Я зашла в открытую дверь шестой квартиры. Ирина, встречавшая меня, была одета так, словно с минуты на минуту собиралась выходить из дома. На ней были темно-синие джинсы и голубая водолазка, выгодно подчеркивающая изгибы точеной фигурки девушки. Волосы ее были заколоты в высокий конский хвост, открывая красивый лоб. Ни грамма косметики, взволнованный и тревожный вид, беспокойные глаза, которые перебегали с одного объекта на другой, подолгу ни на чем не останавливаясь. Я коротко кивнула и, не дожидаясь чинного приглашения, вошла в квартиру. Ирина и не думала о законах гостеприимства, не предлагая пройти в комнату или кухню, сразу затараторила: — Мама говорила, она в эту смену больного отвезла в больницу. У него пневмония, а он жалобу на нее написал! Мама сказала, что вы рядом были, можете подтвердить, что ничего он не говорил, он все специально придумал! — Так, стоп, — прервала я девушку. — Начнем по порядку. Какого больного отвозили? Имя, фамилию сказать можете? — Стас его зовут, — немного подумав, ответила та. — А фамилия, я ее тоже запомнила… Она простая, сейчас… А, точно, Лихачев. От слова «лихач», мне сразу его имя и фамилия не понравились… Я сразу поняла, о каком больном сейчас говорит Ирина. Лихачев, тот тридцатипятилетний странный товарищ, у которого неделю держалась высокая температура и который никак не мог собраться в больницу. Вроде Наталье не нравилось его дыхание, она так и поставила — «пневмония под вопросом». И что, скажите на милость, не понравилось этому Лихачеву? На что жалобы-то? — Мама говорила, он сказал, что не в ту больницу его привезли… — словно прочитала мои мысли Ирина. — Якобы врачи неопытные, с пневмонией его куда-то доставили, хотя он говорил, что у него туберкулез… — Какой еще туберкулез? — округлила глаза я. — Ирина, вы уверены? Я же точно помню, Лихачев, если мы говорим о том человеке, жаловался на слабость и высокую температуру. Про туберкулез и речи не было! Вы точно уверены, что ничего не перепутали? — Конечно, я уверена! Мне же мама сама сказала! И она тоже удивлена была, потому как больной ничего не рассказывал про туберкулез! И вы тоже там были, можете подтвердить, что мама правду говорит! Вы же свидетель! — А где сейчас Наталья Романовна? — спросила я, про себя подумав, что история эта явно не случайна. Ирина ответила мгновенно: — Ее на разбирательство вызвали, на главную, ну, то есть центральную подстанцию. Как она только уехала, я сразу же позвонила вам, чтобы вы помогли маме… Если бы она одна, без свидетеля работала, то ее бы точно уволили, больные ведь всегда правы, а не врачи. Но вы можете подтвердить, что мама правду говорит! Комиссия в два состоится, уже скоро… Пожалуйста, скажите им, что мама не виновата! — Так, на центральной подстанции, точно? — спросила я. — Я отправлюсь туда, чтобы успеть к началу разбирательства! Где находится центральная подстанция «Скорой помощи» города Тарасова, я уже знала, ведь именно туда я поехала в тот день, когда проходила собеседование, устраиваясь фельдшером. Я изо всех сил жала на педаль газа, проскакивая знаки с ограничителями скорости, и наверняка за нарушение правил меня поджидают квитанции со штрафными санкциями. Однако сейчас мне было абсолютно без разницы, какую сумму придется выложить за превышение скорости — лишь бы дорожный патруль не остановил мою машину, это сейчас совершенно некстати… Несмотря на то что на дороге мне не попадались сотрудники дорожной полиции, на разбирательство по делу Натальи я все же опоздала. Секретарь сказала мне, что комиссия собирается в актовом зале на четвертом этаже, и я, не ответив на ее вопрос, кто я и по какому поводу, взбежала на верхний этаж подстанции. Дверь актового зала была открыта, и я увидела, что все помещение заполнено народом. По всей видимости, на комиссии присутствовали начальники и заведующий с различных подстанций. Они не были одеты в медицинскую форму, мужчины в основном были облачены в брючные костюмы строгих тонов, женщины — в светлые блузки и юбки. Присутствующие сидели в креслах, а на сцене стояло пять стульев, на которых восседали пятеро человек, две женщины и трое мужчин. Ни одного знакомого мне