Поэтому сейчас, закурив, обвел взглядом придавленных вспышкой Лапина командиров, констатировав: – Вот так-то, братва… Комиссар, возможно, и прав. Но в любом случае советую четко разделять врагов и предателей. Враг, он ведь даже может стать ситуативным союзником, зато прощенный предатель обязательно предаст вновь. Зампотех, растерянно почесав затылок, решился задать вопрос: – А в Польше, получается, тоже предатели? Я мотнул головой: – Нет. Эти в своем праве. У них было сильное государство, которое москали в свое время тупо завоевали. Именно поэтому неугомонные поляки постоянно восстания устраивали, невзирая на целую кучу плюшек и послаблений от России. Но в девятьсот семнадцатом им фарт попер, и они неожиданно опять стали суверенными. Так что, считай, просто повезло людям. – После чего, хлопнув себя ладонями по коленям, закруглился: – Ладно, заканчиваем политинформацию. Со всеми дополнительными вопросами – к Кузьме Михайловичу. Он подробно разъяснит, что к чему. А сейчас к делу: докладываю – по метеоданным, из заслуживающего доверия источника, с завтрашнего дня устанавливается хорошая погода. Неопытный Михаил удивился: – Это что за метеоданные? Комиссар, под смешки окружающих, пояснил: – Самые надежные. От товарища Григоращенко. Вернее, от его когда-то сломанной ноги. Сегодня она ноет особым образом, и это значит, что на ближайшее несколько дней точно ожидается ясное небо. Взводный, со своей ногой, еще ни разу не ошибался в предсказаниях, и я ему в этом вопросе вполне доверял. Так что, переждав гогот, добавил: – И поэтому, в связи с полученными разведданными, батальон переключается на новую задачу. У товарища Фрунзеэ должно хватить сил и средств сдерживать фрицев в районе Перекопа. Тем более что мы подорвали два моста, нарушив противнику снабжение. А нам сейчас главное – постоянными ударами с земли и воздуха обескровить подразделения идущих сюда частей УНР. Чует мое сердце, что они, огибая линию соприкосновения с немчурой, рванут через Сиваш и сразу двинут к Севастополю, перерезая фронтовые коммуникации, имея конечной целью захватить корабли флота. Не зря же ЧК, после нашего пинка, столько агитаторов шароварных там отловило. Готовились, значит… После моих слов, уже ни на что не отвлекаясь, стали обсуждать предстоящее дело. Бить противника решили, пока они движутся поездами да походными колоннами. Но легко сказать – бить. Для начала их надо было найти. И желательно на дальних подступах. С другой стороны, направление, откуда враги идут, известно, а в остальном должны помочь авиаразведка и хорошо организованная серия засад. На немцах получить практику не вышло – непогода помешала. А сейчас фрицы закопались в землю, развернули артиллерию с зенитным прикрытием, так что применять против них «ганшипы» себе дороже. Зато гайдамаки в степи да на проселочных дорогах станут замечательной мишенью для авиации. Для начала на вечернем сеансе связи в штаб фронта было отправлено сообщение о новом противнике. Туда же ушло и распоряжение для авиаторов. К большой удаче, получилось даже связаться с группой Буденного – Михайловского, назначив им место встречи. Дождавшись от радиста получения подтверждения, я с довольной улыбкой хлопнул парня по плечу. Блин, реально – связь это наше всё! Главное, к ней подойти с умом! Ну и чтобы специалисты грамотные были. Ведь сейчас от нас до Перекопа более пятидесяти километров. Дальность уверенного приема моих радиостанций чуть меньше двадцати. Вроде положение безвыходное? Ан нет! На хуторе, недалеко от Семилетовки, был размещен радиопост, выполняющий роль ретранслятора. Так же, как и в деревне Малый Пруд. Тройного запаса аккумуляторов (при разовом суточном выходе в эфир) им железно хватит еще дней на десять. Даже если учесть саморазряд банок. С каждым связистом находилось два человека для охраны. Ребята имели приказ – если вдруг (именно «вдруг», так как пеленгаторов пока не изобрели, а стукачей из местных мы не опасались, потому что парни работали под хорошо оплаченной крышей местных контрабандистов) на них выйдет