Наконец она отложила ручку в сторону, закрыла тетрадь, глянула на окно. Хлопцы как ошпаренные кинулись к плетню. Аж трещал, бедный, когда перелезали. Остановились только на своей улице, задыхающиеся, перепуганные. — Уф! — перевел дух Микола. — Вот морока! И зачем я только швырял камешек? Глава десятая. Дневник Микола долго не мог заснуть, полночи ворочался в кровати. А когда, наконец, задремал, пришли страшные сны. Вот за ним гонится милиционер, тот, что живет в их селе. Микола убегает огородами, его больно хлещут по лицу шершавые листья кукурузы, цепляют за ноги длинные и крепкие, как веревки, тыквенные плети. Выбежал он на дорогу, спрятался в кустах, откуда швырнул в учительницу камешек. Но тут появляется Валентина Михайловна, не кричит на него, не ругает, лишь показывает тот камешек, ту толстую тетрадь и, усмехаясь, говорит презрительно: «А еще хвастаешь: «Мы, шестаки!» Он знает, что нужно немедленно бежать, иначе его настигнет милиционер, но не может тронуться с места. Потом снится, что его поймали и ведут в сельсовет. За ним следуют заплаканная мама, удрученный Сашко. Они ничем не могут помочь. Из дворов выглядывают взрослые и дети. Среди них и дядько Павло — Сашков отец, и Тихон Федорович, и дедусь Артем, и Шинкаренко Оля, и Троць Виктор, и Олег. Откуда ни возьмись, Сергей Шморгун — подошел, спрашивает: «Сколько будет семью восемь?» Это будто такое условие: если Микола ответит, его отпустят. Он пытается вспомнить и никак не может. Стал умножать мысленно: семью один — семь, семью два — четырнадцать, — но потом сбился. Сашко подсказывает, шевелит губами, но Микола не может разобрать. Оля стоит ближе, могла бы выручить, но молчит — боится учительницы. Микола стонет и просыпается. На дворе светает. Мама уже застилает свою кровать. Она и сама с вечера долго не могла уснуть, слышала, как вертелся и вздыхал Микола. Ночью проснулась. Сын громко стонал во сне. Теперь уже сожалела, что так бранила его вчера за молоко и выпачканную одежду. В школу Микола шел, как на казнь. Сначала и вовсе хотел было не пойти, сказать маме, что заболел. Он и в самом деле чувствовал себя больным. Но потом раздумал. Ведь этим он вызовет еще большее подозрение. Учительница решит: «Ага, не пришел, испугался, значит, это он бросил». А увидит на уроке, может, и не подумает на него. На уроках Микола сидел тихо, внимательно слушал учителей. На переменах тоже не шалил, ждал: вот-вот вызовут к директору, начнут расспрашивать про камешек. Но вот и урок Валентины Михайловны. Она ничего ему не сказала, только чаще обычного поглядывала на него, и при каждом взгляде у Миколы мороз пробегал по коже. Решился, подошел к ней после урока, спросил, когда будут закладывать школьный сад. — Вот как на участках управимся, сразу же и начнем. Доброжелательный тон учительницы немного успокоил Миколу. Может, она и не подозревает меня? Мог же и кто-нибудь другой бросить…» Сашко подошел к сетке-ограде, заложил два пальца в рот и трижды протяжно свистнул. Микола бросил ложку — он как раз обедал — и выскочил из хаты. — Ты чего? — Погляди, куда это она пошла? — Кто? Учительница? — Ну да. Валентина Михайловна вышла за село и свернула на дорогу к станции. — Наверное, в сад, к дедусю Артему, — высказал предположение Сашко. — Нет, — возразил Микола. — Если бы в сад, то зачем ей портфель? Может, на станцию? Говорила, что у нее в городе сестра. — Еще отдаст камень этому, как его… следователю? — Кто знает… Давай сходим к бабусе Дарине, может, она что-то знает… — А если и дедусь дома? Он теперь уже не спит в шалаше, по