— Понимаешь, — сказал Пабло, немного удивленный мрачным тоном друга, — я обещал ей помочь. — Я уже десять лет в отставке, и мое чутье притупилось. Но у меня очень нехорошее предчувствие. Брось это, Пабло. Не встречайся больше с ней. Не пытайся ей помогать. — Но я же обещал. — Я опасался, что ты займешь такую позицию. — Алекс накрыл трясущуюся руку другой. — Хорошо. Блок Азраила… западные разведки пользуются им редко, но Советы считают его бесценным. Представим себе высокопоставленного русского агента по имени Иван, оперативника, тридцать лет прослужившего в КГБ. В памяти Ивана — огромное количество важнейшей информации. Переданная на Запад, она приведет к развалу русской шпионской сети. Начальство Ивана очень озабочено тем, что во время заграничной командировки его могут раскрыть и подвергнуть допросу. — Насколько я понимаю, при существующих медикаментозных средствах и способах гипноза никто не в состоянии утаить информацию от настойчивого следователя. — Вот об этом и речь. Каким бы крутым ни был Иван, он выложит все, что знает, не придется даже прибегать к физическому воздействию. По этой причине его начальство предпочитает отправлять на задания агентов помоложе, владеющих менее ценными сведениями. Но во многих ситуациях требуется опытный человек вроде Ивана. Попадание известной ему информации в руки противника — это кошмар, с которым вынуждены жить его начальники, нравится им это или нет. — Риски бизнеса. — Вот именно. Теперь представим себе, что, кроме важнейших сведений, Иван знает два-три факта чрезвычайной важности, настолько опасных, что предание их гласности может разрушить его страну. Эти конкретные воспоминания — менее одного процента его знаний об операциях КГБ — можно заглушить, при этом его способности никак не ухудшатся. Мы ведем речь о подавлении небольшой части его воспоминаний. Если он попадет в руки врага, то в ходе допроса раскроет много ценной информации, но не выдаст самого важного. — Вот тут и применяется блок Азраила, — сказал Пабло. — Начальство Ивана использует медикаментозные средства и гипноз, чтобы запечатать часть его прошлого, прежде чем отправить агента за рубеж. Алекс кивнул: — Да… Допустим, много лет назад Иван участвовал в покушении на папу Иоанна Павла Второго. При помещении в мозг блока памяти воспоминание об этом событии будет заперто в его подсознании, потенциальные следователи не смогут до него докопаться, при этом воспоминания о более поздних заданиях сохранятся. Но не каждый блок будет действовать. Если следователи обнаружат у Ивана стандартный блок памяти, то постараются его разрушить, зная, что за ним скрыта информация чрезвычайной важности. Поэтому барьер должен быть таким, чтобы его не смогли уничтожить. Блок Азраила идеален. Когда объекта расспрашивают о запретных предметах, вступает в действие программа ухода в глубокую кому, где он не слышит голоса следователя, — а то и в смерть. «Триггер Азраила» — так будет точнее. Если следователь пытается проникнуть в заблокированные воспоминания, он задействует этот триггер и погружает Ивана в кому, а если продолжает доискиваться до истины, то может убить допрашиваемого. Пабло, слушавший как зачарованный, спросил: — Но разве инстинкт самосохранения не сильнее блока? Когда Иван оказывается перед выбором — раскрыть то, что заблокировано в его памяти, или умереть… разве в этот момент подавленное воспоминание не всплывет на поверхность? — Нет. — Даже в янтарном свете торшера было видно, что лицо Алекса посерело. — Наши медикаментозные средства и методы гипноза еще не способны на это. Наука об управлении разумом продвинулась далеко. Инстинкт самосохранения — самый сильный из наших инстинктов, но даже его можно подавить. Ивана можно запрограммировать на самоуничтожение. Пабло обнаружил, что его бокал пуст. — Моя юная знакомая, кажется, самостоятельно изобрела что-то вроде блока Азраила, желая спрятать от себя гнетущее воспоминание чрезвычайной силы. — Нет, — ответил Алекс. — Сама она создать такой блок не могла. — Но, вероятно, все же сделала