противник, то хватать «маркони» в охапку и быстро уходить. Приоритетом при этом ставилась целостность связиста, а не аппаратуры. Раций у меня пока в достатке, чего не скажешь о грамотных специалистах. Ну и конечно же сообщения шифровались. Причем хитро. Точнее сказать – гнали без всякого шифра, просто на чеченском языке. С этой стороны у меня был Мага. Промежуточные посты передавали сообщение как есть. А у Фрунзеэ, при штабе, находился младший брат Магомеда. Так что фрицы (без сомнения, слышащие нашу морзянку) мозг себе сломают, пытаясь дешифровать передачу. Ну а с Буденным пришлось поизвращаться. Сделали небольшую таблицу условных сообщений, которых вполне хватало, чтобы понять, где он находится и чего уже натворил. В общем, получив все подтверждения о доставке сообщений, я, очень довольный собой, пребывал в отличном настроении. Ну а что? К завтрашнему маршу почти все готово (механики еще чего-то подкручивают в технике, но часа через два закончат). Люди сыты и бодры. Больных нет. Трофеи освоены. Их излишки спрятаны во временный схрон. Общую приятность вечера несколько портила легкая свара сапера с зампотехом, но это так – рабочие моменты. На очередной, особо громкий вопль из-за деревьев я прислушался. Ага – Пташкин, зажав инженера в виртуальный угол, напористо требовал от него помощи в изготовлении корпуса для мины. Причем – немедленно. Но Игнат Анатольевич, несмотря на молодость и гражданское происхождение, весьма успешно оборонялся от настырного морячка. И под занавес выдал такую тираду, что я лишь уважительно покачал головой, а Пташкин, прочувствовав, наконец, несвоевременность своих хотелок, гордо удалился. Ну да – сапера можно понять, но сейчас, в данном вопросе, я поддерживал инженера. Завтра нам предстоит дальний марш. Причем настолько дальний и быстрый, что весь гужевой транспорт двинет даже не с нами, а в указанную промежуточную точку. Лошадки просто физически не сумеют за день отмахать почти сотню километров. Зато машины смогут. Ведь задумка у меня была какая – разрушить железнодорожные пути по дороге следования гайдамаков. Они ведь наверняка по железке думают проскочить. Может, даже до Геническа. А мы им эту малину обломаем. Если очень повезет, то успеем какую-то часть под откос пустить. Ну а остальных, которые двинут своим ходом, станем кусать в привычном нам стиле. Но для этого нам надо их встретить как можно дальше. И зампотех весьма проникся словами, что каждый человек будет на счету, а поломка даже одной единицы техники на марше меня весьма огорчит. Инженер уже наслушался страшилок про «огорченного» Чура, поэтому сейчас, без балды, все силы бросил на подготовку машин к завтрашнему дню. А Пташкин просто сдуру влез под горячую руку… В общем, убедившись, что вчерашний гражданский, проявив необходимую волю, отбил лихой наскок моремана, я со спокойной душой пошел дальше, заниматься своими делами. Потом был ужин, потом обход батальона, а когда уже почти стемнело, меня отловил комиссар. Причем не один, а с нашим аккордеонистом. Хм… значит, хвастаться будут, и сейчас произойдет очередная демонстрация вокала. В принципе, это началось довольно давно, еще когда мы к ростовскому параду готовились. Тогда у меня появилась идея наладить нормальную музыку в батальоне, а то исторгаемые трубачами звуки заставляли седеть волосы на ногах. Но позже стало не до того. Зато комиссар ничего не забыл, взяв дело в свои руки. Под его руководством организовался весьма приличный оркестрик, который где-то раз в пару недель выдавал очередной, выдавленный из командира шедевр. Шишку в оркестре держал аккордеонист Всеволод. Так-то он был бывшим студентом, ставшим ныне бойцом морской пехоты. При этом у парня, вкупе с домашним музыкальным образованием, присутствовал шикарный голос. Вот боец и зажигал. Поэтому сейчас, после некоторых уточнений, мы отошли в сторонку, и Севка, пробежавшись пальцами по клавишам, негромким баритоном запел: Эх, дороги, пыль да туман, Холода, тревоги да степной бурьян. Знать не можешь доли своей. Может, крылья сложишь