Но тут Огурцова снова выдернули из прошлого. Только на этот раз не тряска и турбулентность, а заботливые стюардессы-кормилицы. Они покатили по проходу некое хитроумное приспособление наподобие стола-буфета на колесиках, спрашивая у пассажиров, кто бы и чем хотел подкрепить свои гаснущие вследствие тяжелого воздушного перелета силы. Огурцов не сильно-то ощущал угасания своих сил, но все же подкрепился курочкой, салатиком и безалкогольными — увы! увы! — напитками, правда, разнообразными. Сия трапеза и связанная с ней суета длились не менее получаса, и доктор, откинув спинку сиденья, снова погрузился в воспоминания. Тогда Неделина, выслушав речь Огурцова, надолго замолчала, а потом засуетилась, засобиралась: — Засиделись мы, Дима, с тобой! Того и гляди Перчик заявится искать супругу и еще подумает невесть что. — И, улыбнувшись, добавила: — Значит, так! Я доложу начальству все эти мысли и предположения, а ты ступай домой и никому ни звука… — Конечно, конечно, — замахал руками Огурцов, — я что, не понимаю? Никому! Как можно? Я только Негодину… за тридцать сребреников… скрюченными от жадности пальцами… Все, пошел, пошел, — сказал он, увидев, как следователь взялась за здоровенную книгу Свода законов РФ. — Ладно! — примиряющее вскинул он руки. — Я не жадный… Давай пополам? Каждому по пятнадцать? — И выскочил за дверь. * * * После всех операций, после выписки из разных стационаров Юру привезли домой, в их маленькую «двушку». Мать встретила его неласково. На ее лице было написано явное неудовольствие, и она с крайне осуждающим видом тогда сказала: — Все мужчины — мразь! Я тебя растила для того, чтобы ты мне на старости помогал, чтобы опорой был для меня, а ты что? Сбежал от своих сыновних обязанностей и снова сел мне на шею? — И, осуждающе поджав губы, ушла в свою комнатку. Нет, она конечно, его не бросила. Она и кормила его, и стирала, и помогала подниматься с кресла-каталки, поддерживала, когда он пытался для тренировки ног вставать на костыли. Но все это молча, без тепла. Юрка вроде и не обижался на мать — все-таки ей тоже было нелегко, ведь ей на тот момент уже было хорошо за шестьдесят. Постепенно он стал ходить лучше и вскоре стал выходить на улицу. Там, прислонив костыли к спинке скамейки, он часами, если позволяла погода, сиживал на лавочке, беседуя с бабушками о жизни. Они его жалели и почему-то ругали его мать. А он настойчиво и упорно тренировался ходить — заново учился и постепенно стал бодренько скакать на костылях, потом понемногу стал их оставлять, а вскоре и вообще смог обходиться без оных. Правда, ходил он очень медленно и недалеко. Причем на улице он костыли никогда не бросал — стеснялся своей немощной походки, а люди, видя его костыли, жалели, и эта жалость, как ни странно, его согревала, ибо от родной матери он чувствовал только молчаливые упреки, а ее помощь была какой-то равнодушной, механической. А однажды он спустился в подвал… И там остался. Нет-нет, не насовсем, но его привязанность к этому убежищу выросла стократно. Этот подвал под домом был особенным, ибо дом, построенный в конце сороковых — начале пятидесятых годов, являл собой смесь банального помещения типа подвал и нерядового помещения — типа бомбоубежище. Такие подвалы строили в немалом количестве именно в те времена. Там никто и никогда не бывал — кроме слесарей и водопроводчиков, конечно. И этот инвалид — Юра Негодин — скрывался в нем от насмешек мальчишек, от брезгливо-сочувствующих взглядов молодых женщин. К тому же у него обнаружился талант слесаря — он легко ремонтировал замки, делал к ним ключи, чинил какие-то несложные приборы, вентили и краны — короче, стал «починять примусы». И за эту