– Извините. Не нужно партсобрания. И Фенечке об этом знать не стоит. Я понимаю, что здесь вопросы задаете вы, но все же могу спросить – вы ведь не станете сообщать об этом… недоразумении? Ну, бес попутал, честное слово! Простите! – Мы уклонились, Андрей Романович, – Рябинин побарабанил пальцами по столу. – Давайте еще раз: в течение дня вы несколько раз совершили поездки на общественном транспорте, разговаривали с разными людьми. С какой целью? – Уточнял адрес, спрашивал, как пройти или проехать. У меня было назначено несколько встреч в разных местах, – спокойно объяснил мужчина. – Наши сотрудники видели, как вы подходили к детям… – Я же вам объясняю, товарищ следователь, – спрашивал дорогу. Я не смотрел, кто мне встретится первым – ребенок или старик, – Чикатило был сама невозмутимость. Голос его звучал спокойно и очень убедительно. Медведев записывал показания, нож, шпагат, вазелин лежали на столе. В полированном лезвии ножа отражалось лицо Чикатило… * * * Наступило утро. Дежурство Овсянниковой заканчивалось. По идее, в это время она должна была сдавать дела новой смене дежурных, но Ирина выкроила несколько минут и спустилась на первый этаж, в то крыло здания УВД, где находились камеры предварительного заключения. Обычно тут размещали тех, кто был задержан «до выяснения», дебоширов и прочую криминальную шушеру. Девушка шла по коридору, стараясь не шуметь. Она то и дело оглядывалась. Мимо проплывали двери камер. Наконец Овсянникова остановилась у одной из них, достала ключи и аккуратно, чтобы не звенеть, отомкнула замок. Осторожно приоткрыв дверь, она заглянула внутрь, позвала: – Виталий! Виталий! Вы спите? – Нет, не сплю, – раздался из камеры тихий и печальный голос Витвицкого. – Голова болит. – Пить надо меньше, – сказала Ирина громким шепотом и отступила на шаг от двери. – Выходите, только тихо! Из камеры появился помятый капитан. На щеке у него отпечатались пуговицы с рукава пиджака – видимо, во сне подкладывал руку под голову. – А мы что, опять на «вы»? – Витвицкий зевнул, прикрыв рот ладонью. – Я машинально, – Овсянникова поморщилась. – Ну и амбре от тебя. На вот «Холодок». Она протянула Витвицкому упаковку мятных конфеток. – Извини, пожалуйста… – мужчина, прикрывая рот ладонью, свободной рукой взял «Холодок». – Значит, мир? – Мир, мир, – тихонько засмеялась Овсянникова. – Давай уйдем отсюда. Не дай бог кто увидит – старший лейтенант милиции прячет в камере предварительного заключения пьяного капитана милиции, чтобы его не увидело начальство. Сюжет для Райкина. – Ира, спасибо, что… приютила, – Витвицкий кивнул на открытую дверь камеры. – В гостинице меня бы сразу, как это называется – засекли?.. А почему ты смеешься? – Видел бы ты себя со стороны… – Так мне и надо. Больше никогда не буду пить! – твердо сказал Витвицкий. Он двинулся по коридору, растирая ладонью лицо, приглаживая волосы. – Зарекался кувшин по воду ходить… – тихо сказала Овсянникова, глядя ему вслед, и закрыла камеру. * * * Примерно в это же время в районном отделе милиции Чикатило уводили с допроса. Капитан стоял в коридоре у окна, курил. Задержанного он проводил ненавидящим взглядом. Следом за конвойными и Чикатило в коридор вышли оба следователя, Рябинин и Медведев. Капитан глубоко затянулся, затушил окурок в пепельнице. – Леня, оформи все как положено, зарегистрируй и после обеда ко мне, – распорядился Рябинин и заметил капитана. – Игорь! Хорошо, что ты тут. – Ну что, раскололи этого… он? Признался? – спросил капитан. – Тут не все так просто, – Рябинин замялся. – У него на все есть объяснения. – Да