Сидящий рядом с ним Лапочкин сделал быстрое и незаметное для посторонних движение, и тон разговора после удара в бок сразу переменился. — У вас весомые доводы. Я готов ответить на ваши вопросы. — Наколка! — коротко бросил через стол Вашко. Мачуль-ский удивленно посмотрел на Лапочкина и нехотя задрал рукав отлично пошитого пиджака. Из-под манжеты накрахмаленной рубашки появилась мастерски исполненная наколка: джентльмен, многозвездное и полосатое знамя в его руке, украшенной перстнем, галстук бабочка и надпись на английском. — Ратуете за их победу? — Вашко отхлебнул кофе и достал сигареты. — Завидую черной завистью! — огрызнулся Мачуль-ский. — Чего же здесь плохого, если они научились жить, а мы нет. — Действительно, — Вашко пристально посмотрел на собеседника. Ему нравился неприкрытый вызов. — Претензий к наколке нет. Просто как-то не приходилось встречаться с человеком, который открыто проповедует их образ жизни. — Хотите сказать, что я апологет капитализма? Пусть так, но думаю вы пришли не за этим. — Правильно думаете! Если перейти ближе к делу, то прошу пояснить вот это, — он положил перед Мачульским третий снимок, где в сугробе лежал «живой труп». — Ах, это, — с заметным облегчением вздохнул Мачуль-ский и криво усмехнулся. — Господи, какая ерунда! — Вы так считаете? — Вашко отхлебнул из рюмки, принесенной официантом. — Это ненаказуемый бизнес, — небрежно бросил Мачуль-ский. — В один прекрасный день ко мне подвалили фраера и предложили за кусок сфотографироваться. Одежду они приволокли с собой — она у них была в сумке. Я это и исполнил. Тысячу рублей выплатили сразу! Все! — Кто они? — Вас интересуют портреты? Поверьте, ничего особенного. Люди как люди! — Русские? — Не уверен… Как пишут в милицейских протоколах: лица кавказской национальности. Но не все! Заправилой у них был лощеный дядечка. — Что за дядечка? Тоже приезжий? — Не думаю! По-московски «акает». Хотите откровенно? — А иначе наша беседа теряет смысл. — Я таких встречал в исполкомах. Их за километр видно, и не только по выражениям лиц. Они же словно детдомовцы все одеты на один манер — темно-синие пиджаки, красноватые галстуки и западногерманская «Саламандра». — В чем, по вашему мнению, заключалась его роль? — Я же сказал: он был за главного. — Это чувствовалось по разговору? — Скорее, по манере вести себя. — Вернемся к вам. Где вас фотографировали? — Не знаю… На машине ехали минут двадцать. По-моему, место было выбрано случайно, сразу за кольцевой дорогой. — Он взял в руки фотографию и долго смотрел на нее, вглядываясь в пейзаж. — Это действительно я, но этой вот церкви не было там, как будто лес был… Но ручаться не стану. — Кто ездил кроме вас? — Фотограф — раз, — он загнул палец на руке, — кавказец — два, и водитель… — А этот, важный? — Нет. Чего он забыл в поле. — Мачульский усмехнулся. — Вы почему-то не задаете вопроса, которого я жду. — Какого? — прищурился Вашко. — Ну, к примеру, на какой машине ездили? Какой номер? — А какой номер? — Его как раз не было, а машина марки «Волга» серого цвета. Вашко переглянулся с Лапочкиным. — Совсем не было номера? — По крайней мере, мне так показалось. Может, сняли или закрасили… Есть еще вопросы? Хотите коньяку? Вашко встал. — Я чего еще хотел узнать, — произнес он уже в дверях. — Вы считаете, что этот, в синем костюме, действительно с номенклатурным душком или…? Мачульский скосил глаза на сидящих за столиком посетителей — они к разговору, похоже, не прислушивались. — Восемьдесят против двадцати — да… Я их много повидал на веку и в разных условиях. — Где, если не секрет? — Как в песне у Высоцкого, в буфете, для других закрытом. — Не понял? Вы что там делали? — Работал… — Мачульский широко развел в стороны руки. — Представьте себе, через три года я получу медаль «Ветеран труда». Всю жизнь в общепите! Раньше в специальном, теперь здесь! А из спецраспределителя меня вышибли как раз за это! — он ткнул пальцем в наколку. — Один хрен знал английский и настучал. Вот и вышибли! А чего ради — она мне работать не мешала: обслуживали чин-чинарем! Правда, по физиономии я ему за это съездил. Не удержался! На улице Вашко выразительно посмотрел на Лапочкина: — Слыхал про серую «волжанку»? То-то, Фома неверующий! Факт! — Хотел бы я узнать, кто они такие. Может, подключить ребят? Вмиг раскрутим! — А потом черта с два чего докажешь. Нет, милый мой дружок, они должны проявить себя сами. Пока нам не очень понятно, чего от нас хотят. Хотя бы эта история со снимками — для чего? Возьмешь их, а за что? Молчок! Так что пусть они сами лезут в петлю, я им в этом не помощник, но что от меня зависит, сделаю — будь спок! — Вашко долго шарил по карманам. — У тебя есть двушка? По копейке. Не жмотничай, начальство надо ублажать. Давай! Зайдя в будку, Вашко отчего-то не очень решительно взялся за трубку телефона, долго мялся, трогая усы, чесал бровь и наконец собравшись с духом набрал номер. — Не разбудил? Извини, Леон… — Кстати, я тебя искал, Иосиф, — раздался приглушенный расстоянием голос Киселева. — Но тебя застать — проблема. — Сам знаешь — все время в бегах. А зачем я тебе нужен? — Вашко сделал знак Лапочкину. — Ты «Свенска дагбладет» не читаешь случаем? Любопытная газетенка, скажу я тебе. — Я вообще прохладно отношусь к периферийным изданиям. А чего в этом «блате»? — Твой подопечный опубликовал сразу обе статьи — ар-шальская прошла и прикумская. Не слабо? — Что? — от неожиданности Вашко раздавил в кармане коробок со спичками. — Что, что… — раздраженно повторил Киселев. — Ведь просил же его не спешить. — «Свенска», это Швеция что ли? — Ну, ты даешь — конечно, Швеция. — Да мы все как-то больше по внутренним делам. С заграницами не якшаемся. — Знаю. Сын рассказывал, как твои в «Космосе» начудили. — А вот за это, Леон, я ему уши оторву — нечего болтать лишнего! Так и передай! — Сам передашь. Я ему уже отдал газеты и перевод для тебя сделал, утром занесет. Как журналист? Вашко выразительно посмотрел на Лапочкина, размышляя, говорить или нет. — Чего молчишь? Случилось что-нибудь? — А чего с ним будет, — выдавил Вашко. — Болтается, наверно, где-нибудь по городу. Его дело молодое. — Ты чего-то не договариваешь, Йоса. — Да нет, вроде все сказал. — А все-таки? — Мне сели на хвост, Леон. Кто — не знаю. Сначала думал, твои орлы, а теперь уже так не думаю.