работу жильцы платили деньги, небольшие, конечно, но тем не менее они не были лишними и были стимулом для такой работы. Он иногда в подвале даже ночевал, чего раньше не мог себе позволить, ибо была мама. А теперь он стал ей безразличен. Она даже перестала варить ему, а потому он все больше и больше времени стал пропадать в подвале, благо там были свет и вода. А дверь в подвал не выходила на улицу, потому никто не видел, когда он туда уходил и когда оттуда приходил — ведь их квартира была на первом этаже. * * * Всю последующую неделю Огурцов к Неделиной не лез, занимаясь текущими делами. А вот работу врачебной комиссии, что устанавливает инвалидность или ее подтверждает, он отслеживал. И не ошибся. На седьмой день у дверей кабинета, где работала комиссия, он увидел Негодина, который пришел на внеочередное освидетельствование. После этого Огурцов быстренько смотался к дому, где проживал Негодин, и увидел машину из коммунхоза. Среди рабочих он приметил парочку знакомых лиц — то были ребята из розыска. Огурцов хмыкнул и поехал к себе в отделение. На следующее утро он позвонил Неделиной и спросил про успехи работников коммунального хозяйства, на что следователь огрызнулась: — Огурцов, отстань от меня, а? Я и так, как дура, пошла у тебя на поводу… — …И ничего, что ли? — Полный аллес капут! Это в смысле мне будет к вечеру. Наши ребята в подвале ничего не нашли, а в его каморке тем более. Все, хватит трепаться. Я пошла к начальству, пока! — И в трубке послышались короткие гудки. Огурцов, конечно, расстроился и после работы поехал в Комитет. Неделина выглядела неплохо, и признаков этого самого «капута», а тем более «аллеса» не наблюдалось. — Совсем-совсем ничего? — спросил он, просунув в дверь только голову. — А, товарищ Огурцов, заходи, присядь вон туда! — показала на полукресло у окна, а потом, встав из-за стола, рассказала: — Выяснили мы вот что. Подвал он отделал здорово, превратив его в просторную квартиру. И еще: как ты помнишь, подвалы от двух подъездов имеют проход и представляют единое целое. А вот подвал другого, крайнего, подъезда изначально, так сказать, конструктивно, был отделен от первых двух. Дверь, что когда-то там стояла, выломали в незапамятные времена, но ее восстановили, причем все сделано отлично, и снабдили сложным замком. И у нас нет сомнений, что это дело рук Негодина. Но это не преступление. Вот так. Я уже написала объяснительную. — А в каморке совсем ничего? — Ничего! А в маленькой мастерской — образцовое помещение слесаря. Там все сделано идеально. Аккуратист! Да, на столике его жилой каморки стояла фотография. — М-да… Негусто! Голая баба какая-нибудь? — Да нет, мужик. Вот, — сказала она, протягивая Огурцову фотографию. — Это наши ребята щелкнули. — Огурцов взял ее и долго разглядывал. — Кто это, известно? — Нет. — А он тебе никого не напоминает? — задумчиво спросил Огурцов, продолжая рассматривать фотоснимок. — Кстати, а кто отец у нашего Юры? — Отец? Нету об этом никаких данных. — И, взяв фотографию, сказала: — А что? Есть что-то общее у этого, — она качнула фоткой, — и у нашего… Йорика! Ладно, разберемся. — Вот именно! Они похожи. Может, это и есть та ниточка… — Послушайте, доктор! Я ведь вам не подсказываю на вскрытии, куда вам ножиком залезть! И хватит учить, что мне делать! Па-п-р-а-шу на выход! Было видно, что Наталья рассердилась не на шутку. И Огурцов ушел, подумав: «А ну вас всех на фиг! Психи одни. Работайте. Я тоже пошел работать!» * * * Когда Юрка был подростком, он часто ходил в кино, и ему запомнился какой-то иностранный фильм под названием «Ва-банк». Там был герой — маленький и немолодой грабитель. И запомнился он ему тем, что носил