Посреди степей. Дождавшись последнего аккорда, я выставил большой палец: – Во! То, что надо! Можно запускать в народ! Лапин согласно кивнул: – Это да… я вот тоже уже несколько раз слушал, как он репетировал, и все равно постоянно заслушиваюсь… Интересно, кто автор? Ведь будто про нас написано! Пожав плечами, я честно сознался: – Не помню. Кузьма пытливо глянул в глаза: – Чур, признайся, может, это все-таки твоих рук дело? Рассмеявшись, ответил: – Я что – похож на поэта-песенника? Мой максимум – это «Шел Кузьма гулять на речку, перепрыгнул через овечку». Так что не надо на меня наговаривать. Комиссар лишь хмыкнул. И морда такая хитрая, что сразу видно – мои слова его явно не убедили, и Михалыч по-прежнему подозревает командира в грехе стихоплетства. А Севка, поймав кураж, решил воспользоваться отличным настроением командира, застенчиво поинтересовавшись: – Чур Пеленович, а вы больше никаких песен не вспомнили? Опять услыхав про «Пеленовича», я лишь грозно цыкнул зубом. Ну да, осведомители меня уже просветили о внутренних шевелениях в батальоне. Ведь Бурцев, как подвижник с крестом, три недели таскался с тяжелым телом нерабочего пулемета. Правда, постоянно находясь под недремлющим надзором комиссара и Федора, свою антинаучную, языческо-религиозную деятельность прекратил. Но один хрен, упорствовал в отрицании, настойчиво величая меня (выбирая момент, когда я этого точно не услышу) исключительно по имени-отчеству. Народ в батальоне подобрался хоть и отмороженный, но при этом вполне лояльно относящийся к юродивым. Видно, воспитание, заложенное с детства, сказывалось. Студент с пулеметом подходил под определение «юродивый», как никто другой. Ему сочувствовали (обычные бойцы), подкармливали внепайковыми вкусняшками (повар) и даже давали вещевые ништяки (баталер, оторвавший от собственной души почти новый ремень). Подвиг ротного баталера стал последней каплей, и, поняв, что все заходит куда-то не туда, я распорядился оружие у мученика изъять, передав ружмастерам на починку, а хорошо подкачавшегося за это время Серегу по уши загрузил писарской работой. Только, как оказалось, было уже поздно. Мои ребятки вполне справедливо считали себя лучшими из лучших. Да и сам я постоянно их в эту сторону накачивал. Но ведь у лучшего подразделения и командир должен быть самый лучший? Можно даже сказать – легендарный. Я со всех сторон этому соответствовал, кроме одной, независимой от меня, незначительной малости – у командира не было нормального, полноценного имени. И поэтому сейчас, когда я набрал воздуха в грудь, чтобы рявкнуть на потерявшего берега музыканта, вмешался Лапин: – Чур, ты, главное, не горячись. Ну что такое, в самом деле? Тебя уже во всем батальоне так кличут. Довольно давно. Вот как в Крым прибыли, так и пошло. И я решил с мнением народных масс не бороться. Зачем? Ведь ничего обидного или оскорбительного в этом нет. Вот вспомнишь ты свое настоящее имя – хорошо. А вдруг нет? Так и будешь до конца жизни, словно цуцик, с кличкой ходить? Неправильно это. Выдохнув, я хмуро спросил: – То есть, значит, просто Чур это кличка. А Чур Пеленович Сварогов это, по-твоему, нормально? Ты сам соображаешь, что говоришь? Комиссар хладнокровно кивнул: – Вполне. И Чур Пеленович ничуть не хуже других имен. Считай, что батальон тебя крестил. Тем более, мы с товарищами из матросского комитета посовещались и решили общее собрание провести по этому поводу. Только пока как-то не складывалось – или тебя нет, или какой-то взвод в разгоне. Но вот, как с остальными нашими бойцами соединимся, так первым делом тебе фамилию с отчеством и присвоим. Официально, как положено – с занесением в протокол и печатью подразделения! Меня это развеселило: – Я вам что – бронепоезд? Общим голосованием имя подбирать? Собеседник горячо возразил: – Ты лучше! Тем более – ничего подбирать не надо. Уже все подобрано. Только ты не вздумай скандал устраивать, потому что предстоящее действие здорово вдохновляет людей. – В смысле? Кузьма потупился: – Ну, будущее решение комитета, оно как бы не