«Думай! – Мельник обливается потом. – Шевели мозгами, найди выход!» Стараясь выглядеть поуверенней, он сует руки в карманы. Пальцы нащупывают катушку. – Кстати, э… Пит, – медленно говорит он. – Пьер, – поправляет мажордом. – Пьер, я тут подумал… У меня возможно, э-э-э… найдется кое-что, э-э-э… Долговязый делает вид, будто ничего не слышал, и продолжает возиться с узлом на мешке. – Кое-что н-н-необычное… э-э-э… – У мельника подмышки под рубахой слипаются от пота. – Настоящая у-у-удача. Дело в том, что… Он мог бы и не пытаться. Сито вот-вот погрузится в клубок червей, в который наверняка превратилась мука. Раз-два – и мажордом развяжет узел. Три-четыре – и не видать бедному мельнику королевских денежек. – Золото! – выпаливает мельник. – У меня есть для тебя золото! Рука с ситом зависает. – Золото? – Да! Да! – Мельник кивает так, что еще чуть-чуть, и голова отвалится. – Настоящее золото. Много! – И я должен в это поверить? – Да! Смотри! Сейчас докажу! Смотри! Дрожа, он достает из кармана катушку. Хотя, вообще-то, если разобраться, что он предлагает этому долговязому? Пару дней назад ему показалось, что это золото. Но настоящее золото… Ведь так не бывает, не могла же она его просто взять и напрясть, его дочь? Никто не смог бы. Мажордом, прищурившись, разглядывает нить. Отматывает немного. Нюхает. – У меня есть еще, – торопливо добавляет мельник. – Для тебя. Для твоего хозяина. Сколько захочешь! – Ты что, клад нашел на своем бесплодном поле? – Взгляд у мажордома – насмешливей не бывает, но ситце возвращается во внутренний карман. – Не клад. Э-э-э… м-м-моя… моя… – Чего мычишь-то? – Моя дочь. Моя девочка. Это она сделала. – Твоя дочь? – Моя прекрасная, любимая дочь, – вздыхает мельник. Надо же, как он ее все-таки любит! Король в двадцатый раз смотрит на маленькую катушку у себя в руке. Зажмуривается и думает: «Неужто? Неужто это настоящее золото? Как бы кстати оно пришлось!» Разграблению всякого королевства есть предел. Прекрасная пава с роскошным оперением, какой была когда-то его страна, стала голой, как лягушка. Налоги, указы, штрафы за все подряд – что еще придумать правителю? Взять в долг – да, и он это делал чаще, чем подсказывал здравый смысл. Но терпение кредиторов потихоньку иссякает. А лишить себя тех вещей, которые ему так дороги: одежды, закусок, десертов, дворцовой обстановки – короче, всего образа жизни – было бы слишком, не правда ли? Ведь все это его награда за то, что он… Что он король. А король этот – ничего не поделаешь – привык к роскошному гардеробу, к ужинам с бесконечной сменой блюд и в особенности к тому, что́ все эти вещи о нем говорят, – как он преуспел в жизни. Поэтому никакую, даже самую завалящую, возможность пополнить казну упускать нельзя. Он в двадцать первый раз смотрит на катушку, которую принес ему мажордом. И кивает. – Коня, сир? – Коня, Пьер! Солома Другой день, совсем другой. Моросит дождь, облака висят низко, будто наступила осень. Девочка сидит на том же стуле, но сегодня ей не мечтается. Отец ведет себя чудно́, почему – непонятно. Зайдет в комнату, поглядит на нее, вернется на скамью у дома, и так все время. Девочка встает и направляется к задней двери. Он тут же бежит за ней. – Куда собралась? – Никуда. – Сиди спокойно, – приказывает отец. – Никуда не ходи. – Но пора кур кормить! – Куры подождут. Сядь. Возьми попряди, что ли. – Шерсть кончилась, – говорит она. – Уже давно. – А из чего ты в прошлый раз… на прошлой неделе свила… э-э-э… ту нить? – Да из того, что под руку попалось. Из пучка соломы. – Ах, соломы… – Кивнув, отец в очередной раз бросает взгляд в окно. Девочка не хочет показаться неблагодарной, но все же не так она себе это представляла. Поначалу все шло в точности как надо. Она удивилась, когда в ее каморку вошла толпа мужчин в плащах с меховыми воротниками в сопровождении стражников в шлемах и с длинными копьями. Удивилась, но, если честно, не слишком. Она ведь знала, что однажды это случится. Правда, всегда представляла себе, что произойдет все на улице, что он почему-то будет одет как простолюдин, пастушок какой-нибудь, но она таки узнает его по прекрасным синим глазам, благородным чертам и властному тону, которым он обращается к овцам. И что, еще до того как он назовется королем, они тут же полюбят друг друга. «Не соблаговолишь ли ты проследовать со мною во дворец?» – скажет он и так ласково глянет на нее – как тут отказаться? То, что перед ней король, она поняла сразу – по короне и горностаевой мантии. Остальное показалось ей не слишком королевским. Волосы поредевшие, улыбка не то чтобы белоснежная. Он протянул руку, как она всегда себе и представляла, но не затем, чтобы взять ее ладонь в свою или преподнести кольцо. Скорее так, будто он чего-то от нее хотел. Золотая нить? Нет, больше у нее нет. – Но она вмиг напрядет еще! – закричал из кухни отец. В каморке ему места не хватило. – Это правда, девочка? – Наконец-то король заглянул ей прямо в лицо. Вот глаза у него были в точности такие, как надо. Ясно-синие, как озера. – Это ты сделала? – Да, напряла, – просипела она в ответ: голос ей отказал. – Хорошо, – молвил король. – Доставьте ее во дворец. Он вынул из рукава платок и прикрыл им лицо. От избытка чувств, надеялась она. Но он при этом наморщил нос, будто в комнате смердело. – Так на чем сойдемся? – прокричал из кухни отец. – Помолчи, мельник! – рявкнул мажордом. – Сперва доказательства. – А после – деньги, – донеслись до девочки слова отца. Попрощаться с ним ей не дали. Прискакал король на белом коне, это да. Но девочку подсадили к стражнику. Другой стражник прихватил ее прялку. Она изо всех сил старалась слепить из всего этого романтическую картину. Удавалось не очень. На что она рассчитывала? На собственные покои с великолепным видом из окна и роскошным ложем? Ведь ей не так уж много и надо. Комнатушка где-нибудь в глубине дворца, где она сможет жить, пока не объявят о помолке, – большего она, право, и не ждала. Но это!.. Сырой подвал. Низкие своды тянутся во все стороны, конца-краю не видно. Зато слышно: когда лакей запирал дверь, скрежет замка́ эхом разнесся меж темными колоннами – направо и налево, туда и обратно, все дальше, дальше и дальше.