комбинезон — черный, с капюшоном на голове. И Юра для подвала придумал себе именно такой, только лохматый. В таком проще оставаться незамеченным в темноте и даже в сумерках. А еще его удивлял тот факт, что в подвале, в его маленькой каморке, ему думалось лучше. Мысль становилась острой, он легко принимал нужные решения, но вот почему-то сегодня он не мог найти такое решение. Он снова хотел пойти в главный подъезд, он уже оделся в любимый комбинезон, встал, пошел к двери между подвалами и… остановился, вспомнив, что за заказом идти вечером надо. Юра потоптался на месте и вернулся в свою комнатку. Потом пристально посмотрел на висевшее на стене фото. Этот мужчина всегда давал ему правильный совет. Юре нужно было долго-долго смотреть ему в глаза, и тогда решение конкретного вопроса приходило само собой. Он вспомнил, что эту фотку он нашел в маленьком подвале на следующий день после того убийства. Она была примята, измазана, но он ее отмыл и зачем-то принес домой. И на третий день это фото увидела мать. Как она его нашла — Юра не понял. Просто утром, когда Юра умывался в ванной, он услышал сдавленный крик матери и одновременно какое-то рычание. Он оглянулся на звук открываемой двери, увидел маму и… не узнал ее! Лицо ее было искажено до неузнаваемости, она как-то странно хрипела, пытаясь что-то сказать. Он с трудом разобрал: — Хкто… ито… и это… фотко… фото… принес… нам! Откуда… Кто!!! — Нет, — почему-то соврал Юра, — не знаю кто. — Ты знаешь, хто… он? — И Юра снова хотел ответить, что тоже не знает, хотел честно ответить, что он и в самом деле не знает, но мама вдруг осела и, захрипев, оказалась на полу. Юрка пытался ей как-то помочь, вызвал «Скорую»… Приехавшие врачи забрали мать в реанимацию и сказали, что это инсульт. А через три дня ее не стало. Юру смерть мамы почему-то поразила до глубины души, и он долго не мог прийти в себя, хотя раньше думал, что у него не только отца нет, но и мамы тоже — настолько она была сурова и непреклонна. А она, оказывается, у него была, но он этого не понимал. И вот он остался совсем один. У него никого не было. Почему-то так сложилось, что он не знал, где и какая у него есть родня: тетушки, дядюшки. Никогда мама об этом не говорила, а когда он спрашивал — отвечала, что на всем белом свете они одни и больше нет никого. * * * И время настало! Он неторопливо спустился в подвал, открыл каморку и переоделся в комбинезон — лохматый и от этого неприятный. Бр-р-р! Потом собрал все пронумерованные ключи и пошел: сначала дверь между подвалами, затем по лесенке к подвальной двери, вот он в подъезде, вот квартира на первом этаже, та, которую он давно облюбовал. Дверь открылась очень легко, и вот — квартира! Боже мой, какая она… Он, как загипнотизированный, поставил сумку и, затаив дыхание, осмотрелся. Ему казалось, все предметы, вещи, даже шторы на окнах, были роскошными, хотя на самом деле это была обычная квартира с довольно-таки рядовой обстановкой. Однако ему, выросшему в совершенно другой, почти нищенской квартирке, эта — казалась верхом роскоши. Постояв так пару минут, он взялся за осмотр «хазы», как говаривал его неоднократно судимый знакомый, запоминая, где и что стоит. Минут через десять он открыл дверку шкафчика, и там, у задней стенки, он увидел коробочку. Когда открыл ее, то увидел… опасную бритву. Она была точно такая же, что и у его дедушки — трофей, привезенный из Германии. Она была великолепна. И он не выдержал. Вопреки своей же установке — в первый раз только осмотр и разведка — он сунул этот нож-бритву в карман, а коробочку аккуратно поставил на место: «Авось сразу не заметят!» Пробыв в квартире еще с десяток минут, он осторожно открыл