— Боцман! — крикнул он, заметив на палубе знакомую лыжную шапочку с помпоном. Беседочка, на ходу отколупывая ногтем краску на руке, спустился на причал. — Слушаю, капитан. — Маляры, наверное, через недельку переберутся в нос. Пора освобождать ваши помещения. — Куда денем имущество? — Сурик с руки не отколупывался. — Решите сами, боцман, — повернулся капитан. — Хоть на причал. — Бу-сделано, капитан, — коротко буркнул Беседочка. Он понял, что капитан в его проблемы входить не собирается. — «На причал», — ворчал боцман, поднимаясь на судно. — Лучше уж просто выбросить, да дело с концом… На причал боцманское имущество выкидывать, конечно, было нельзя. Любой, самый беззаботный хозяин не останется равнодушным при виде такого богатства. Растащат. Не будешь же всю ночь куковать возле барахла! Иван Михайлович Беседочка был одним из старейших боцманов на флоте. Он переплавал на многих судах и перевидал капитанов столько, что, припоминая их, сбивался со счёта. Любой капитан мог быть спокоен при таком боцмане: порядок на судне он соблюдал, по его излюбленному выражению, «как в лучших домах Лондона». Как было в этих самых «домах», никто не знал, но даже старые угольщики-паровики, на которых доводилось когда-то плавать Беседочке, сияли у него, как пассажирские суперлайнеры. Как обычно, боцманское имущество помещалось на «Геркулесе» в носу, в кладовых полубака, именуемых на всех судах «шкиперской» и «фонарной-малярной». Туда и направился после разговора с капитаном Беседочка, отыскивая в связке нужный ключ. В кладовой на стеллажах хранились ценнейшие вещи на любой житейский случай. Боцман Беседочка собирал их по всему свету. Бидоны с краской, запасливо прихваченные во время прошлого ремонта в Находке. Натуральный свинцовый сурик, выменянный в Гамбурге. Новые, восковой свежести, манильские канаты, толстые коврики-маты из тростника, чтобы вытирать ноги у коридорных дверей, всевозможные тросы, шкертики, разнокалиберные кисти, флейцы, брезентовые чехлы, тенты… Даже пустая красная бочка нефтяной компании «Эссо». — А это зачем? — пальцами тыкали в бочку матросы. — Хорошей работы вещь, — ревниво прикрывал боцмаи дверь в кладовку, — Есть место? Есть. Ну и пусть полежит. Пригодится. — «На причал»… Как бы не так, — обвёл взглядом своё богатство Беседочка, — Вот кончат работы в шестом трюме, сложу туда. И трюм задраю… Но тут боцман заметил, как в полутёмном углу на стеллаже что-то ворохнулось. Какое-то движение. Крыса? Вообще на «Геркулесе» крыс не было. На всех стоянках боцман всегда ставил па швартовные тросы жестяные круглые щитки-тарелки. Направляясь по толстому тросу с берега на судно, крыса не могла одолеть такого препятствия. Но сейчас, может, и завелись? Судно всю весну стоит в ремонте, и, кроме тросов, на борт ведёт широкий трап-сходня. Вооружившись шваброй, боцман по-кошачьи подкрался к стеллажу. Но из угла вылетела птичка и привычно юркнула в трубу вентиляционного грибка. На стеллаже было гнездо. Маленькое круглое гнёздышко, аккуратно сделанное из сухой травы и пакли. В гнезде лежали четыре светлых, покрытых мелкими ржаво-чёрными крапинками, яичка. — Вот те на! — удивился Беседочка. — Пока стоим, птицы у нас пообжились… Боцман вышел на палубу и увидел небольшую птичку. Она сидела на лебёдке, подёргивая длинным хвостиком и глядя встревоженно на боцмана. — Плисочка, — узнал её боцман и улыбнулся. — Трясогузка… Глупая, как же ты терпишь тут, среди такого адского грохота? Ему вспомнилось, как когда-то пара таких же птичек поселилась за наличником их хаты на далёкой Черниговщине. — Не зорь их, Иванко, — говорила ему мать. — Це добри птички-водянички. Когда птиця у хати селиться — к щастью… Птички целыми днями бегали по соломенной, политой жидкой глиной кровле, перепархивали по тыну, в лёгком, танцующем полёте висели перед наличником, где попискивали птенцы. Счастья в бедной хате не прибавлялось, но глядеть на птичек было так радостно. Как же давно это было! Как во сне… — Ну-ну, — забормотал боцман. — Ухожу, ухожу… Живи пока, а там видно будет. …Два раза в неделю ход ремонта судов проверял главный инженер завода. Начальники цехов и мастера собирались в красном уголке корпусного цеха и докладывали, как идут дела. — «Альтаир»! — называл суда главный инженер, — «Палтус»… А как на «Кунашире»? Цехи работали на судах бок о бок и, случалось, мешали друг другу. Пытаясь определить виновных в задержке работ, главный гневался. Планёрки становились шумными и нервными. Быть