— Он чем-то заткнут, — завел опять свое отец. — Мы попробуем сделать что-нибудь. — Что? — Не знаю. — Погоди, я принесу проволоку. — Зачем? Я снова прикоснулся к мундштуку и извлек из геликона несколько бессмысленных звуков. — Плохо, очень плохо. Так не играют, — сказал отец. Я надулся так, что глаза на лоб полезли, словно я хотел кого-нибудь напугать. И снова дунул в трубу; в ней что-то хрястнуло, послышался настоящий звук. — Что ты сделал? — удивился отец. — Ничего. — Труба не заткнута? — Нет. — Как же ты додумался? — Вот так и додумался. И вдруг мы оба очень обрадовались. — Ну, покажи, я тоже попробую, — предложил отец. — Погодите! — Давай сюда! — Он выхватил у меня геликон и попробовал дунуть в него. Брм-брм-брм-брм… — забурчало в трубе. Раньше всего зазвенела люстра, потом задребезжали двери и оконные стекла. — Ну-у, — нетерпеливо протянул я. — Чего тебе? — Идите уж одеваться. — Что-о? Отец разозлился, потому что я напомнил ему о службе. — Ты что, о работе должен мне напоминать? — проворчал он. — Вы на автобус опоздаете. — А тебе какое дело? Тут лицо его прояснилось, и он громко рассмеялся. — Чему вы смеетесь? — Гляди! У тебя на губах колесико! Он быстро снял со стены зеркальце и подал мне. Я взглянул и тоже рассмеялся. — И у вас на губах колесико! — У меня? — Глядите сами! — И я сунул зеркальце отцу. И мы оба засмеялись: у обоих вокруг рта оказались красные кружочки. ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ Отец возился с геликоном недолго. Попробовал он сыграть на нем «Детвянских жандармов», но у него ничего не вышло. Тогда он разочарованно положил инструмент на постель. — Пустое занятие, — сказал он, прихлопнув за собой дверь, и вышел во двор. Вскоре он вернулся рассерженный еще больше прежнего. — Послушай, — сказал он, — и ты думаешь, что теперь целыми днями дудеть будешь? — Как — дудеть? — Не валяй дурака! Или ты думаешь, что тебя целыми днями слушать станут? — Я буду играть потихоньку. — Как ты будешь играть потихоньку, если от этого весь дом дрожит? — Дядя Загрушка велел мне учиться, — защищался я. — Дядя Загрушка? А кто он такой, чтобы тебе приказывать? Кто тебя кормит? Дядя Загрушка? — Он капельмейстер. — Дядя Загрушка может дома распоряжаться. Ясно? Ты уроки учить не будешь — из школы ко мне придут, а не к дяде Загрушке! — А я буду учить, и никто ни к кому не придет. — Так ты же их не учишь. — Учу. — Знаю я тебя. В школе-то мои дела шли не блестяще. В дневнике то и дело появлялись двойки, а иной раз и колы выскакивали. Иногда только тройки, а про пятерки и говорить нечего — они и взаправду всего разика два попадались. — Слушай, — сказал отец теперь уже совершенно серьезно, — трубу ты отнесешь в комнату и, пока не будет у тебя пятерок, не думай к геликону прикасаться. — Круглые пятерки? — Понятно, только круглые. — И до тех пор трубить нельзя? — До тех пор ни-ни! Я подошел к инструменту, погладил его. — Я сказал: геликон мы унесем в комнату и будем ждать отличных отметок. — А если мне не поставят? — Не поставят — значит, не заслуживаешь. Отец подошел к кровати, неумело взял инструмент и унес из кухни. Я пошел за ним. — Папочка! — Что?