— Так ведь она государственная, дача-то, — Агаша посмотрела на небо: вот-вот крупа пойдёт. — Мы её сдать обратно государству обязаны. — Куда ж вы теперь?! — Мы не бездомные, — с достоинством отвечала Агаша, сворачивая бостоновый костюм. — У Надиньки жилплощадь в Москве имеется. Две комнаты в коммунальной квартире. — А сама-то где пристроишься, горемыка?.. Это был страшный вопрос. — В деревню вернусь, — бухнула Агаша. — Там сестра осталась. — А мать с отцом живы? — Всех в войну поубивало. Братьев обоих и мамашу с папашей. А младшая наша от сыпняка умерла. Ну, пойду с богом. Уж Надинька скоро из города вернётся, да и темнеет. — Ох, бросать ей надо институт этот! На службу поступать! Какая теперь учёба! — Она сама разберётся. — Агаша подхватила узел. — Без нас с вами. И зашагала по дороге. Путь шёл сначала через поле, а потом вверх на горочку по просторной и звонкой берёзовой роще. Осень стояла уже седая, серая. Листья почти облетели, в роще было видно далеко, и всё стволы, стволы, белые с чёрным. Небо набрякло и низко висело над холмом. Поднимался ветер, лужи морщились и шли мелкими волнами. Агаше вспомнилось, как ездили на море — заранее шили сарафаны, покупали шляпы в магазине на улице Горького, собирали книжки и купальники и считали дни до отъезда, и праздник начинался уже в вагоне, а ехали они не как-нибудь, а в мягком! На юге всегда было по-особенному. Свободно, тепло, отдыхающие в светлых костюмах и лёгких платьях, акации в цвету. В парке обязательно оркестр играет!.. Надинька общительная, весёлая, сразу находила себе подружек, Агаша сидела под зонтом, приглядывала за ними, читала Пушкина и смотрела на море. Оно плескало у ног мелкими, частыми волнами, вот как сейчас дождевая лужа. Агаша открыла калитку, пошла было по петляющей дорожке к дому, но остановилась и огляделась. Вон беседка, вся увитая багряным и жёлтым плющом. Когда тепло становилось, в беседке и чаёвничали, и гостей принимали, и в лото играли. Вон две сосны, между ними всегда гамак натягивали. А вон песочница, роскошная, с деревянными бортами и домиком, это Павел Егорович для Надиньки соорудил ещё до войны. Песочницу берегли, из года в год поправляли, подкрашивали. Считалось, что в ней внуки будут возиться. — Внуки, да не наши, — сказала Агаша, задрала голову и посмотрела на сосны, которые медленно качались в вышине. Впрочем, тосковать да печалиться некогда. Она вошла в дом, привычным движением скинула боты и платок, заботливо отряхнула с душегрейки водяную пыль, пристроила на вешалку и полюбовалась немного. Душегрейку Павел Егорович преподнёс ей в прошлом году на 8 Марта, Агаша её берегла — богатая, тёплая, вся расшитая сутажом!.. Первым делом растопила голландку в коридоре, одним боком выходившую в столовую, а другим в кабинет Павла Егоровича. Голландка была старинная, красивая, с мраморной фигурой в нише. Потом принялась за плиту на кухне. Плита, тоже царских времён, всегда капризничала, уговаривать её нужно было, чтоб разгорелась и не дымила! Агаша всегда уговаривала. Когда плита взялась и затрещала даже, пожалуй, весело, Агаша отправилась в кладовку и оглядела полки. …Почти и нет ничего. Гречки сколько-то, картошка, капусты два кочана. Постного масла бутыль. Ну, соленья-варенья не в счёт, их поберечь бы неплохо на зиму. А с другой стороны, Надинька вечно из института голодная приезжает, весь день не евши!.. Агаша набрала в миску картошки и решительно сняла с полки банку белых грибов. Вот и ужин, прямо скажем, царский!.. Картошка была уже начищена, когда вдруг бешеными звонками междугородней зашёлся телефон в кабинете Павла Егоровича. Агаша помчалась, вытирая руки о фартук. — Алё! Алё! Алё, кто говорит? — Ленинград вызывает, ответьте Ленинграду, — металлическим голосом проговорила телефонистка. Агаша опять изо всех сил закричала в трубку: — Алё! Алё!.. — Агаша? — спросил чей-то голос совсем близко. — Вы меня слышите? — Кто это?! — Сергей, — сказал голос. — Сергей Гаранин. Надиньку позовите, пожалуйста. Тут Агаша сообразила, кто это. — Нет её, — сказала она с неудовольствием. — Не вернулась ещё. Трубка помолчала. — Жаль, — сказал голос. — Агаша, вы передайте ей, что я звонил. Только непременно!