виновным никому не хотелось. Ведь у каждого, кто невольно не выполнял график, были свои причины, представлявшиеся ему самыми серьёзными. Совещание затягивалось. Главный посматривал на часы и дёргался: он не успевал проверить все суда, а в двенадцать часов начинался перерыв, и в красном уголке обедали, играя в шашки, рабочие-корпусники. Около двенадцати в уголок приходила кошка, привыкшая обедать вместе с рабочими. Она садилась против главного инженера и глядела ему в лицо. Он говорил больше и громче других. Но главному было не до кошки. Тогда она начинала орать. Мастера переглядывались и посмеивались. — Да уберите вы эту… — не выдерживал главный. Назвать кошку кошкой ему почему-то не хотелось, а другое слово сразу не придумывалось. — Так ведь всё, Анатолий Фёдорович, — напоминали ему мягко, — обед. Маруська время знает… — Ну хорошо, хорошо. Проверим коротко «Геркулеса». Как там обстройка? — В корме работаем, через пару дней уйдём, а нос маляры ещё не дали, — поднялся мастер плотников. — В чём дело, Шишов? Когда кончите работать в носу? — Да мы ещё не начинали, — честно признался Стёпа. — Боцман там какой-то… заскорузлый… — Какой? — Заскорузлый, — повторил мастер под общий смех. — Ну, упрямый. Никак не пускает нас в свои кладовые. — Это не причина. Есть капитан, решите с ним, — отрезал главный. И добавил, уже улыбаясь, собирая на столе бумаги: — Вы же ошкрябщики, вон какие суда ржавые оббиваете, а с «заскорузлым» боцманом не можете справиться… Всё, товарищи, освобождайте уголок! Надо дать людям передохнуть! Шишов так и сделал. Он не стал разыскивать «боцмана с платочком» и побежал в капитанскую каюту. Потряхивая белобрысым чубчиком, капитан Звонцов гладил через холстинку брюки. — Да как же так?! — стукнул утюгом капитан, осердясь на боцмана ещё и за то, что из-за него его застали за таким некапитанским занятием, — Он же мне обещал! Капитан наскоро покончил с брюками и вызвал Беседочку. — Боцман! — произнёс капитан вкрадчиво, даже нежно, что, конечно, не предвещало ничего хорошего. — Вы читали, что написано на плакате? — Где? — невинно спросил боцман и обвёл взглядом каюту. В ней пахло чем-то палёным. Небольшое «загорание», как это называют пожарники, пожалуй, могло бы сейчас облегчить его положение. — У трапа, вот где! — У вас чем-то палёным пахнет! — повёл мясистым носом боцман, но тут же заметил на койке свежевыглаженные клёши и сразу догадался… — Что вы мне зубы заговариваете! — вскипел капитан. — «Палёным»! Может, это вы подгорели со стыда, третий раз всех обманываете! Читали или нет? — Читал… Грамотный. — Ну, что там написано? — Много там чего написано… А что вы кричите?! У меня за тридцать пять лет плавания знаете, сколько в ушах капитанского крику напрессовано?! Закусив губу, капитан отвернулся к иллюминатору. Действительно, горячиться не стоило. — А написано там, дорогой Иван Михайлович, — прежним зловещеласковым тоном продолжал капитан, — там написано, что маляры взяли обязательство досрочно сдать «Геркулеса». А вы — вот вы! — им мешаете. Да, да! И трюм свободен, и есть куда шмотки перетащить… Капитан прошёлся по каюте и задёрнул штору у койки с брюками. — Непохоже это на вас, Иван Михайлович! — уже спокойно упрекнул Звонцов. — Может, что-то мешает? Какие-то есть причины? — Та… что там мешает… Ничего не мешает, — поморщился боцман. Он действительно трижды обещал освободить кладовые, и ему было неловко перед капитаном. Но и говорить про гнездо не хотелось. Несерьёзно как-то… Подумаешь, какое дело — птюшечка! Боцман пыхтел, переминался и не уходил, хотя капитан его уже не держал. — Вообще-то, есть одна… причина, — выдавил наконец Беседочка, — Гнездо там у меня… — У вас?! — Ну… У меня в фонарной-малярной. Птичка поселилась. А у неё уже чикулята. — Какие? — Да такие… Ма-асенькие! — Пойдёмте, покажете. Птичек на месте не оказалось. Четыре полуголые шеи тянулись из гнезда. — Промышлять полетели, — словно бы извинился за своё хозяйство боцман. — А поглядели бы, как сам-то, трясогуз, подкармливал её, когда она сидела, яички парила, — прямо как сиделка! Они стояли у двери. Присмотревшись, капитан оглядывал фонарную-малярную, отмечая отменный порядок, и думал, что зря накричал на Беседочку, такого боцмана поискать… — Вот как тут пустишь ошкрябщиков? — развёл руками Беседочка. — Погибнут чикулята. — Птенцы? — Ну. У нас на селе их чикулятами звали. — Так бы и сказали сразу, — вздохнул капитан. — А то темнили, темнили… Что делать-то будем, Михалыч!