ночам стало холодно. — Про школьный сад поговорим. Он любит такие разговоры. — Мне еще надо обед приготовить. Тато сказал, что сегодня придет рано. — Ну, хорошо, — согласился Микола. — Иди готовь, а я останусь здесь, буду караулить, не вернется ли Валентина Михайловна. Сашко зажег газовую плиту, поставил кастрюлю с картошкой, и через каких-нибудь полчаса обед был готов. Вышел за ворота, пригласил Миколу к своему нехитрому столу, но тот отказался. Сидел у ворот и смотрел на дорогу к станции. Тогда Сашко съел несколько горячих картофелин, кастрюлю накрыл крышкой, завернул в старую телогрейку и поставил на кровать. Закрыли хату и отправились к бабусе Дарине. Хата дедушки и бабушки Сашка стояла над кручей, у речной переправы. С одной стороны около нее пролегает крутая, выложенная камнем и обсаженная акациями дорога-спуск, с другой — растет небольшая дубовая и кленовая рощица. Летом хату даже не заприметишь, она скрыта среди ветвистых деревьев. Когда же настают холода и деревья сбрасывают свой убор, ее видно издалека — словно парус, белеет она на круче. Хату дедуся и бабуси называют ласточкиным гнездом. Она и правда похожа на него — ведь на самом краешке обрыва примостилась. Рыбаки не раз предостерегали дедуся: «Переселяйтесь оттуда, не то сползет ваша мазанка в реку». Но тот всегда спокойно отвечал: «Эк, не велика беда, к воде поближе будет…» Когда мальчишки подошли ко двору, увидели: в комнате Валентины Михайловны на окне висит занавеска, которой вчера не было. Наверное, учительница повесила ее после того, как они заглядывали к ней в окно. Отворили одну дверь, другую, переступили порог, вошли в комнату. Бабуся сидела на полу, вылущивала фасоль. Поздоровались. — О, все же наведался! — укоризненно глянула на Сашка. — А то ни отца, ни сына не слышно и не видно. Чего это вы забыли про нас? Может, обижаетесь? Так вроде бы не за что. Кряхтя, встала, высыпала из фартука в сито пеструю фасоль, вытерла тряпкой лавку. — Садитесь. Бабуся вынула из-под шестка накрытую рушником макитру, поставила возле них на стол. — Поешьте пирожочков с маком. — Сняла рушник. — Вкусненькие получились! — Спасибо, мы не голодные! Недавно пообедали, — отказывались мальчики. — Благодарить будете, когда поедите. Берите, берите, не стесняйтесь. А я тем временем к кринице за водичкой схожу… — Мы сами принесем! — вскочили с лавки. — Э, нет, там надо умеючи: крюк поломанный, еще ведро упустите. Надела поношенный дедусев пиджак, закуталась в платок, хотя на дворе было тепло, солнечно, и вышла в сени. Звякнула там порожним ведром и направилась по тропинке через рощицу к кринице. Мальчики, хоть и отказывались от угощения, все же заглянули в макитру, а в ней оказались такие румяные, такие пахучие пирожки, что не утерпели, взяли сначала по одному, потом по другому, а там и по третьему. Валентина Михайловна занимала небольшую комнатку-боковушку. Дверь в нее была приоткрыта, и было видно никелированную кровать, застланную голубым покрывалом, небольшой портрет Тараса Шевченко в узорчатой рамке над кроватью, краешек стола со стопками книг и тетрадей. — Вон и та толстая тетрадь, в которой она писала вчера, — прошептал Сашко. — Где? — забегали глаза у Миколы. — На столе. Видишь, в красном переплете. Я приметил. Микола выглянул в окно, потом на цыпочках пошел в комнату учительницы. — Ты что?! — попытался было остановить его Сашко. — Молчи! — цыкнул на друга Микола. — Смотри лучше, чтобы бабуся не застукала! Тогда Сашко, затаив дыхание, пошел вслед за Миколой. Встал возле окна, чуть отвернул занавеску.