лица я не увидела, хотя заведующий пятой подстанцией, Андрей Максимович, должен был находиться на разбирательстве. Один из людей на сцене строгим голосом громко произнес: — Вызывается врач пятой подстанции, Наталья Романовна Дьякова. Присутствующие переговаривались между собой, создавая равномерный гул. Однако, когда со стула первого ряда поднялась поникшая, как-то ссутулившаяся женщина, зал стих. Наталья словно хотела выглядеть незаметнее и издалека напоминала сгорбленную старушку. Однако, когда Наталья поднималась на сцену, мне показалось, что она что-то про себя решила, выпрямилась и пошла уверенным шагом. Все присутствующие уставились на нее, и я бы не сказала, что выражения их лиц казались дружелюбными. Напротив, создавалось впечатление, что женщина идет в клетку с тиграми, которые только и ждут, когда можно будет растерзать свою добычу. Врач встала напротив сидящих на креслах начальников — точь-в-точь Жанна д’Арк перед инквизиторами, только без кандалов. — Мы слушаем ваши показания в деле пациента Лихачева, — проговорил пожилой мужчина, наверняка самый главный из начальников. Наталья подняла голову и произнесла: — Стас Лихачев, тридцати пяти лет, вы-звал «Скорую помощь» с жалобами на высокую температуру и слабость. Несмотря на то что болезненное состояние длилось около недели, пациент не вызывал участкового врача, так как, по его собственному признанию, надеялся, что температура понизится сама. Я произвела осмотр больного, прослушала легкие. С подозрением на пневмонию Лихачева отвезли в отделение общей терапии. О том, что у больного — туберкулез, он не говорил ни мне, ни моему фельдшеру. Это все, что я могу сказать по поводу данного случая. — А вот пациент, напротив, утверждает, что говорил вам про наличие у него туберкулеза! — возразил тот же самый мужчина. — И он заявляет, что врачи попросту не выслушали его, проявили в отношение него грубость и без разговоров повезли в какую-то больницу, хотя надо было доставить его в совершенно другое отделение! И как, скажите на милость, вы это объясните? — Я, в свою очередь, утверждаю, что ни о каком туберкулезе речи не шло! — настаивала на своем Наталья. Однако ее грубо перебила женщина лет сорока пяти, соседка пожилого оппонента врача: — Это грубая врачебная ошибка, которая могла бы повлечь за собой серьезные последствия, включая смерть пациента! Я считаю, что врач повела себя вопиющим образом, проявив невнимательность, незнание симптоматики заболеваний, вследствие чего и назначила неправильное лечение! — Лихачев не говорил про то, что у него туберкулез! — попыталась возразить Наталья. — Вы можете спросить моего фельдшера, она свидетель, который подтвердит мои слова! Вы сами понимаете, что туберкулез невозможно определить при первичном осмотре, а если о диагнозе пациент не говорил, то врач, естественно, станет подозревать пневмонию! — Это только ваши оправдания! — злобно заявила женщина, которую я про себя окрестила «крокодилицей». — В любом разбирательстве по поводу неправильно оказанной врачебной помощи мы доверяем прежде всего пациенту, так как врач может попросту скрыть важные детали, чтобы оправдать свое неверное поведение! А так как Лихачев настаивает на том, что сообщал вам о своем заболевании, вся вина за неправильное лечение лежит только на враче! — Это неправда! — воскликнула Наталья. — Больной умолчал о диагнозе, если бы он сказал о туберкулезе, вы думаете, мы повезли бы его в терапию? Да зачем нам, скажите на милость, ехать в другое лечебное учреждение? Я понятия не имею, почему пациент ничего не сказал о туберкулезе, и, скорее всего, таким образом он просто хотел получить возможность нажаловаться на врачей «Скорой помощи»! Последние слова Натальи потонули в общем шуме. Присутствующие словно обезумели и сейчас напоминали не разумных людей, а стаю кровожадных гиен, которым вид беспомощной жертвы придал ярости и жестокости. Заведующие других подстанций, другие начальники перебивали друг друга, обвиняя Дьякову в непрофессионализме, вопиющей неграмотности и, как один, настаивали на ее увольнении. — Довольно обвинений! — раздался внезапно громкий, рассерженный голос. Я повернула голову