это. Она в ужасном состоянии, Алекс. Она… просто уходит, когда я пытаюсь получить от нее ответ. Поскольку ты в этом хорошо разбираешься, я подумал: может, ты подкинешь какие-нибудь идеи? — Ты все еще не понимаешь, почему я советую тебе оставить это дело. — Алекс встал с кресла, подошел к ближайшему окну, сунул дрожащую руку в карман и уставился на покрытый снегом газон. — Созданный по своей воле блок Азраила? Невозможно. Человек не в состоянии по собственному желанию подвергать себя риску смерти только ради того, чтобы скрыть нечто от самого себя. Блок Азраила внедряется извне. Если ты столкнулся с таким барьером, значит кто-то внедрил его в мозг. — Хочешь сказать, она подверглась промывке мозгов? Смешно. Она же не шпион. — Уверен, что не шпион. — Она не русская. Зачем кому-то промывать ей мозги? Простые граждане обычно не становятся объектами таких экспериментов. Алекс повернулся к Пабло: — То, что я тебе сейчас скажу, — предположение, хотя и обоснованное… может быть, она случайно увидела то, чего не должна была видеть. Узнала чрезвычайно важную тайну. Поэтому ее память подавили, чтобы она уж точно никому ничего не рассказала. Пабло удивленно смотрел на него: — Что такого она могла увидеть? Зачем применять к ней настолько крутые меры? Алекс пожал плечами. — И кто мог производить манипуляции с ее мозгом? — Русские, ЦРУ, израильский моссад, британская МИ-6 — любая организация, владеющая этой методикой. — Кажется, она не выезжала за пределы США. Значит, остается только ЦРУ. — Не обязательно. Все остальные тоже действуют здесь, преследуя собственные цели. Кроме того, с этими методами контроля мозга знакомы не только разведывательные организации. Есть еще сатанинские религиозные культы, группы политических фанатиков-экстремистов и другие. Знание распространяется быстро, а знание о зле — и того быстрее. Если такие люди хотят, чтобы она о чем-то забыла, ни в коем случае не помогай ей вспомнить. Это не принесет пользы ни ей, ни тебе, Пабло. — Не могу поверить… — А ты поверь, — мрачно сказал Алекс. — Эти фуги, эти неожиданные страхи перед черными перчатками и шлемами… кажется, ее блок дает трещину. Но люди, о которых ты говоришь, не оставили бы свою работу недоделанной, верно? Если бы они установили блок, он бы действовал идеально. Алекс вернулся в свое кресло, сел, наклонился вперед, вперился в Пабло пронзительным взглядом, явно пытаясь донести до него мысль об опасности ситуации. — Вот это и беспокоит меня больше всего, мой старый друг. Надежно установленный барьер в мозгу обычно не ослабевает сам по себе. Люди, которые смогли сделать это с твоей юной подружкой, — первоклассные специалисты. Они не могли напортачить. Поэтому ее недавние проблемы, ухудшение психического состояния — все это может означать только одно. — Что? — За блоком Азраила, судя по всему, погребены настолько взрывные, пугающие, травматичные воспоминания, что сдержать их не может даже профессионально установленный барьер. В памяти этой женщины содержится шокирующее воспоминание огромной силы, и оно пытается вырваться из тюрьмы подсознания. Объекты, которые включают панику, — перчатки, сливное отверстие — с большой вероятностью являются элементами этих подавленных воспоминаний. Когда женщина зацикливается на таких вещах, она близка к прорыву, к тому, чтобы вспомнить. Но тут включается программа, и она отключается. Сердце Пабло забилось чаще. — Значит, с помощью гипнотической регрессии все же можно проникнуть за блок Азраила, расширить трещины в нем, не вызывая комы. Нужно действовать с крайней осторожностью, но… — Ты меня не слушаешь! — прервал его Алекс. Он снова встал и замер между двумя креслами, указывая на Пабло трясущимся пальцем. — Это невероятно опасно. Ты с этим не совладаешь, слишком все серьезно. Если ты поможешь ей вспомнить, у тебя появятся всесильные враги. — Такая милая девушка, и жизнь ее разбита из-за этого. — Ты не в силах ей помочь. Ты слишком стар, ты всего лишь одиночка. — Слушай, ты, наверное, не понимаешь ситуации. Я тебе не назвал ни