляют на них всё что ни попадя: бутылки из-под «колы», целлулоидные упаковки от чипсов, обёрточную бумагу и бумажные стаканчики для мороженого, конфетные фантики, разовую посуду и прочая, прочая, и прочая. Но удивительно не это, а другое: в общем итоге газоны эти остаются чистыми. Существуют специальные служащие (у нас их называют дворниками или, в крайнем случае, уборщиками), которые регулярно обходят свои «владения» и собирают этот разнообразный мусор в специальные мусоросборочные контейнеры на длинной палке со специальным механизмом для открывания крышки: нажмёшь на верхний рычажок, и крышка как бы сама открывается и закрывается. Таким образом, мусор обратно уж не сыплется. Вот идёт такой собиратель мусора – довольно опрятно одетый английский негр (или, как сейчас принято говорить, афроангличанин), в левой руке у него чудо-контейнер, в правой длинная палка с острым, слегка загнутым крючком – и накалывает он на этот крючок, даже нагибаться не надо, весь этот сор и безобразие и отправляет в приоткрывающийся время от времени зев контейнера. Не работа, а загляденье. Причём, если у нас на подобных работах заняты преимущественно женщины, то у них исключительно мужчины – большей частью иммигранты. Я не стал бросать кожуру от съеденного банана на газон, а, завернув в целлофановый пакет, положил в рюкзак. Заметив это, сосед по газону, который, потребляя чипсы, забрасывал их в рот, как кочегар уголь в топку паровоза, вдруг повернулся ко мне и с очень дружелюбным видом спросил: – Where are you from? (Откуда Вы?) Хотел, было, ответить ему словами капитана, но вспомнил, что он англичанин и должен знать кое-что об отделившейся республике, а ныне – целой стране. (Далее наш диалог даю сразу с переводом на русский): – Я из Латвии, – скромно ответил я. – О-о! Сразу видно, что не здешний, – весело и непринуждённо отреагировал сосед по газону и резким движением руки забросил себе в рот очередную порцию картофельных чипсов. Было видно, что Латвия его интересовала меньше всего. Во всяком случае, меньше, чем хрустящие чипсы. Он как бы пропустил это мимо ушей. – Вы лишаете работы випера. Это нехорошо… – Випер? Кто такой? – не понял я. – Это тот, который здесь убирает. Мы все здесь, и я в том числе, – англичанин постучал себя по груди полупустым хрустящим пакетом с чипсами, – являемся работодателями. И он почти по слогам произнёс: – Если мы не будем бросать здесь мусор, виперы останутся без работы. Я был поражён такой постановкой вопроса и никогда бы не подумал, что, оставляя за собой сор, совершаю чуть ли не благотворительный акт. Но соблазну бросить банановую кожуру на газон я так и не поддался. А британский «работодатель», доев свои чипсы, глубоко и громко икнул, оставил пустой пакет возле себя, порывшись в кармане, присоединил к нему использованные проездные билеты и произнёс назидательно, подняв перед собой указательный палец: – Нужно и о других людях подумать! По поводу английских газонов необходимо сказать отдельно. Это не просто газон с подстриженной травой, а гораздо более сложная, культивированная столетиями, вещь. Создавать их начали еще в XVII веке в так называемый якобинский период. Идею создания низко подстриженных лужаек приписывают Фрэнсису Бэкону – английскому философу, историку и политическому деятелю, основоположнику эмпиризма. Но лучшим его творением оказался английский газон. Недаром он писал тогда: «У лужайки есть два достоинства: во-первых, нет ничего приятнее для глаз, чем низко стриженная зелёная трава, а во-вторых, лужайка красиво оформляет сад». И с ним трудно не согласиться. На то он и философ. Мне бы до этого никогда не додуматься: не хватает бэконовского эмпиризма. Самые старые газоны в Англии – Кембриджский и Оксфордский. Им по нескольку сотен лет. Только за такой продолжительный срок газон может стать идеально ровным и свободным от различных сорняков. Из-за мягкого морского климата травы в Британии зелены круглый год. Газоны стригутся очень низко, поэтому травяной покров выглядит таким ровным и почти идеальным. Газоны разделяются на те, на которых можно лежать, сидеть и ходить. И только некоторые – для пикников. Очевидно, газон в Минстере оказался именно таким. 10.07.1993. Queenborough (продолжение) For sale. – Ане пожить ли в старой тихой Англии? – Смоковница. – Влияние Библии. – Плоды дикой яблони и алычи. – Последствия витаминизации. – Ленивко со штурвалом. – Брошенный буксир. – Первые трофеи. – Излишество на фоне принципа разумной достаточности. – Штурвал, как произведение искусства. На второй день мы с «дедом» совершили пешую прогулку по Куинборо. Проходя мимо домашнего ресторанчика «Прогулки с адмиралом», я предложил «деду»: «А не попить ли нам тут пивка?» На что дед с обидой посмотрел на меня и сказал одно лишь слово: «Издеваешься?» Видимо, памятуя, во сколько ему обошлось пиво в испанском порту Кастельон де ла Плана, он уже на всю жизнь потерял охоту к пивопитию в заморских странах. Забрели в жилые кварталы припортовой части, имеющей несколько заброшенный вид. Довольно много домов с табличками и вывесками «FOR SALE» и рядом «OPEN 7 days of week» («ПРОДАЁТСЯ» «ОТКРЫТО 7 дней в неделю»). Покупай – не хочу. – Устиныч, – говорю я «деду», – может, на старости лет приобрести тебе здесь двухэтажный домик со спальней на втором этаже. И будешь ты доживать здесь среди идиллической тишины и удивительного спокойствия свои, может быть, лучшие годы. – Да, скажешь тоже, – отозвался на это Устиныч. – А кто мне пенсию будет платить? Королева Великобритании? Я боюсь, что и в Латвии не отломится мне на безбедную старость, и придётся работать пока ноги ходют, да руки шаволятся. И дом ентот мне не поднять на мою зарплату. Что я получаю? – 1200 долларов в месяц. Кот наплакал. Адом такой тысяч на сорок фунтов стерлингов потянет. С каких шишей я куплю его? – Устиныч, – пытаюсь убедить я, – а мы поторгуемся. – Вот ты и торгуйся, – ответил на это Устиныч. В одном из открытых двориков мы увидели какое-то редкое дерево с вертикально стоящими на ветках конусными шишками красного и лилового цвета. «Дед» был так поражён видом этих шишек, что не избег соблазна сорвать одну из них – самую спелую и самую лиловую. Для этого мне пришлось подсадить его на ближайший сук. Всю дорогу «дед» нёс шишку, как некую драгоценность, беспрестанно любуясь ею. – До дому, интересно, довезу? Или увянет? – гадал «дед», – хотелось бы довести, жене показать. И что за цвет такой? Что за дерево диковинное? Может, смоковница, – вдруг предположил он. Дело в том, что на судне кто-то оставил Библию на русском языке в переводе Гедеоновых братьев, и «дед» за неимением другого чтения стал полистывать Священное Писание, где притча Христа про смоковницу почему-то более всего впечатлила его.