Они толкнули дверь буфета. У стойки выбрали лимонад и газированн ую воду. – Я знаю, – вдруг сказала Беттина, когда они отходили от кассы. Девочки сели на синий диванчик. – Браво. Ты знаешь. – Да. Я решила. – Браво. Ты решила. Беотэги опустила соломинку в банку с водой. – Можно тебя спросить… ЧТО ты решила? – Когда я поеду к Мерлину. – О… Беотэги втянула воду и подула в соломинку. – И когда же? – Завтра. * * * Гортензия читала «Меня тоже обожали» Яна Марка и чувствовала себя до ужаса (Гортензия всегда чувствовала себя до ужаса, когда читала) Джейн Тернер – арбитром, влюбленным в чемпиона колледжа по теннису. Посреди матча зазвонил телефон. Гортензия ничего не слышала, пока до нее не дошло, что она одна дома и никто не подойдет. Со вздохом она оставила Джейн Тернер точить свой судейский карандаш зубами. – Алло? – Гортензия? Это Сесилия. Сесилия Зербински! Сердце Гортензии прыгнуло в горло. Сейчас она узнает новости о Мюгетте! – Как… дела? – пробормотала она. – Думаю, хорошо. Мюгетту оперировали сегодня утром. – О-о. – Да, все прошло благополучно. Доктор верит в успех. – Значит, теперь она выздоровеет? – Можно надеяться. – А кто… кто дал ей костный мозг? – Одна из ее кузин. Та, чья кровь была наиболее совместима. – Мюгетта выздоровеет, правда? – Да. Мы все этого хотим. И она первая. Она выздоровеет. Надо только немного подождать. – Чего подождать? Ей показалось, что сиделка подула в трубку. Сесилия Зербински, должно быть, выдыхала дым сигареты. Или… или это был вздох? Вздох мог означать (скрывать?) так много неприятных вещей. – Посмотреть, как поведет себя тело Мюгетты с этим костным мозгом, – просто ответила Сесилия. – Сможет ли оно с ним жить. – А что… Гортензия хотела спросить: «А что будет, если не сможет?» Вместо этого она сказала: – Что может доставить удовольствие Мюгетте? – Длинное письмо. Гортензия помолчала. – Хорошо, – сказала она наконец. – Спасибо, что позвонили. – Напиши ей поскорее. Ты ее лучшая подруга. – Я напишу. Ах да, Сесилия… – Да? – Вы сейчас курите? – Нет. А что? 14 Еще на кухне. Наконец в поезде Шарли вышла на работу в лабораторию. Ее отсутствие, возможно (но не наверняка), объясняло, почему сегодня Женевьеве было дьявольски трудно собрать все племя вокруг стола за обедом. Или почему под конец этого сумасшедшего обеда Дезире обнаружила, что жует шнурки от ботинок, которые Гарри искусно смешал с макаронами. Или почему Энид вдруг схватила руками свое свиное ребрышко и, наставив кость, как револьвер, на Гортензию, завопила: – Ешь! Ешь, говорю тебе, оно жирное! И швырнула упомянутое ребрышко на другой конец кухни, к великой радости кошек. Беттина ушла из-за стола, чувствуя себя немного виноватой, что бросает Женевьеву в этом хаосе. Но у нее были дела. Поезд через час. А надо еще собраться. Она закрылась в своей комнате, где было так восхитительно спокойно после всего этого бардака Распахнула окно, вдохнула полной грудью океан. На поверхности плавали островки пены, как будто кто-то взбивал там яичные белки. Оконный проем, казалось, был погружен в стакан с водой, куда капнули молока. Когда Беттина закрыла окно, в комнате была мама. – Не копайся, – сказала она, – а то опоздаешь на поезд. На Люси Верделен были длинный коричневый клеенчатый фартук и резиновые сабо, в которых она всегда садовничала. – Я еду, – пробормотала Беттина. – Наконец-то решилась. Долго же ты тянула. – Я ждала подходящего момента. – Мммм. Казалось скорее, что ты его оттягивала. – Ты права. Мне страшно. – А кому бы не было страшно? Я и пришла тебя подбодрить. Она достала из фартука горсть вишен и протянула их дочери. – Держи. Очень вкусные. – Они совсем не по сезону. – А там – да. Там мы вас немного опережаем.