— Передам, — пообещала та, точно зная, что передавать ничего не станет. Она положила трубку, междугородняя прозвонила отбой. Агаша вернулась на кухню. Звонивший числился Надинькиным «товарищем», по старинке это, стало быть, кавалер, но в доме никогда не бывал, на похороны Павла Егоровича не явился, и вообще то и дело где-то пропадал, Надинька уверяла, что в командировках. Павел Егорович в своё время грозился вывести «товарища» на чистую воду, Надинька на отца сердилась, и никак они не могли по этому вопросу договориться!.. Агаша была уверена, что настоящий кавалер с серьёзными намерениями никогда свою милую наедине с эдаким горем не покинет — сиротой ведь осталась девочка, а ей двадцать лет всего! Утешить её нужно, пожалеть, может, помочь как-то. А он, видите ли, такой занятой-деловой, даже на похоронах не был!.. Как теперь его отвадить, без Павла Егоровича-то? Вот задача. На крыльце застучали каблуки, Агаша кинулась в прихожую, распахнула дверь. Надинька, мокрая с головы до ног, вбежала в дом. — Господи Иисусе, дождь разгулялся? А я и не слышу, у меня плита трещит!.. — Здравствуй, Агаша. — Снимай, снимай туфли, и чулки снимай, мокрое всё! Платок-то давай, куда на полку суёшь, прежде просушить нужно! Точно теперь заболеешь. — Я не заболею, Агаша. Надинька положила на комод портфельчик, скинула макинтош, стянула туфли и чулки и пошла в комнату, оставляя за собой цепочку мокрых следов. — Ступай в ванную, — приказала Агаша, следуя за ней с ворохом мокрой одежды в руках. — Я тебе сейчас горячую воду пущу. — Подожди, Агаша. Что-то я устала. — А ещё бы! Целый день не евши не пивши! Хоть бы бутерброд с собой взяла!.. Надинька улыбнулась. — С чем? — спросила она. — С чем бутерброд, Агаш? Но та не поддалась. — Да вон с вареньем! У нас варенья полно! Надинька села в кресло возле печки, натянула на застывшие мокрые ноги плед и закрыла глаза. Агаша посмотрела на неё и вздохнула. Девушка была хорошенькой и какой-то… воздушной, словно умела летать. Она выросла рыжеволосой, хотя маленькой была совсем беленькая, как одуванчик. Кожа бледная, как у всех рыжеволосых, на висках под лёгкими янтарными волосами просвечивали голубые жилки — нелегко ей дались последние месяцы, вон как исхудала! И пальчики тоненькие-тоненькие. Когда Надинька за рояль садилась, Агаша всегда изумлялась, как такие тоненькие пальчики могут играть такую… могучую музыку. Это Рахманинов, объясняла Надинька, но Агаша всё равно не понимала. — Если не хочешь ванну, иди обедать, — приказала Агаша сердито. От жалости она всегда сердилась. — Мне никто не звонил, Агаша? — Никто нам не звонил, и ноги обуй, я тапочки вон поставила. На плите погрела. — Ты вещи начала собирать? — Начала, — помедлив, сказала Агаша. — Во втором этаже, считай, всё собрано. А за первый не принималась ещё. Она вернулась на кухню, развесила мокрую одежду и помешала в сковородке картошку, которая пахла упоительно. — Надинька, — из кухни громко сказала она, — ты бы попросила в институте-то своём, чтоб за нами полуторку прислали! Или к Павлу Егоровичу в завод позвонила! Мы не управимся. — Я попрошу, Агаша. Почему же мне никто не звонил?.. — Потому что всем известно, что мы с дачи съезжаем! — Да нет, я сказала, что пока можно звонить. — Кому сказала-то? — Серёже, — выговорила Надинька отчётливо. — А то ты не знаешь кому! — Да шут с ним, с Серёжей твоим! Давай ужинать садись, остынет!.. Волоча за собой плед, Надинька стала подниматься по лестнице. Агаша сняла картошку с огня, прислушалась и покачала головой. В светёлки у девочки… теперь разор. Со стен всё снято, бельё и постельные принадлежности, кроме одной подушки и одеяла, увязаны в узлы, на кровати распахнутый чемодан, куда ещё только предстоит сложить одежду.