— И песенку сумеешь? — Еще не научился. — А когда ты песенки играть станешь? — И песенкам научусь, — пообещал я. Я дал геликон Лацо и, как обращаться с ним, показал. Лацо был парень самонадеянный. Я немного позанимался с ним, потом его радио меня заинтересовало. — Радио-то у тебя будет самое настоящее? — спросил я. — Самое настоящее. — И играть станет? — Какое же это радио, если не играет? — А ты его сам сделаешь? — Сам. Ну и брат старший поможет, — добавил Лацо, помолчав. — Когда же готово оно будет? — Когда все детали куплю. — Разве их у тебя нет? — Нет. — А когда будут? — Когда я денег на них накоплю. — Вот здорово! — воодушевился я. Такой разговор кое-чего стоит. Мы еще поболтали немного и распрощались. ДЯДЮШКА ТАУБЕРТ По улице вышагивает дядюшка Та́уберт. На спине у него барабан, в руках палочки барабанные. Дядюшка Тауберт малюсенький, меньше меня, а барабанище во какой! Играли однажды грушковецкие музыканты в Верхних Орешанах. И, говорят, лопнул вдруг ремень, барабан-то покатился, а дядюшка Тауберт за ним побежал с горки. Почти догнал он свой инструмент, а как его остановить, не знает. Бежал, бежал дядюшка, барабан даже успел обогнать и вдруг — бац! — растянулся на дороге. Барабан перекатился через него и в канаву упал. До сих пор дядюшке Тауберту это припоминают. — Дядя Тауберт, вы куда? — закричал я ему. — Куда же мне как не на репетицию? — ответил он. — На репетицию? На какую? — Нашего оркестра. Засмеялся он и дальше зашагал. Я за ним. — Дядя Тауберт, а мне можно с вами? — Со мной? А тебе что там делать? — Я трубить стану, — отвечаю я. — Тру-у-бить? Много таких найдется! Купи трубу и труби на здоровье. — Дядя Тауберт, так ведь я учусь уже… — Это хорошо, что ты учишься. Учись, пока молод! В мои-то годы поздно будет учиться. — Дядя Тауберт, так ведь я уже две недели учусь. Вы не знаете? У меня геликон! — Гелико-он? А ты, малыш, понимаешь, что такое геликон? Такую большую трубу тебе и не поднять. — А я поднимаю! — Да унести не можешь. — Он у меня дома. Это Рудо Кемёнеша геликон. — Помолчи-ка! Где же ты его украл? — Старик даже остановился. — Да мне сам дядя Загрушка дал. — Загрушка? Он тебе на время дал. Геликон-то общественный. Посмотрим! Так, значит, у тебя геликон Рудо? Хе-хе! И ты уже кое-что играешь? — Гамму. — Это хорошо, что ты гамму можешь сыграть. Хе-хе-хе! Но хватит ли у тебя силенок? — Я играю гамму снизу вверх и сверху вниз. — Ишь ты! Далеко уже пошел. А какую? Какую гамму ты сыграешь? — Си бемоль мажор! — Си бемоль мажор? А до мажор еще не сыграешь? — Нет. Но ми бемоль мажор тоже сыграю. — Две гаммы? Ну, тогда беги домой, и мы можем пойти вместе. Беги домой, я тебя подожду. РЕПЕТИЦИЯ Репетицию нашего оркестра всегда устраивают в пожарке. Помещение невелико и вдобавок еще всяким хламом завалено. На стенах пожарные рукава, запасные брандспойты, а у дверей сигнальные трубы. На самой середке длинный стол поставлен, и на него музыканты кладут ноты. Табуреток нет. Но это даже удобнее. С табуретками-то в пожарку не все музыканты влезут. Неподалеку от двери маленькое окошечко с решеткой. Ребятишки, живущие поблизости, музыку как заслышат, прибегают и лезут к окошечку, заглядывают внутрь. Дядюшка Томашович или дядюшка Загрушка то и дело выскакивают наружу и шугают ребятишек шапкой. А те всякий раз врассыпную. Но стоит дядюшке Томашовичу уйти, как они снова к окошку лезут. Дядюшка Томашович становится возле вторых голосов и давай в нотах рыться. Вы не знаете, что такое вторые голоса? Второй голос — это музыкант, который вторит. На нотах написано: «Труба S», но старые музыканты называют инструмент не «труба S», а «втора». Об этом я узнал на первой же репетиции. Дядюшка Тауберт познакомил меня со всеми музыкальными инструментами, только одного не сумел объяснить: какая разница между бас-корнетом и эуфониумом. Это такие две довольно большие трубы, только эуфониум чуть побольше. Непосвященный человек это едва ли даже заметит. Бас-корнет называют еще тенором. — Какая же между ними разница? — спросил я у дядюшки Тауберта. — Никакой, — ответил он. — Тогда почему же они не называются одинаково? — Почему? Слишком много с меня спрашиваешь. Я не композитор, музыке нигде не обучался и ровно столько же знаю, что и прочие. — И он показал на остальных музыкантов. — Бас-корнет играет мелодию, а эуфониум — терцию, — вмешался в наш разговор дядюшка Рачко, отец Марьены Рачковой. — Корнет играет мелодию еще больше, на то он и корнет, — добавил еще дядюшка Томашович. — Именно поэтому, — сказал дядюшка Рачко. — А терция что такое? — спросил я у дядюшки Томашовича. — Терция — это и есть втора, — ответил тот. — Плохо ты ему объяснил, — хотел его поправить дядюшка Тауберт. — Объяснил, как умел. Не умеем мы никто все подробно объяснить, с нами ведь никто теорией никогда не занимался. Пришел однажды покойный Сланинка из Выпытальца и сказал ребятам: «Эта нота половинная, и ее играют на две доли. Поняли, ребята?» — «Понимаем, не такие уж дураки». — «Ребята, сыграйте вот это!» Вот мы и начали играть.