пиздит он как Троцкий! – рубанул капитан. Рябинин покачал головой. – Я пятнадцать лет следователем, Игорь. Вранье научился чуять любой частью тела. У этого Чикатило – ну и фамильице! – НОРМАЛЬНЫЕ объяснения, понимаешь? И легко проверяемые. И с блядью этой вокзальной… У него действительно жена приболела, и он давно с ней не имел… близких отношений. – Это он сказал? – Скорее подтвердил. Я еще до допроса Лене поручил позвонить в их ОВД, пробить – там все сходится. Ну, и сейчас в женской консультации справились по-тихому – совпадает. Капитан помрачнел, достал пачку сигарет, но она оказалась пустой. Чертыхнувшись, выкинул ее в урну и спросил: – Может, позвонить тогда в управление, пусть они разбираются? – Помнишь, как товарищ Саахов говорил? – улыбнулся Рябинин и, подражая голосу и акценту персонажа Этуша из «Кавказской пленницы», произнес: – «Торопиться не надо»[10]. Мы, конечно, можем передать задержанного со всеми его потрохами в управление, у нас своих дел полно. Но если вдруг это окажется тот самый маньяк, которого все ищут, – дело на контроле в Москве, я слышал, – то мы с тобой в самом лучшем случае удостоимся упоминания в приказе, а все фантики получат Ковалев, Липягин и другие из управления. А если не окажется, то о нас пойдет молва – мол, разучились работать, схватили честного человека, устроили бучу… Понимаешь, о чем я? – Понимаю… – уныло кивнул капитан. – У тебя сигаретки не будет? – Да бросил я, полгода уже, забыл? Кстати, раз понимаешь – давай дуй к экспертам, нужно организовать главную проверочку. И если гражданин Чикатило ее не пройдет, крыть ему будет нечем. – Что за проверочка? Рябинин достал из кожаной папки лист с текстом. – Из управления еще вчера прислали уточнение, вдогон за ориентировкой – у нашего маньяка четвертая группа крови, определено по образцам спермы. Так что нужно проверить, какой группы кровь у твоего задержанного. И если сойдется… – Понял! – воодушевился капитан. – Уже бегу. Капитан сорвался с места, на ходу читая бумагу. – И поторопи их с результатом! – крикнул ему вслед Рябинин. * * * Ни Кесаев, ни Ковалев, никто другой в областном управлении не знали о задержании Чикатило. В этот момент всех волновали совсем другие вопросы. Кесаев и Ковалев встретились в коридоре на «начальственном» этаже, в общем-то случайно, хотя оба планировали такую встречу. – День добрый, товарищ полковник, – увидев московского коллегу, приветственно махнул ему Ковалев. Кесаев кивнул, ответил сухо, формально: – Здравствуйте. – Загляните ко мне на минутку, Тимур Русланович. Есть разговор. Кесаев снова кивнул: – Да, это кстати. Я сам собирался вас навестить. Они прошли по коридору, Ковалев открыл дверь, пропустил Кесаева, зашел следом, широким жестом предложил садиться куда удобно и сразу же взял быка за рога: – Шеин уточнил свои показания, Тимур Русланович. Он полностью сознался в убийствах. Есть все основания передавать дело в суд. Надеюсь, теперь вы не будете против? – А на суде он от них опять откажется. – Не откажется, – не согласился полковник. – Шеин уточнил, как вы говорите, свои показания после беседы с Липягиным? – поинтересовался как бы между прочим Кесаев. – Какое это имеет значение? – сразу напрягся Ковалев. – Имеет, – в голосе Кесаева лязгнула сталь. – Ваш Липягин занимается набоем. Знаете, что это такое? – Вам не к лицу уголовный жаргон, товарищ полковник, – Ковалев нахмурился. – Хорошо, – следователь посмотрел на Ковалева. – Я скажу как юрист: Кравченко пять лет назад заставили оговорить себя с помощью физического и морального давления. И занимался этим Липягин.