Бобры — исконные битюжские жители. Даже город, стоящий на Битюге, называется Бобров, и на гербе этого города изображён бобр. Мало кто видел бобров на воле. Зверь ночной и очень осторожный. Но следы их ночного хозяйничанья трудно не заметить. Подгрызенные и поваленные деревья, вороха широких, как от стамески, стружек, пни, похожие на плохо заточенные карандаши, промятые в камышах тропинки, хатки, в которые можно попасть, лишь поднырнув в воде, — всё это работа бобров. И пляжики, обтоптанные мокрыми перепончатыми лапами, тоже бобриные: тут они выходят на берег. Каждый такой пляжик оглажен чем-то мокрым, будто бобр вытаскивал бредень. Я не сразу взял в толк: что же всё-таки выволакивают бобры из реки? А потом догадался: хвост! Широкий и плоский, как лопата, голый хвост, который охотники называют о́шибом. Выберется бобр на пляжик, вытащит тяжёлый мясистый хвост-о́шиб, отряхнётся по-собачьи и отправится знакомой тропкой по своим ночным делам. Ночью меня разбудил какой-то звук. Полежал, прислушался. Тихо. Может, показалось? Но вижу, что и Пыж насторожился. Сидит у застёгнутого выхода из палатки. Вдруг — бу-бух! Будто валун сбросили с обрыва в реку. Пыж даже подпрыгнул. И опять тишина. Спустя время снова: бу-бух! Ещё валун. И пошло, удар за ударом: бу-бух! Бу-бух! Бу-бух! Признаться, оторопь меня взяла. Ночь, безлюдье и глушь, а Битюг такими бултыхами выворачивается. Вылез из палатки, а Пыжа оставил, чтобы не спугнул тех, кто булыжниками кидается. Луна. Реденькие облака, как пёрышки, ровно раструшены. Зябко. Речка плотным туманом залита. Красота! Красиво, но ничего не видно. Кто-то в тумане шебуршится осторожно. Тихо поплёскивает. Бухнуло! Ещё раз! А кто — не видать. Только туман покачивается, светится под луной. Но тут запертый в палатке Пыж обиженно тявкнул, и всё стихло. А в один из вечеров я припозднился у костра. Поправлял, пошевеливал палочкой дрова, смотрел в огонь. Слышу — шуршит осока на том берегу. Чьи-то шаги. Соступил в воду. Всплеснул… Поплыл… Два уса разошлись по воде. И вдруг — как бухнет! Так же, как тогда. На валун похоже. Круги побежали по омуту. Закачалась в них, раскололась отражённая луна. Не успела вода успокоиться, опять как шибанёт! Бобр. Недаром у него хвост так называется — о́шиб. ФИГУРА БРАКОНЬЕРА Я полюбил Битюг сразу, с первых дней плавания. Полюбил его зелёный мир, тихие заводи с белыми кувшинками, его чистую воду, птиц и рыбёшек, быстрых, как солнечные зайчики. Мне захотелось защитить эту маленькую речку. Но от кого? Кто мог ей угрожать? Прежде всего, конечно, браконьер. Самый страшный враг природы. Фигура браконьера представлялась мне омерзительной. Фигура скалила жёлтые ненасытные зубы и бряцала ржавыми петлями-ловушками. С браконьерского плеча свисала мокрая сеть, полная краснопёрок. Карманы топырились от шашек тола. Я поглядывал, нет ли в округе такого браконьера, чтобы схватиться с ним и выдворить с Битюга. Но браконьера не было. Никто не перегораживал речку сетями, не глушил рыбу толом и не палил из ружья в птиц и зверей. Желание защитить Битюг не находило себе дела и беспомощно обвисало, как парус в полный штиль. И вот появился браконьер. Он сидел в старом, латаном ботничке и натягивал перемёт — десятка два крючков на длинном, через всю реку, шнуре. Я подгрёб к ботнику. Браконьер разогнулся и оказался тщедушным конопатеньким дедушкой. — Доброго вам здоровьица, дальний путешественник, — ласково сказал дедушка-браконьер и глянул