дверь и, поставив сумку с инструментами, стал закрывать замки, что было сложнее, чем их открыть… — Мужчина, — раздался сзади женский голос, — а вы не подскажете, где Юра Негодин живет? Это не вы? От этого голоса, от этих столь неожиданно прозвучавших слов он чуть не упал и, скованный диким страхом, замер. «Все! Попался! Откуда она?.. Посадят… зачем взял бритву? — в долю секунды промелькнуло в его голове и тут же снова: — Бритву?.. Бритву!!!» Не поворачиваясь, он нащупал ее в рукаве и резко кинул руку с бритвой туда, откуда раздавался этот голос. Бритва на что-то наткнулась, и он, сделав усилие, преодолел сопротивление, при этом послышался едва слышимый хруст-скрип, какой-то всхлип, и бритва освободилась. Только тогда он посмотрел туда, где уже побывала его бритва. И увидел, что это была женщина в светлом плаще и что она уже падает назад. Этот миг падения и эта красная, красная кровь на светлом навеки остались в его памяти, став стоп-кадром, разделившим его жизнь на «до» и «после». Быстро осмотрев карманы, — пусто! — он вырвал сумочку из пальцев лежащей женщины, схватил довольно объемистый чемодан и бегом убежал в подвал. Там он что-то искал в чемодане и сумочке, лихорадочно перебирал вещи, потом сел на землю и заплакал. Он такого не хотел. Он ведь только посмотреть. Так он сидел и плакал, забыв про милицию и о том, что его могут задержать. Он даже думал, что надо самому прийти в милицию и все рассказать, но вспомнил присказку того же дружка: «Признание удлиняет наказание» и не пошел. Потом он встал, собрался и ушел в большой подвал. В заранее приготовленный тайник спрятал украденные вещи, переоделся, повесив лохматый комбинезон на прежнее место, и ушел, пряча лицо, что вообще-то было излишним, так как у подъезда никого не было. Свернув за угол, он исчез! * * * Доктор Огурцов посмотрел на часы. Лететь оставалось не менее двух часов — то есть самолет на половине пути. Еще лететь да лететь. Хорошо бы поспать чуточку, а тут эти мысли о прошлом в голову лезут. Лучше бы подумал, а какого лешего судебного медика отправили на съезд? Нечего ему там делать, ведь с вероятностью на 99 % о судебной медицине никто с высокой трибуны и говорить не будет! Никому не хочется говорить о задворках медицины. К чему? Ведь самое большое начальство повелеть соизволило заняться нанотехнологиями. А какие нано в судебной медицине, позвольте спросить. Не нано, а сплошное ононо, усмехнулся мыслям Огурцов, думая о своей работе, — вот и давай, доктор, продумай, что бы ты мог сказать о работе. Подумав о ней, он вспомнил про то дело и как ему после недельного молчания позвонила следователь Неделина: — Доктор, а хотите увидеть привидение? — В смысле? — Если хочешь, прыгай в свою таратайку и двигай ко мне, только правила не нарушай, дэпээсники накажут! — хихикнула она и положила трубку. — Смотри, как бы тебя не наказали, — пробурчал он, пряча документы в сейф, и через пятнадцать минут уже заходил в кабинет Неделиной. Кроме хозяйки там были начальник розыска и пара оперов. — Значит, так, — деловито сказала Неделина, — сейчас ты посмотришь пятиминутный ролик. Камеры были установлены в том подъезде, где произошло убийство, ну, где шалят привидения. Все, смотрим молча — это к вам относится! — сказала она операм. — Так мы пока покурим, лады? — Ладно, гуляйте. — И включила кнопку пуска. За указанные минуты он обозрел внутренность подъезда, затем увидел появившегося человека в мохнатом комбинезоне. На втором этаже лохматый открыл дверь и исчез в квартире. И только когда выходил, на секунду мелькнуло его лицо. Это был вовсе не Негодин, а совершенно незнакомый человек. Когда просмотр закончился, следователь спросила: