«А походка двадцатилетней», — недоумённо подумал старший лейтенант, едва взглянув на очень усталое лицо женщины. — Татьяна Андреевна? — высунулся в окно и крикнул он. Хотя, конечно, это была не Татьяна Андреевна. Женщина вздрогнула и нашла его сердитыми глазами. — Меня зовут Вайолет, — усаживаясь напротив Юрия Тимофеевича, почти без акцента выговорила она. — Я потеряла сумку с паспортом. Уже не помню, как. Я помню, что сперва упала на капот, потом влетела в лобовое стекло… — Вы попали под машину?.. — Вроде да. — И недоверчиво посмотрела на него. — Нашли за мусорными баками?.. Меня?.. Нет! — твёрдо сказала она и повторила: — Нет. Оказалось, она иностранка — Вайолет Грюнгрум, гражданка Голландии. Юрий Тимофеевич Гущин и Вайолет Грюнгрум переглянулись и поняли, что нашли друг друга! — Звонить в посольство?.. — Да. — Вы улетели на родину три недели назад, — через пять минут положил трубку Юрий Тимофеевич. — Я?.. — Ну не я же, — фыркнул Юрий Тимофеевич. АМСТЕРДАМ Уже вторую неделю Танечка грезила… Каждая женщина грезит о ком-нибудь. Она подняла глаза — на неё тоскливо смотрел её мальчик. — Сегодня зайдёт Пенелопа, — сказал Клаус-Иосиф и поморщился. Танечка поджала губы: — А кто это? — Ну-у, это моя сердечная боль, — неожиданно покраснел сын. — А раньше ты не мог предупредить? — сварливо поинтересовалась Танечка, ведь мамой быть очень занятно. — Вот так ты всегда, ма! — поморщился Клаус-Иосиф и махнул рукой. — Да приводи хоть пять Пенелоп! — разрешила Танечка и улыбнулась. — Я перестаю узнавать тебя, ма, — обрадовался сын и вздохнул. — Иосиф! — строго спросила сына Танечка. — Два магазина и эта квартира — вся наша собственность? Так? Клаус-Иосиф удивлённо взглянул на мать. — Я снова перестаю узнавать тебя, ма, — сказал он и надолго замолчал. — Ты опять бросила принимать витамины? Танечка про себя фыркнула и повторила вопрос: — Я вчера заходила в шляпный магазин дважды — утром и в обед, там был один лишь продавец. А где же был ты всё это время, сынок? — В баре. — Ты пил, сынок? — округлила глаза Танечка на пивной живот Клауса-Иосифа, удивляясь, зачем она завела этот разговор. Наверное, ей просто захотелось отвлечься от своих несбыточных грёз. — В нашем баре… — В нашем?! — Я работал в нашем баре «Токийская лошадь», — сказал сын, всё подозрительнее поглядывая на мать. — Что с тобой, ма? — Я пойду туда, поработаю, — объявила Танечка уже на пороге. — Завтра. — А сегодня, не хочешь! — подал ей руку Иосиф. — Я тебя отвезу! — А далеко? — Увидишь… — Ма, не позорь меня больше, — сказал ей сын на следующее утро, когда Танечка проснулась и спустилась пить кофе. — А что, сынок? — спросила Танечка, которая ничего про вчерашний день не помнила. Клаус-Иосиф положил рядом с её чашкой пакет с витаминами и покачал головой. — Ты вчера набухалась, ма, — наконец сказал он. — И отплясывала, как матрос! — Клаус-Иосиф поморщился. — Раньше ты пила тихо, ма. — Я?.. Пила тихо? — покраснела Татьяна Андреевна. — Когда я пила тихо?.. — До России, мам, — Клаус говорил, не снимая зеркальных очков, и вдруг снял их. — Видеть тебя не могу! — И вышел из кухни. — Ты разочаровала нас! Меня и Пенелопу! Зачем ты пела там? Ма-ма… — Какая ещё Пенелопа?.. Я — пела? — проворчала Танечка, разглядывая незнакомую кухню. — Где я, собственно?.. Сынок! И вышла на улицу. — Этот волшебный город Амстердам, — прогудела ей шарманка на углу, и Танечка кое-что вспомнила. Но не всё. Мимо магазина шляп медленно прошёл седой господин Ольсен. — А где ваша мама? — с улыбкой спросил он грустного толстяка. — Наелась клонированных помидоров и сидит отдыхает, — сказал Клаус-Иосиф и снова прикрыл покрасневшие глаза очками. Рыжая Пенелопа в огромных веснушках только что объявила ему, что с такой свекровью ей ввек не ужиться! Её-то мама — не такая. «Мы будем жить отдельно от мамы», — пообещал Клаус-Иосиф пересохшим ртом, хотя всю жизнь прожил с мамой и только с ней! Но Пенелопа, тряхнув рыжей чёлкой, вышла из шляпного магазина столь стремительно, что на пол с манекенов полетело сразу девять шляп. А Татьяна Андреевна в эти минуты сидела на своём обычном месте — в закутке кружевного магазина — и смотрела сквозь тюль на площадь из витрины французского окна. У неё все мысли были об одном. — Как же это я?! — вертелась на стульчике она. — Что же я себе там позволила вчера в баре? Перепила и пела? Что же я хоть пела-то?.. Татьяне Андреевне последние двадцать лет не хотелось ни пить, ни петь, ни плясать… МОСКВА — ДРУГОЕ ИЗМЕРЕНИЕ По лестнице навстречу Юрию Тимофеевичу бежал пятилетний сван. В руке у старшего лейтенанта была лошадь. Гущин успел поймать её за хвост на лету. — Сван, опять твоя лошадь, — возвращая парнокопытную игрушку, сказал Юрий Тимофеевич. — Она сама скакнула! — грозно выпалил сван и ринулся наверх. — Шалва, иди домой! — позвал голос сверху. Другой рукой Юрий Тимофеевич поддерживал раненую по касательной пластмассовой лошадью Вайолет Грюнгрум. — Ох, — совсем не по-голландски охала та. — Ох! Ох-ох! — Сегодня уже поздно — переночуете здесь, а завтра я отвезу вас в посольство, — открывая дверь в квартиру, говорил Юрий Тимофеевич. На Вайолет со стен глядели все Танечкины ученики — две с половиной тысячи детей… Вайолет зажмурилась от их настырных глаз…