на меня голубыми, как цветочки льна, глазками. Он снял картуз. Обнажилась лысина, покрытая крупными веснушками, похожая на божью коровку. — Благодать-то какая! — продолжал он, окидывая взглядом речку и расплываясь в улыбке. — Разве перемёт не запрещён? — я решил не поддаваться на браконьерскую ласку и быть строгим. — А не знай, милок, — ответил он, всё так же улыбаясь и не обращая внимания на мою строгость. — Всю жизнь, как родился туточки, ловлю. Поставлю да и пойду. У коровы прибрать или картохи копать, к примеру… А вечером приду, глядишь, и будет десяток окушков нам со старухой на ушицу. Или плотвушка попадёт, тоже годится… Нет, не браконьер этот дедушка, решил я. Человек, который родился на речке и прожил на ней жизнь, имеет право ловить в ней рыбу. Даже перемётом, который работает на рыбака, пока он косит сено или копает картошку. Никак не мог я найти злостного хапугу-браконьера… Но не всё благополучно было на Битюге. Всё-таки речка нуждалась в защите. Едва мы тронулись в путь, мне попалась бутылка. Сразу вспомнились старые романтические истории с кораблекрушениями, бутылочная почта… Я даже заглянул в бутылку — нет ли в ней записки? В остальные заглядывать уже не хотелось. Одни бутылки плыли по течению, другие торчали, застряв в водорослях. За каждой из них виделся взмах человеческой руки, бездумно метнувшей бутылку в чистую реку. Нет, одной руке не под силу было накидать столько бутылок. Тут требовалась компания бутылкометателей… Я попытался подсчитать бутылки, чтобы предъявить этот счёт первому встречному метателю. Но никто не кидал на моих глазах бутылок. Предъявить счёт было некому. Ночью мне приснился сон. Всех бутылкометателей затолкали в огромную бутылку. Они барахтались в ней и скользили по стеклу, как хлебные вредители жуки-кузьки, которых мы собирали на полях в школьные годы. «Не надо нас в воду! — вопили бутылкометатели. — Мы больше не будем!» …В конце пути фигура браконьера представлялась мне уже иной. Она была неопределённых форм, рыхлой и расплывчатой. Она всё время меняла свои очертания, и воевать с ней было трудно, удары как бы приходились в пустоту. Фигура была составной. Она складывалась из тех рыбаков, которые густо сидели в резиновых лодках и раскидали вокруг крючков больше чем в двадцати перемётах, и из тех неизвестных, которые скатили в речку вонючую бочку из-под солярки. В неё входили лесорубы, которые бензопилой «Дружба» валили зелёные деревья на берегу неподалёку от села Верхняя Тойда. В ней можно было разглядеть того стрелка из города Боброва, что пальнул забавы ради из двустволки в налетевшую цаплю-чепуру и, к счастью, промахнулся. Беззаботные бутылкомстатели дополняли безобразную фигуру браконьера. Я устыдился, когда вспомнил, что однажды выплеснул в реку сажные помои из котелка. Значит, и я прилепил к бесформенной браконьерской фигуре свой кусочек, тоже навредил немножко Битюгу — маленькой речке, которую так легко испортить. Которая вырастила тенистые леса на берегах, а в лугах — пышные травы. Которая кормит, укрывает и радует многих птиц, рыб и зверей. И людей, конечно, тоже. МОЛОЧНЫЕ РЕКИ, СЫРНЫЕ БЕРЕГА Рано утром из лесу донеслась музыка. И глухой дробный топот множества ног. «То ли ещё будет, ой-ёй-ёй!»