— Больно ты скорый! — перебил его дядюшка Алексин, кларнетист. — Я только хотел сказать, что в ту пору времени не было теориями заниматься, — возразил дядюшка Томашович. — Хочешь не хочешь, а играть надо. А этим поросятам учиться неохота, — сказал дядюшка Рачко, показав на меня. — А мне как раз и хочется! — перебил я. — Сегодня хочется, а через две недели, глядишь, и расхотелось. — Нет, не расхочется! — Посмотрим, — сказал дядюшка Томашович и покачал головой. — Ты, значит, учишься на геликоне Рудо? — спросил он еще. — Да, на геликоне Рудо, — ответил за меня дядюшка Тауберт. — Учись же смотри! — сказал дядюшка Томашович. — У меня книжечка специальная есть. На время, если захочешь, дам тебе. — Хороший геликон, — повторил дядюшка Алексин. — Внимание, ребята! — скомандовал дядюшка Загрушка и строго поглядел на музыкантов. Все стихло, и тогда подал голос самый старый музыкант — дядюшка Яно Сли́нтак. — Грянем? — спросил он. — Грянем, — ответил дядюшка Загрушка. — Что же мы сыграем? — спросили вторые голоса. — Давайте сыграем «Возле Орешан…». Музыканты приготовились. — А ты пока не играй, только вид делай, что играешь, — шепотом посоветовал мне дядюшка Тауберт. Я кивнул. — Винцо, ты только ногой отбивай, привыкай такт держать, — сказал мне и дядюшка Загрушка. Так я и сделал. ВИНЦЕНТОВ ДЕНЬ Я уже говорил, что в нашей деревне много Винцентов. Столько ни в одной деревне не сыщется. Только на одной нашей улице почти в каждом доме свой Винцент: Винцо Яворка, Винцо Белуш, Винцо Грзнарик, Винцо Дрнай, дядюшка Винцо Овечка, Винцо Фьяла. Я всех могу назвать. На винцентов день у лесорубов праздник. Они сидят в трактире, обсуждают, у кого какая пила, какой топор, какой клин. — Лучше всех пила у дядюшки Винцо Штебела, — говорит Винцо Белуш. — Нет! — возражает дядюшка Овечка. — Самая лучшая пила у Оливера Дубана. — А у Грзнарика? — вмешивается Дрнай. — Хоть у Грзнарика и хороша, а у дядюшки Оливера и дядюшки Алексина все-таки лучше, — утверждает дядюшка Овечка. — Какой это Алексин? — спрашивает Штебел. — Он у луга живет, — отвечает Овечка. — У него, значит? У меня тоже недурна, — говорит Грзнарик. — Твоя пила и Алексина — это все равно что деревня Грушковец и город Ко́шице, — говорит дядюшка Овечка. — Что-о? — Да. Не веришь — у Белуша спроси. — У дядюшки Алексина и киянка[15] хороша, — говорит Винцо Белуш. — О киянке и говорить нечего, — возражает Винцо Дрнай. — Вы сказали: Грушковец и Кошице. Разве это унижает Грушковец? — спрашивает Винцо Штебел. — Кто сказал, что унижает? Мы о пиле и киянке говорим. — Грушковец городом собираются сделать, — сообщает Винцо Штебел. — Грушковец? А что можно из Грушковца сделать? Пока что у нас только парк и есть. Из-за этого? Так, по-моему, из Грушковца никогда города не будет, — возражает дядюшка Лукач. — Лет этак через сто будет, — говорит Винцо Штебел. — Как вы думаете, почему дорогу нам починили? — Винцо, ты просто глуп, — обрывает его дядюшка Лукач. — Дорогу нам потому отремонтировали, что нужна нам она. — И раньше она нам требовалась, хоть бы и просто булыжником вымощенная, — снова возражает Винцо Штебел. — А может, это и правда, — говорит Грзнарик. — Асфальтом дорогу покрыли, захотели с Грушковцем что-то сделать. — Нам думать об этом нет смысла, — говорит дядюшка Овечка. — Нет, есть, — возражает Винцо Белуш. — Асфальтовая-то дорога ведь денег все-таки стоит. — Вот увидите, годиков через сто будет приличный городок из Грушковца, — отвечает Винцо Штебел. — Что через сто лет тут станет, мы все равно не увидим, нас уж на свете не будет, — возражает дядюшка Лукач. — У нас и площадь будет, как в Модре или Пезинке. — Дожидайся! Если бы задумали мы площадь сделать, надо найти какого-нибудь знаменитого человека. В его честь и площадь назвать, — говорит дядюшка Овечка. — В Модре был Штур, — вспоминает дядюшка Лукач. — Так это в Модре, — соглашается Грзнарик. — Стало быть, великий человек, раз ему такой памятник поставили. — Это известный писатель был. — И писатель и политик. — А разве он не генерал был? — спрашивает Винцо Штебел. — Ты путаешь его со Штефаником, — отвечает Грзнарик. — А ты тут что делаешь? — вдруг обращается ко мне дядюшка Овечка. — Поглядите только, какие сопляки в трактир ходят! Марш отсюда! — Что тебе? — спросила меня трактирщица. — «Бы́стрицы». — Смотри-ка! Этакий щенок — и уже курит! — Я не курю. Я заплатил за сигареты и вышел вон. На улице меня остановил дядюшка Загрушка. — Винцо, дорогой, я тебя с самого утра ищу. Он говорит со мной как со взрослым. — Меня? — Ну да. Представь себе, сегодня винцентов день. Здесь, в Грушковце, Винцентами хоть пруд пруди. Я ребятам говорю: «Нам следует играть в честь Винцентов». А как можно играть без геликона?