* * * Вот так в этот чудесный субботний день едва родившейся весны Шарли, Женевьева, Беттина, Гортензия и Энид – соответственно двадцати трех, пятнадцати, тринадцати, двенадцати и девяти лет – галопом примчались на вокзал. Поезд опаздывал. Они рухнули, с облегчением переводя дух, на пластиковые сиденья на перроне. День был ясный, с редкими облаками и ветерком, легким как поцелуй (в щечку). – Жаль, что Юпитер не может приехать с малышами в этом году. – Некоторые люди работают. Имей это в виду, хоть ты и не из их числа, дорогая Беттина. – Дядя Флорантен не работает, дорогая Шарли, – не осталась в долгу Беттина. – Тридцать четыре года, жена, двое детей – у него меньше оправданий, чем у меня! – Он артист, – сказала Женевьева. – Хм, – хмыкнула Гортензия. – Поэт, – добавила Женевьева, которая всегда из принципа вставала на защиту отсутствующих. – Одинокий мореплаватель, чистильщик обуви в Лиссабоне, мастер маникюра в Лондоне, пчеловод в Обраке, а теперь статист в кино, лично я называю это перекати-полем! – заключила Беттина тоном, не допускающим возражений. – Едет! – воскликнула Женевьева, показывая на сходящиеся вдали рельсы, где показался поезд, как язычок на застежке-молнии. Локомотив зашипел и замедлил ход. Пять сестер вытянули шеи, завертели головами. Гортензия увидела Гарри за стеклом и замахала ему рукой. Поезд остановился. Две худенькие темноволосые фигурки спрыгнули на перрон. Сестры бросились к ним. Дезире указала пальцем на брата и затараторила: – Он выпил свой лимонад и половину моего, съел свои сандвичи, яблоко, йогурт, шоколадный батончик, мой молочный рис и мой апельсин. Но он все равно очень хочет пить и есть. – Я очень хочу пить и есть, – подтвердил Гарри. Гортензия первой обняла его. Он отпрянул, прикрывшись руками, как будто защищал золото Монтесумы. – Осторожжжно! Раздавишь мне Розетту! Он показал коробочку из-под анисового драже «Тик-так»: – Она там, внутри. – А! – добавила Дезире. – Я забыла: он еще сожрал «Тик-так». – Нельзя говорить «сожрал»! – запротестовал Гарри. – Грубое слово – евро. И протянул руку. – Грубое слово – евро, – повторил он, явно не собираясь сдавать позиций. – Кто такая Розетта? – спросила Шарли и без всякой задней мысли склонилась над прозрачной коробочкой. Розетта шевелила усиками из-под коричневого панциря, подергивала бесчисленными лапками и вид имела совсем не привлекательный. – Розетта? – Таракан! – взвизгнула Беттина. – Большой, – заметила Женевьева. – Тараканиха, – поправил Гарри. – Это девочка. – Э-э, откуда ты знаешь? – У нее есть крылышки. – … – С крылышками – значит, тараканиха, – невозмутимо пояснил он, как самую очевидную вещь на свете. – Он поймал ее под раковиной в поезде, – сообщила Дезире. – Я съел «Тик-так», чтобы было куда ее посадить, – сказал Гарри, и глаза его блеснули пламенем, отдаленно напомнившим сестрам Ромео, Родриго и даже Ретта Батлера[41]. Шарли натянуто улыбнулась. – Эти, хм, Розетты плодят много детишек, Гарри. Предлагаю тебе выпустить ее на травку, прежде чем… – Нееееет! – завизжал мальчик. – Это моя Розетта! Я хочу мою тараканиху! Пассажиры бросали осуждающие взгляды на больших девочек, обижавших маленького. – Колонии тараканов в доме… – в ужасе пробормотала Женевьева. – Капец! – вздохнула Беттина. – Грубое слово! – заорал Гарри и протянул руку. – Ты сказала грубое слово. С тебя евро! Женевьеве подумалось, что весна начинается не лучшим образом. 2 Адам и Ева и моя первая сигарета Гарри и Дезире усадили перед чашками какао и остатком блинного пирога. Женевьева пожалела, что с ними нет Базиля, который умел сообразить полдник для большой семьи за четыре минуты. – Папа сейчас играет в театре, – ответила Дезире на вопрос Шарли. – В какой пьесе? – спросила Гортензия, которая училась на курсах Золтана Лермонтова с целью стать второй Зулейхой Лестер в сериале «Купер Лейн» по телевизору. – Она называется «Адам и Ева и я», – сказала Дезире, слизывая какао с верхней губы. – Адам и Ева – и еще я? – переспросила Беттина. – Что это значит? – Что там есть Адам, – сказала Энид. – И Ева, – добавила Дезире. – И третий тип, – заключила Женевьева. – Какой третий тип? – Это грубое слово – «тип»? – Ничего не грубое. Слово как слово. – Кто это – «и я»? – снова заговорила Шарли, подцепив пальцем крошку от пирога и сунув ее в рот. – Эту роль играет папа, – ответила Дезире. – Решительно, рай уже не тот, что прежде! – высказалась Беттина. – Мама то же самое говорит, – заметил Гарри. Он бросил в коробочку от «Тик-така» крошку, которую тотчас проглотила ее обитательница. Все поморщились. – Как поживает ваша мама? – поинтересовалась Женевьева. – Как там Юпитер? – Она очень рада, что нас не будет две недели, говорит, что сможет вздохнуть. Женевьева вздохнула. * * * Полчаса спустя все были у подножия утеса за домом и запускали в облака воздушных змеев.