От Женевьевы пахло тиной и водорослями. Иногда Энид казалось, что пахнет хорошо, иногда – что нет. Сейчас было хорошо. – Она думает, – вмешалась Беттина, – что ее дружка Дракулу раздавило упавшим кленом. – Он не Дракула! Его зовут Свифт. – Все знают, что вампиры превращаются в летучих мышей. Шарли нахмурила брови. – А еще бывают, – проворчала она, – рыжие вампиры с конским хвостиком, в кроссовках на пористой подошве и с луженой глоткой. В ответ Беттина пристроила наушники по обе стороны рыжего хвостика и стала подпевать клипу на экране «Tell те уоииии love me Juniiiie Moon…»[5] Энид запустила в нее подушкой, но промахнулась. Беттина встала и вышла из комнаты. Энид прильнула к Женевьеве. Она приняла решение. Если Свифт в колодце, раненый, придавленный ветками, она спустится на дно и освободит его. 5 Голубка и недотрога, или Призрак-музыкант Поднялся ветер, полил дождь. За пятнадцать секунд пробежки по парку Энид вымокла от волос до носков. Штанины джинсов весили по двадцать кило каждая, свитер тянул вниз. У колодца лежал клен. Вид у него был не очень-то умный – в позе «березки», ногами вверх, головой вниз. Он, впрочем, больше походил не на березу, а на длинный стебель порея. Не очень умный, это точно. – Свифт? – позвала девочка, перегнувшись через край колодца. Камни, мусор. Ветви закрывали обзор. Энид снова позвала нетопыря. Отодвинула ветку. Крикнула в образовавшийся просвет: – Свиииифт! Отзовиииись! И тут произошло кое-что. Порыв ветра дунул с моря, нарастая, набирая силу, подхватил охапки веток, которые закружились вокруг колодца. У Энид возникло очень странное ощущение, будто вибрации струн наполнили ее всю, словно ее грудь стала виолончелью или гитарой. Ребра звучали, резонируя до сердца, до легких, глубоким вибрато, скрытым в самом нутре. В уши ударил звук. Голос? Или рыдания… Оперные рыдания, плачущий голос, странная музыка наполнили воздух, парк, дождь и даже травинки на газоне. Энид завизжала. Как в тот раз, когда она увидела кусочек ужастика на видео Беттины. Девочка пустилась наутек с быстротой молнии, а странная музыка за спиной стонала и рыдала все громче и громче. * * * Шарли и Женевьева вернулись промокшие, вонючие и озябшие. Они были на огороде, где подкормили водорослями компостную яму. В гостиной на полную громкость орали телевизор и Гортензия: – Выключи эту чертову музыку! Я не могу сосредоточиться! – Иди в свою комнату! – отозвалась Беттина и снова запела «Tell теее youuu love те Junniiie»… – А я хочу сидеть в гостиной! Ты не можешь мне помешать! Беттина повернулась к двум старшим, которые как раз вошли. – Скажите этой зануде, что она меня заколебала! – она указала на Гортензию исполненным презрения большим пальцем. – Она сняла наушники, как только вы ушли! – закричала та. – И врубила телевизор на полную громкость! Только чтобы всем досадить! Шарли подошла и нажала на кнопку, телевизор издал удивленное «упс» и смолк. Беттина вышла из себя: – Достали! Пусть пишет свои глупости где-нибудь в другом месте! – Это не глупости! Не глупости! Не… Гортензию душили слезы. Ничуть не тронутая этим, Беттина фыркнула: – Дура! Она нажала кнопку телевизора, который издал не менее удивленное «ипс» и снова заорал. Гортензия горько расплакалась. – Довольно! – рявкнула Шарли. Она выдернула шнур из розетки. Телевизор издал возмущенное «квак» и замолчал, на этот раз окончательно. Вне себя от ярости, Беттина выхватила у Гортензии тетрадь, которую та прижимала к животу. Ручка пролетела через всю гостиную. Беттина расхохоталась и запрыгала как безумная вокруг стола, размахивая тетрадью во все стороны. Гортензия побелела. – Отдай! – выдохнула она. – Отдай ей, Беттина! – взмолилась Женевьева. Гарцуя вокруг стола, Беттина наугад раскрыла тетрадь и прочла басом: – …обращает на меня не больше внимания, чем если бы я была кофеваркой. Но я наблюдаю и сужу. А кофеварка, которая судит, может сделать очень больно… Беттина радостно заржала, извиваясь от счастья. – Кофеварка, которая судит? – выкрикнула она, потрясая тетрадью, как знаменем. – Что за бред ты пишешь, моя милая? И ради этой чуши ты нас всех достала?! Гортензия так побледнела, что стала почти серой. Она бросилась животом на стол и схватила сестру за свитер. Беттина вырывалась, отталкивала ее руку, била по ней, кричала: «Пусти! Пусти!», но Гортензия держала крепко. Шарли тоже ринулась через стол, наобум, без определенной цели. Женевьева подумала, что пора принять мужественное решение, которое она никогда не примет. Например, вылить на всех кастрюлю холодной воды. Услышав внезапное покашливание, все замерли и обернулись. В дверях гостиной стояла незнакомая девочка. Девочка в темно-синем пальто и с тяжелой косой, спокойно лежавшей на правом плече. Своими ясными вопрошающими глазами она рассматривала четырех сестер. Рыдающую от злости Гортензию на столе, вцепившуюся в свитер Беттины, которая размахивала тетрадью и хохотала как одержимая. Растрепанных Женевьеву и Шарли, от которых воняло тиной и подгнившими водорослями. – Здравствуйте, – сказала незнакомка. – Я позволила себе войти. Звонила четыре раза. В ее устах это прозвучало как констатация факта, ни в коем случае не упрек. – Я Коломба, дочь Андре-Мари. Мама, наверное, вам говорила. – Коломба! – воскликнула Шарли, выпрямляясь. – Ну конечно! – Вы ждали меня позже, я знаю, но Национальная компания железных дорог не оставила мне выбора. Либо приехать сейчас, либо к полуночи. Голос у нее был ровный, мягкий, текучий. – Ты правильно сделала, – дружелюбно сказала Женевьева. Беттина с любопытством уставилась на эту голубку, которая ворковала очень странные фразы типа «Национальная компания железных дорог не оставила мне выбора». Внимательно ее рассмотрела и почти сразу же поняла, что никогда не подружится с этой девочкой. Гортензия, воспользовавшись моментом, выхватила у сестры тетрадь и спрятала под футболку. Дверь с грохотом открылась вновь. Ветер бросил на ковер бедную Энид, взъерошенную, почти бездыханную, дрожащую. – В парке живет призрак! – пропищала она. – Он плачет и поет! Я только что его слышала! Шарли послала Коломбе улыбку, от всей души желая, чтобы она вышла успокаивающей. * * * Беттина была в привилегированном положении – она имела ванную для себя одной. Это был не подарок сестер, просто ее комната единственная располагалась у башенки. И всем так было спокойнее, ведь Беттина занимала ванную от сорока пяти минут (если торопилась) до двух часов и больше (по воскресеньям, в каникулы и праздники). Для Беттины это было в порядке вещей. Но только не в те дни, когда в доме бывали гости. Ее комната соседствовала с гостевой спальней, и ей, хочешь не хочешь, приходилось делить СВОЮ ванную с любым гостем Виль-Эрве.