ее имени, ни профессии, но я скажу тебе теперь, что… — Я не хочу знать, кто она такая! — сказал Алекс, глаза его расширились. — Она врач, — гнул свое Пабло. — Или почти. Последние четырнадцать лет она готовилась к медицинской практике, а теперь теряет все. Это трагедия. — Черт побери, подумай вот о чем: она почти наверняка обнаружит, что знание правды гораздо хуже незнания. Если подавленные воспоминания прорываются наружу, значит они настолько травматичны, что могут психологически уничтожить ее. — Может быть, — согласился Пабло. — Но разве не ей решать, доискиваться до правды или нет? Алекс был непреклонен: — Если ее не уничтожит воспоминание, то, возможно, убьет тот, кто внедрил блок. Меня удивляет, что ее не убили сразу же. Допустим, за этим стоит какое-то разведывательное агентство, наше или их: ты же понимаешь, что для них жизнь простого человека не стоит ничего. Она получила редкую, удивительную отсрочку: промывка мозгов вместо пули. С пулей выходит быстрее и дешевле. Второй отсрочки она не получит. Если они обнаружат, что блок Азраила взломан, узнают, что она раскрыла их тайну, то попросту вышибут ей мозги. — Не факт, — возразил Пабло. — К тому же она очень целеустремленный, энергичный, пробивной человек. Для нее то, что творится с ней сейчас, ничуть не лучше вышибленных мозгов. Алекс уже не пытался скрывать раздражение: — Поможешь ей — тебе самому вышибут мозги. Тебя и это не остановит? — Когда тебе восемьдесят один, — сказал Пабло, — в жизни случается мало интересного. Я не могу позволить себе отказаться от такой редкой возможности, если уж она подвернулась. Vogue la galère[22] — я должен рискнуть. — Ты совершаешь ошибку. — Может быть, мой друг. Но… почему тогда я чувствую себя так хорошо? Чикаго, Иллинойс Доктор Беннет Соннефорд, за день до того прооперировавший раненого Уинтона Толка, пригласил отца Вайкезика в просторное помещение, на стенах которого висели чучела рыб: марлин, громадный тунец, морской окунь, форель. Более тридцати стеклянных глаз невидящим взглядом смотрели на двух мужчин. Шкаф со стеклянными дверцами был заполнен серебряными и золотыми кубками, вазами, медалями. Доктор сел за сосновый стол под марлином, вечно плывущим с гигантской открытой пастью, а Стефан уселся в удобное кресло рядом со столом. Хотя в больнице ему сообщили только номер кабинета доктора Соннефорда, отец Вайкезик с помощью друзей в телефонной компании и полиции сумел разузнать его домашний адрес и телефон. Он пришел к Соннефорду в половине восьмого вечера, многоречиво извиняясь за вторжение во время рождественского праздника. — Брендан работает со мной в церкви святой Бернадетты, — сказал Стефан, — я о нем очень высокого мнения и не хочу, чтобы у него возникли неприятности. Соннефорд, и сам слегка напоминавший рыбу — бледный, с чуть выпирающими глазами и от природы сморщенными губами, — спросил: — Неприятности? — Он открыл набор с миниатюрными инструментами, взял отвертку и переключил внимание на катушку спиннинга, лежавшую на листе промокательной бумаги. — Какие неприятности? — Воспрепятствование полиции в исполнении служебных обязанностей. — Глупости. — Соннефорд осторожно вывинтил винты из корпуса катушки. — Если бы он не подошел к Толку, тот был бы сейчас мертв. Мы влили в него четыре с половиной литра крови. — Правда? Значит, это не ошибка в медицинской карте. — Не ошибка. — Соннефорд снял металлический корпус с автоматического барабана и уставился в механическую начинку. — У взрослого человека на килограмм веса тела приходится около семидесяти миллилитров крови. Толк — крупный мужчина, весит сто килограммов. Нормальное количество крови в нем — семь литров. Когда я заказал первую порцию крови в операционной, Толк потерял около шестидесяти процентов своей собственной. — Он положил отвертку и взял такой же миниатюрный ключ. — А до меня, в машине, в него влили еще литр. — Хотите сказать, он потерял более семидесяти пяти процентов своей крови, когда его выносили из магазина? Но разве может человек остаться после этого в живых?