тайна. Да, в общем-то, все про это знают. Так что народ готовится… Я заржал. – Ты еще скажи – к таинству! – последнее слово я произнес многозначительным шепотом и, перейдя на нормальный тон, продолжил: – Но сам подумай – ведь хрень какая-то получается! Ладно бы решили, что буду Иван Ивановичем Ивановым. Так нет – послушали идиота и ударились в религию. Комиссар вскинулся: – Наоборот! Никакой религии! Я тут, в Севастополе, на всякий случай к священникам с ребятами из комитета наведывался. Так вот – церковь выступает категорически против даже упоминаний старинных языческих верований. А наших парней этот церковный запрет очень сильно подзудил и вдохновил. Сам знаешь их отношение к попам. Так что все как-то один к одному сложилось. Тем более что Ивановых много, а Чур один. Его ведь вся страна знает! И церковникам это имя поперек горла, что в свою очередь очень нравится бойцам. Поэтому никуда ты не денешься, Чур Пеленович! Кузьма набычился, готовясь отстаивать свое мнение, а я молча смотрел на него. Ну-ну… можно подумать, для меня это известие – неожиданность. Нет, разговор я так построил, что вроде как я удивлен, только на самом деле знал об этих шевелениях с момента их появления. Какой же я командир, если не буду в курсе происходящего в батальоне? Вначале думал прекратить самодеятельность, но потом решил – какого черта? Действительно – хожу с кликухой, словно барбос. Пора уже остепениться. Правда, сам изначально на что-то столь вызывающее не рассчитывал. Думал, что-нибудь обычное взять. Навроде – Чур Артемов. То есть тупо поменять имя с фамилией, включив любое рандомное отчество (ну не Владленовичем же называться?). Но если уж так повернулось, то пусть идет как идет. Тем более – решение батальона, принятое в боевой обстановке, заткнет рот всем будущим недоброжелателям. А они обязательно будут. Назовись я так самостоятельно, всенепременнейше появятся «товарищи», страстно желающие потыкать носом товарища Чура в его сомнительное ФИО. Но теперь никто и вякнуть не посмеет. К слову, насчет будущих «вякальщиков». Как я уже говорил, в дальнейшем вращаться планирую в самых верхах. Как раз там, где «товарищи» жрут друг друга денно и нощно. И для того, чтобы не давать им повод цеплять Чура туманным прошлым, была разработана «легенда». По ней, мы с товарищем Жилиным плотно работали еще с четырнадцатого. В нашей группе из пяти человек была строгая конспирация, поэтому даже Седой не знал настоящих имен. Общались исключительно по партийным псевдонимам. Занимались в основном «эксами». При этом такая группа реально существовала. Вообще, Иван, помимо остальной работы, курировал несколько подобных, никак не контактирующих между собой ячеек. Но лишь одна была уничтожена полностью. Причем у него на глазах – во время попытки захвата денежного фургона. Двое случайно подорвались на самодельной бомбе, еще двоих застрелили полицейские. Жилину тогда удалось уйти чудом. А полиция долго искала пятого налетчика. Вот, по легенде, я и стал тем самым пятым, из разгромленной группы. И в марте восемнадцатого Иван меня чудесным образом «нашел». Скажу больше – боевика Чура вспомнил даже главарь пролетарской революции. При этом, как говорил Седой, ему даже свои способности к воздействию применять не пришлось. Так – чистая психология. Пару раз, в разговоре с Ильичём о прошлых свершениях, он упомянул мое имя. А дальше вождь уже самостоятельно Чура в пример на собраниях ставил, как лично знакомого старого подпольщика, заслуженного и проверенного товарища, который сейчас творит чудеса на фронте. Поэтому я очень сильно сомневаюсь, что кто-то, после слов Владимира Ильича и Ивана Николаевича, захочет копать, пытаясь прояснить мои детские и юношеские годы. В этом просто не будет смысла. Ну, разве что будущие биографы начнут стараться… С другой стороны, интригующих идиотов всегда хватало, и обязательно найдутся те, кто решит палочкой потыкать Чура, подозревая его невесть в чем. Проявляющих, так сказать, «пролетарскую бдительность». Ну да ничего. Как найдутся, так и потеряются.