– Литературный анализ. А ты? Я сказала, что я общественный архивист. Раньше я была юристом, но не так давно перестала этим заниматься. Первые несколько недель мы так и встречались на кухне между делом, но каждый раз все дольше и дольше задерживались поболтать. Я рассказывала тебе смешные истории про бармена с дредами, с которым как-то ходила на свидание. Ты смеялась и внимательно слушала, но не рассказывала ничего в ответ. – А у тебя есть приятель? – в конце концов спросила я. – Или подружка? – добавила я осторожно. Ты сидела на кухонном столе, болтая ногами. Я запекала в духовке баранину. – Ни того, ни другой. – Но ты была бы не против обоих? – поддразнила я, тыча баранину вилкой. Она еще не была готова, я и без того это знала, но это давало мне предлог наклониться и не видеть твоего лица. – Да вообще нет. – Но тон твоего голоса был слишком легким. Ты могла и шутить. Как-то вечером ты постучалась ко мне. Я радостно открыла. Ты неуверенно застыла на пороге, не зная, заходить или нет. Наши комнаты были такими крошечными, что лишний человек в них неизбежно загромождал все пространство. Ты хотела спросить, нельзя ли пополнить карточку для стирки с моего компьютера. На твоем почему-то не получается. – Вот, – протянула ты десятифунтовую купюру. – Хабиби, – ответила я. – Прежде всего, заходи. Денежные дела не решают через порог. В моей комнате было чисто, хотя, возможно, и слишком голо. Ты быстро скользнула взглядом вокруг и перевела его на меня. Мы разобрались с карточкой, и ты ушла, сказав, что тебе надо присмотреть за стиркой. На другой вечер, расхрабрившись, я постучалась к тебе. В отличие от меня, ты действительно обжила свою комнату. Большая пробковая доска (моя оставалась пустой) была заполнена открытками и плакатами. По краю шла гирлянда из цветных лампочек. С дымового детектора свисали полосы бумаги со словами. В углу была картина с красно-черным тигром. А возле кровати ты поставила лампу. Это был единственный в комнате источник света – мягкого и неяркого. Я была очарована. Это было как попасть в невозможно прекрасный мир, и ты создала его своими руками. Когда я зашла, ты валялась в кровати, читая «Здравствуй, грусть!»[2]. «Моя малышка… для тебя существует лишь радость». – Тебе надо это прочесть, – сказала ты, садясь в кровати. – Я дам тебе, когда дочитаю. Ты предложила мне сесть. Я не была уверена, сесть ли на край постели или на стул. Я выбрала стул. «Для тебя существует лишь радость…» Ты тихо назвала меня по имени. Мне хотелось думать, что это прозвучало с нежностью. Внезапно я чуть не расплакалась. Ты быстро это заметила. – Эй, ты в порядке? Я кивнула и улыбнулась. После этого я стала часто заходить к тебе. Иногда мы сидели молча, читая или выполняя задания. Иногда разговаривали. Мы делились таким, чем не делились больше ни с кем – ну или мне хотелось так думать. Ты спросила, была ли я близка со своими родителями. Да. А ты? Нет. Сперва я подумала, что тебе трудно говорить об этом, но потом заметила, что твой рассказ о них звучит хорошо отрепетированным. Как речь, над которой долго работали. «Я выросла вдали от них… Они были родителями на полставки, если такое бывает… Конечно, это не важно. Я люблю их, и все такое… Но, думаю, я их просто не знаю. А уж они и вовсе не знают меня». Мне хотелось спросить, переживаешь ли ты из-за этого, но сказав то, что сказала, ты замкнулась. В другой раз мы говорили о бывших любимых. Оказалось, у нас обеих были романы с женатыми. И с теми, с кем мы не могли расстаться, невзирая на здравый смысл. Ни у кого из нас не было одноразового секса. Пока. И мы заключили полюбовный договор. До конца этого года мы сделаем это, решили мы, смеясь. Я даже уже однажды едва не преуспела, сказала я. Я пошла домой к одному мужчине из Южной Африки, в его дом к югу по реке, но передумала и сбежала из его квартиры посреди ночи. Он не обрадовался и больше никогда мне не звонил. – А почему ты передумала? – спросила ты. Я честно ответила, что не знаю. Я рассказала тебе обо всех, кроме своей последней любви. Говорить о нем было слишком рано. Мы часто выбирались в кафе и работали там в уголке. Думаю, мы хорошо смотрелись рядом. Две темных головы, склоненные над книгами и записями. Я носила очки. Ты нет. Мы одевались похоже – джинсы, сапоги, толстые свитера и стеганые куртки, если холодно. Я заметила, что ты любила носить шапки. Я курила. Ты нет, но иногда брала у меня затянуться. Ты любила кошек. Я нет. Как-то, когда мы шли в кафе, ты была необычно притихшей. Я спросила, все ли в порядке. Я думала, ты скажешь, что навалились дедлайны или что работа не получается, но это не имело отношения к университету. – Очень глупо… – начала ты. И я поняла, что это не так. – Я получила сообщение на почту… От того парня… Вообще-то их было много… – Парней? Ты рассмеялась. – Нет, писем. Я сказала, что в наши дни люди пишут другим на почту лишь по одной причине. Ну, кроме работы. – И по какой же? – Когда хотят расстаться. – Или пытаются помириться? – Так что это было? Второе, сказала ты. – Это так странно… Потому что это же он меня бросил… Помнишь, я тебе рассказывала? И теперь вдруг это… – Он вот прямо так и сказал? – Ну, более-менее. – Это тот парень, от которого ты не могла уйти сама? Ты кивнула. Я пыталась прочитать ответ на твоем лице, но оно иногда бывало непроницаемым. Мы пришли в кафе и заказали, как обычно, большой черный кофе для меня, капучино тебе и вишнево-миндальный маффин на двоих. Когда мы спускались вниз на свое обычное место, я спросила: – Какой он? – Страстный. – Он все еще тебе нравится? Ты немного помолчала. – Я так давно о нем не думала… Не знаю, почему он это делает… – Что именно он тебе написал? – Что скучает… И что думает, чем я занимаюсь… И что считает, что сделал ошибку… И не хотела бы я с ним встретиться, хотя бы ради добрых старых времен… Я отхлебнула кофе. Он был не таким крепким, как я люблю, но сойдет. – И что ты будешь делать? Ты, казалось, внезапно пришла в смятение. – Не знаю… Пока, наверное, ничего… – Самый важный вопрос, это, конечно… – Что? – Ты казалась совершенно, абсолютно серьезной. – Был ли хорош секс. И мы долго не могли перестать смеяться. Как-то вечером я постучалась к тебе, потому что захотела рассказать про своего умершего любовника, но тебя не было. А в следующий раз я пришла к тебе, потому что ты позвала меня посмотреть смешное видео, и это было как-то нелепо. Ну как можно говорить: «Знаешь, он умер», если мы хихикаем над тем, как плохо ведет себя панда в зоопарке. И получилось, что я рассказала тебе на кухне. Когда меня расстроило что-то, что мне сказал белый парень. Сексистское, расистское замечание, от которого мне захотелось вышибить его мордой оконное стекло. Вместо этого я яростно отмыла свои тарелки, заливая водой края раковины и расплескивая ее по полу. Стакан вырвался у меня из рук, ударился о край раковины и раскололся. – Черт, – выругалась я. – Что такое? – Ты появилась возле меня. – Я убью его, это… мелкое… – Дерьмо? – с готовностью продолжила ты. – Что он сказал на этот раз?