— предупреждала певица. Показались коровы. Они бежали на луг, возле которого я встал на ночлег. Это было похоже на утренний кросс горожан «трусцой от старости». Лидер кросса, крупная пятнистая корова с кудрявой чёлкой между голубых рогов, прибежала на выгон, протрубила о своём первенстве и принялась жадно, с хрустом драть траву. Послышались жестяное бренчание и скрип. На опушку выехал на разболтанном дамском велосипеде пастух. За ним в траве змеился чёрный, мокрый от росы кнут. Велосипедные колёса отчётливо выписывали число «88». Пастух на ходу сошёл с седла, подтолкнул велосипед, и тот сам ткнулся в куст, упёрся в него рогами. Кнут замер, как пригревшийся уж. — Здорово ночевали! — сказал пастух. На нём была выгоревшая пляжная кепочка. Таинственный лунный свет стоял под её синим прозрачным козырьком. — Подсаживайтесь завтракать! — пригласил я пастуха. — Это можно! — охотно согласился пастух. — А чего мне теперь делать? Хоть весь день завтракай. Сейчас только музыку им поставлю. — Он щёлкнул магнитофоном. Полились звуки танго, — Под эту пасутся хорошо. А под ту лучше бегут. За едой пастух снял кепочку. Без синего козырька лицо его оказалось рыжим, с красным облупившимся от солнца носом. Звучала музыка. Дружно хрупали и сопели коровы. Велосипед поблёскивал из куста остатками никеля. Мы ели манную кашу, помидоры и частик в томате. — Приходи вечером на тырло! — позвал пастух, расставаясь. — Гостем будешь! Зорями над Битюгом гудят моторы. Идёт электрическая дойка коров. Мне давно хотелось посмотреть, как это делается. И я под вечер отправился в коровий лагерь. Большое красное солнце катилось по краю земли. Битюг тихо струил красную воду меж чёрных камышей. У ограды лагеря желтела автоцистерна с надписью: «Молоко». Под навесом урчала доильная установка с детсадовским названием «Елочка». Коровы стояли в металлических станках и косились на длинный гибкий шланг. Он вздрагивал от бежавшего в цистерну молока. Облако тёплого молочного запаха висело над тырлом. В нём бесшумно метался, ловил мошкару козодой. Пастух сидел в вагончике за дощатым столом и разминал молодую картошку с простоквашей. — Теперь гы со мной повечеряй! — подвинулся на скамье пастух. Над столом висел вырезанный из газеты портрет доярки, обнимающей большую пятнистую корову. — Это та обжора с голубыми рогами? — узнал я корову. — Она! — с гордостью сказала доярка. — Наша Кленочка. Клеопатра. Любит покушать. Зато и молока даёт за двоих. Недаром говорится: «У коровы молоко на языке». Меня угостили парным молоком. Оно пахло лугом. Пышная пена щекотала губы и шептала из кружки, уговаривая выпить ещё. Шофёр молоковоза удил с мостков рыбу. — Оккупанты лохматые! — ворчал шофёр, насаживая на крючок свежего червяка. — Такого классного выползка слопали… — Чего бурчишь? — спросил пастух в темноту. — А, Валерк? — Та раки! — с досадой сказал шофёр. — Не успеешь закинуть, тут же набрасываются! — У тырла завсегда раков много, — рассудительно подтвердил пастух. — Тут им харчишки перепадают, ополоски бидонов, комбикорм… — Валера! — крикнула доярка, — Молоко пить будешь? — Оно мне снится, это молоко! — отозвался шофёр. — Всё молоко да молоко. Кабы квасу!.. Долго гудела «Ёлочка». Потом шум оборвался, всё стихло. Стало слышно, как дышат коровы и пробует голос лягушка на Битюге. — Всё, Валера! — сказали в тишине. — Можешь ехать. Цистерна, высвечивая пыльную дорогу, покатила в город на молокозавод. Будто пробился и побежал от Битюга молочный ручеёк, чтобы слиться на заводе с ручейками от других коровьих лагерей и превратиться в кефир, ряженку и сметану, в пласты жёлтого масла и большие, как автомобильные скаты, круги сыра. СТАРЫЙ ДРУГ