Я пожал плечами. — Сколько у тебя по арифметике? — Тройка. — Я поставил бы тебе единицу. Если мы возьмем яблоко и разрежем его на четыре части, сколько будет четвертинок? — Четыре. — Вот видишь. Я тебе сам все уже заранее сказал. Сколько нужно отсчитать, чтобы сыграть целую ноту? — Четыре. — Дуй в трубу и считай! — Так ведь не получится ничего. — Кто тебе сказал? — Как я могу дуть и считать? — Так же, как и другие. — Вместе считать и дуть? — Считать на четыре. — Но ведь и вправду так сделать нельзя. — «Нельзя, нельзя»! Если ты этому не научишься, никогда в жизни музыкантом не станешь. Я не говорю, что это легко. Будь музыка легким делом, каждый дурак на трубе бы играл. Тут-то и зарыта собака. Музыкант должен знать ноты, должен уметь обращаться с инструментом и, кроме всего прочего, уметь считать. Гляди на меня. — Дядюшка Загрушка выпрямился, закрыл глаза и некоторое время не шелохнулся. — Ты что-нибудь заметил? — Заметил. — Что ты заметил? — Вы закрыли глаза. — Балда! Я спрашиваю: заметно ли было, что я считал? — Нет, не заметно. — Теперь понимаешь? Вот чему ты должен научиться. Ты считаешь, но никто этого не замечает. Попробуй-ка! Я закрыл глаза и сосчитал до четырех. — Считал? — Да, считал. — До скольких ты считал? — До четырех. — Я вижу, из тебя выйдет толк. Теперь ты можешь при счете отбивать такт ногой. Вот так. Он закрыл глаза, выставил правую ногу и начал медленно поднимать и опускать носок. — Понял? — Понял. — В школах будто бы такт отбивать запрещают, но ты можешь отбивать сколько тебе угодно. Пойдем дальше. Извлеки из трубы длинный звук и при этом считай до четырех. Действуй! Я приложил к губам мундштук и сыграл длинный звук. — Ты сейчас считал? — Да, считал. — Какая же это была нота? — Целая. — Почему же это была целая нота? — Потому что я считал до четырех. — Я вижу, ты понимать начинаешь. Сколько долей в половине ноты? — Две. — Очень-очень хорошо! Сумел бы ты ее сыграть? Я приложил мундштук к губам и сыграл половину ноты. — Если будешь так успевать, очень меня порадуешь. Я отцу не пожалуюсь и про учительницу думать не стану. Какие у тебя были отметки? — В прошлом году? — В табеле. — Две двойки! — По каким предметам? — По словацкому языку и по русскому. — Глуповат ты еще… Половинные ноты мы считаем так: раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре… — После каждых двух слов он взмахивал рукой, как будто что-то отрубить хотел. — Раз-два — взмах, три-четыре — новый взмах руки. При четвертных нотах он взмахивал каждый раз: раз, два, три, четыре… При нотах в одну восьмую долю он сунул руки в карманы и только покачивал головой: ра-аз, два-а, три-и, четы-ре… При нотах в шестнадцатую долю он покачивал головой быстрее: ра-а-аз, два-а-а-а, три-и-и-и, четы-ре-е. Исписал нотами целый лист, сунул мне в карман и велел прийти через неделю. У ЛАЦО ГЕЛЬДТА Я говорил уже, что Лацо Гельдт живет в новом доме. Дом-то новый, а дорога к нему страсть какая плохая, вся в ухабах. Еще счастье, что шоссе близко. Я остановился у железной калитки и нажал красную пуговку. Не потому, что калитка заперта была. Мне просто попробовать электрический звонок захотелось. Таких звонков в городе-то у вас сколько угодно, а в Грушковце всего три или четыре отыщется. И этот звонок поставил сам Лацо. «Вот пустяки какие!» — скажет иной. А отчего же в других домах таких звонков нет? Будь Лацо постарше, его непременно бы мастером на все руки называли. Я нашел его в самый разгар работы. Он паял какие-то проволочки для радио. Как увидал меня, свою работу отложил в сторону и вокруг меня начал крутиться. Ну понятное дело, геликон был ему интересен, а вовсе не я. — Откуда он у тебя? — спросил Лацо и поглядел широко открытыми глазами на трубу. — Ведь я же неделю назад тебе о нем говорил. — А это взаправду? — недоверчиво спросил он. — Что — взаправду? — Взаправду тебе на время дали? — Сам видишь. Вот я и пришел тебе показать. — И ты уже что-нибудь сыграть можешь? Я, конечно, тут же поднес мундштук к губам и гамму сыграл. — Что это? — Гамма.