– Вы очень громко читали стихи, Виталий Иннокентьевич, – ответила Овсянникова. – На весь город слышно. – Да-а? Серьезно? – капитан пьяно улыбнулся. – Я могу еще! И закатив глаза, он снова заголосил в микрофон: – Не знали вы, что в сонмище людском Я был как лошадь, загнанная в мыле[6]… – Я сказала – хватит! – рявкнула Овсянникова. – Э, пусть читает! – раздался из зала недовольный мужской голос, тот самый, что заказывал Есенина. Старший лейтенант резко повернулась к залу. Ее глаза буквально метали молнии. Мужчина за дальним столиком поднял руки в извинительном жесте. – Все, гражданин начальница, молчу-молчу. Резко повернувшись, Овсянникова прошипела Витвицкому: – Марш за мной. Позорище! Чеканя шаг, она прошла по залу к выходу. Витвицкий, разведя руками, – мол, а что делать? – послушно поплелся за ней. Музыканты быстро заняли эстраду, разобрали инструменты, с ходу начали играть «Айсберг» Пугачевой. Солистка запела знакомые всей стране слова: Ледяной горою айсберг из тумана вырастает, И несет его теченьем по бескрайним по морям. Хорошо тому, кто знает, как опасен в океане, Как опасен в океане айсберг встречным кораблям[7]. * * * Овсянникова вывела Витвицкого в пустое, скупо освещенное парой бра фойе ресторана. – Ты еще и алкаш к тому же?! – сердито спросила она. – Что ты… я… – мямлил мужчина, тщетно пытаясь сохранять равновесие и не шататься. – Как в кино – «вообще не пьешь»? – в голосе Овсянниковой отчетливо слышался сарказм. – Ну-у-у… да! – Витвицкий так часто закивал, что едва не упал. – У меня дежурство, я еле на ногах стою, голова кругом – и тут звонят из ресторана. Хорошо, что попали на меня, а если бы наряд вызвали? – голос девушки звенел. – Что ты молчишь?! Капитан Витвицкий в КПЗ, а? Зачем ты напился? Что это за стихи? – Есенин, – послушно ответил капитан. – А еще были Заболоцкого. И Иннокентия Анненкова. Его звали… как дедушку моего! Хочешь, я тебе еще прочту? Из зала доносилась песня, странным образом дополняющая этот разговор: А я про все на свете с тобою забываю. А я в любовь, как в море, бросаюсь с головой. А ты такой холодный, как айсберг в океане. И все твои печали под черною водой[8]. Витвицкий радостно вскинул голову: – Вот, про печаль! И он с выражением, вкладывая в слова одному ему ведомый смысл, начал читать: Среди миров, в мерцании светил Одной Звезды я повторяю имя… Не потому, чтоб я Ее любил, А потому… – Капитан Витвицкий, отставить! – чуть ли не взвизгнула старший лейтенант. За гардеробной стойкой украдкой посмеивался седой гардеробщик, немало повидавший на своем веку. Витвицкий было умолк, но вдруг, приняв решение, гордо вскинул голову. – Эту песню не задушишь, не убьешь! Ты меня… инг… игнорируешь, а я ни в чем не виноват! – Не виноват? А кто согласился, чтобы я шпионила за Ковалевым? – Ирина передразнила Горюнова: – «Просто намекните… Вы же психолог, ну не мне вас учить». Было такое? – Так вы… так ты… из-за этого?! – искренне изумился Витвицкий. – Да я же отказался сразу! Сразу, прямо тогда, Ирина! Ты вообще за кого меня принимаешь? Чтобы я… чтобы согласился на такое… Овсянникова растерялась. Она видела, что Витвицкий не лжет, – что у трезвого в голове, то у пьяного на языке. И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной ищу ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому, что с Ней не надо света![9] Витвицкий буквально выкрикнул последние строки стихотворения. Он выглядел гордо и смешно одновременно. Овсянникова схватила его за руку, потащила к выходу из ресторана. – Пойдем, горе ты мое… Извините нас! Эта фраза адресовалась гардеробщику. Тот улыбнулся в седые усы. – Ничего. Дело молодое. * * * Чикатило брел по улице, и даже издали было заметно, что его буквально трясет от неудовлетворенного желания. За ним, на расстоянии, стараясь быть незаметными, шли капитан и Ахметов. Обогнув овощной магазин, мужчина свернул к расположенному рядом рынку. – Может, задержим уже? – предложил Ахметов. – Рано. С поличным надо брать, – покачал головой капитан. – Днем он резать никого не станет, – убежденно сказал Ахметов. – И что нам, за ним еще сутки ходить? Он-то спал. Чикатило подошел к воротам рынка. Капитан посмотрел ему в спину, задумался.