в ту сторону, откуда доносилось требование, и узнала в поднявшемся со стула рассерженном человеке Андрея Максимовича Трубецкого. Его возмущенный выкрик возымел свое действие — остальные присутствующие замолкли, видимо, от неожиданности. — Я собираюсь привести доводы в защиту врача Дьяковой! — заявил Трубецкой. — Я являюсь заведующим пятой подстанции, где работает врач Наталья Романовна, и могу заявить с полной ответственностью, что она является высоким профессионалом, врачом высшей категории и не может совершить подобную ошибку! Больной Лихачев ничего не сказал о наличии у него туберкулеза, поэтому Дьякова отвезла его в отделение терапии с подозрением на пневмонию! — Вы не можете утверждать, что говорите правду! — озлобленно возразила «крокодилица». — Вы покрываете своего якобы хорошего врача. И попробуйте доказать, что это не так! У вас нет фактов, свидетельствующих о невиновности Дьяковой! — Зато есть свидетель, который присутствовал на вызове! — громко произнесла я, решив, что сейчас — самое время мне выйти на сцену. Я быстро пересекла весь зал, поднялась по ступенькам и встала рядом с Натальей. — Позвольте представиться, я Татьяна Александровна Иванова, фельдшер Натальи Романовны Дьяковой! — проговорила я строгим голосом. — Я присутствовала на вызове пациента Стаса Лихачева и могу подтвердить, что врач говорит правду! Лихачев ни словом не упомянул о наличии у него туберкулеза, и, так как у него нет свидетелей, вам придется поверить мне и Наталье Романовне! Лихачев может заявлять что угодно, писать какие угодно жалобы, но у него нет никаких доказательств! Вы обязаны поверить свидетелю! — Кто вам разрешил подняться на сцену? — накинулась на меня «крокодилица». Я смерила ее уничтожающим взглядом и заявила: — А кто вам позволяет оскорблять врача высшей категории и обвинять ее в нарушениях, которые она не совершала? Вы верите больному, который, может, психически не здоров, а может, попросту хочет подставить врача! Вы намеренно решили уволить Дьякову, поэтому игнорируете показания заведующего ее подстанции и свидетеля, который был на вызове! Да на вас за это в суд подать нужно! Мои последние слова вызвали шквал эмоций — «крокодилица» настаивала на своем, ее поддерживала другая женщина, сидящая рядом. Зато пожилой начальник, видимо, несколько изменил свою точку зрения — признал, что показание свидетеля следует принять во внимание. — Дьякова подговорила своего фельдшера! — настаивала злобная «крокодилица». Я раздраженно перебила ее: — Спросите саму Наталью Романовну, просила ли она о том, чтобы я приехала на разбирательство! Для нее мое присутствие — полная неожиданность, поэтому она не могла подговорить меня и заставить давать ложные показания! К тому же на пятой подстанции я работаю недавно, и у меня нет причин защищать врача, который, по вашему мнению, совершил ошибку! Пожилой начальник попросил меня удалиться со сцены, однако сказал это довольно вежливым тоном. Я кивнула и спустилась вниз, подошла к Трубецкому и встала рядом. — Вас Наталья Романовна попросила приехать на комиссию? — тихо спросил меня заведующий. Я отрицательно покачала головой. — Нет, я же сказала, что врач понятия не имела, что я приеду. Мне ее дочь сообщила о жалобе больного. Вы-то хоть верите, что Лихачев и словом не обмолвился о туберкулезе? — Конечно, верю, — кивнул тот. — Но сами понимаете, что больной всегда прав, поэтому даже свидетелям врача вряд ли поверят. Но вы не переживайте, Наталью Романовну не уволят. Я знаком с начальником «Скорой помощи» и поговорю с ним… Конечно, выговора Дьяковой не избежать, но это никак не повлияет ни на ее зарплату, ни на мое отношение к ней… Я с сомнением покосилась на заведующего — судя по тому, как возмущались ошибкой Натальи все присутствующие, у меня создавалось впечатление, что они не просто готовы уволить врача, но и привлечь ее к административной или, того хуже, уголовной ответственности. Однако Андрей Максимович сохранял оптимизм и заверил меня, что найдет способ все уладить. — Вы всерьез полагаете, что на эту толпу стервятников подействуют даже разумные доводы в пользу Натальи? — спросила я. — Они же растерзать ее готовы!