— Мелочевка говоришь? Эта история как раз с обкомом напрямки и связана. — Каким образом? Не понимаю. — Часовщик, который Ротасов, член райкома и заслуженный пролетарий… Вот она где, загвоздка. Да ты ешь, ешь… А то заслушался. Горяченького подлить? Ну, как хочешь… Думаешь, твое дело с этим связано? — Похоже на то… — Свой интерес не скажешь? Может, чего посоветую. — Посоветуй, как найти Евсеева. — А сейчас позвоним ему домой и встретишься. Место встречи, назначенное Евсеевым, оказалось по меньшей мере странным. Юрий Николаевич опять возвращался на автобусе до «Двины», а потом долго пробирался к берегу реки какими-то переулками, ориентируясь на позеленевший куполок церкви. Улочки, насквозь продуваемые стылым ветром, зажатые с обеих сторон сараями и складами, грозили привести в семнадцатый век, но вывели точно на берег Двины. В чахлых кустах стояли припорошенные снежной крупой лавочки. На снегу не было ни одного следа — он пришел первым. Кирилов подошел к лавочке, стоявшей спиной к реке, и начал сгребать ладонью снег. — О вас говорил Никита? — Рядом с Кириловым стоял молодой человек лет тридцати, одетый, как и Кирилов, явно не по сезону: болоньевая курточка едва прикрывала поясницу. Подошедший зябко прятал лицо в единственную теплую вещь — толстый мохеровый шарф, а руки глубоко упрятал в карманы. — Ваша фамилия Евсеев? Александр? — Нет. Саша обещал подъехать позже, а меня просил встретить вас. Моя фамилия Джинян. — Поймав недоверчивый взгляд Кирилова, он решил добавить: — Вас смущают мои светлые волосы? Армянин и вдруг блондин… Для меня самого это загадка генетики. Я думаю, нет смысла болтаться на улице, если не возражаете, пройдемте туда. — Он повернулся в сторону церкви и показал на купола. — Там удобнее говорить. Наверное, у вас немало вопросов… В церкви шла реставрация. Побеленные стены и сводчатые потолки гулко откликались на каждый шаг. Здесь было тепло и сухо — мощные софиты, направленные на стены, сушили штукатурку. — Первая половина девятнадцатого века, — решил провести небольшую экскурсию Джинян. — Закрыта в двадцать четвертом. Использовалась как соляной склад. Молодежь города решила отремонтировать и сделать выставочно-концертный зал. Ну, вот мы и делаем… — Понятно. Вы, видимо, строитель? Или художник? — Не то и не другое… Юрист я. Работал в милиции. Последняя должность — старший опер уголовного… — Джинян протянул покрасневшие от холода пальцы к лампе и на лице его появилась гримаса боли. — Никита сказал, что вас интересует история с Ротасовым… Я должен сказать прямо, имею к нему самое непосредственное отношение — я его брал и проводил обыск. Вы уже в курсе? Никита говорил про это? — В самых общих чертах… Но я еще не могу с достаточной уверенностью сказать, что меня интересует именно эта проблема. Скорее другое… Разрешите быть с вами полностью откровенным? — А иначе не было смысла встречаться… — Вам знакома фамилия Орловский? — Да. Это журналист из «Пламени», к которому мы приезжали в Москву… А почему он вас интересует? — Джинян бросил испытующий взгляд на собеседника. — Многие в нашем городе сейчас хотят знать, где он, но… — Что «но»? — Я вас вижу первый раз в жизни, документов не спрашивал… Зачем он вам? Кирилов извлек из бумажника старую фотографию. Края ее обтрепались, глянец заметно потускнел. Сквозь желтизну проглядывался кусочек самого обыкновенного школьного класса. Две-три парты, а за той, что находилась в центре, корчили в объектив рожицы два подростка. Белобрысый мальчишка в клетчатой рубашке, откинувшись на спинку скамьи, выставил за головой приятеля два пальца, образовавшие рожки. Другой мальчишка выкатывал из орбит глаза и показывал фотографу-любителю язык. — Это единственное доказательство — других у меня нет… Джинян поднес фотографию близко к глазам и долго ее рассматривал. — Убедили, — наконец произнес он. — Вы с Сергеем здесь классе в шестом? — Перед экзаменами, в восьмом. Видите, в окне черемуха цветет? — Ладно. У меня, к сожалению, школьных снимков нет… — Он вытянул отогревшимися пальцами сигарету и, закурив, пустил облачко дыма к потолку. Кирилов следил взглядом, как легкое облачко медленно поднималось к куполу. — К Орловскому мы приезжали в Москву и договорились, что для проверки правильности всех наших дел он приедет в Аршальск. Он долго не приезжал. Мы ему позвонили — он рассказал про историю с заказом гостиницы и обещал приехать, взяв краткосрочный отпуск. О том, что он здесь, мы узнали в первый же день. Встретились у гостиницы, а потом долго беседовали у него в номере… — В триста тридцать третьем? — Точно. Передав ему все документы, которые он просил подготовить, договорились о встрече через три дня. Он за это время должен был, насколько мне известно, побывать в прокуратуре, суде, обкоме и милиции. По имеющимся у нас с Евсеевым данным, он побывал везде, кроме милиции… На очередную встречу не явился… Телефон в номере молчал. Где он и что с ним — неизвестно. Мы по своим каналам — все же у нас остались друзья и после увольнения — пытались навести справки. Но — это неожиданность и для нас с Александром, он как в воду канул. — Мда-а-а-а… — только и смог произнести Кирилов, садясь на большой дощатый ящик, стоявший в углу. — Противодействие сильное. Здесь в Аршальске живут по принципу — мусор из избы не выносить. А он, не без нашей помощи, замахнулся на самого Анарина. — Кто это? — Милицейский генерал. У него в досье аналогичные увольнения сотрудников по прежнему месту службы. Об этом даже в милицейском журнале писали лет восемь назад. Тогда у него это не прошло… Восстановили сотрудников… — А зачем ему прокуратура с судом понадобились? — Зачем? — невесело усмехнулся Джинян. — Мы туда неоднократно обращались с заявлениями о восстановлении нас по месту службы, но… Как видите — строим церкви вместо того, чтобы ловить преступников. — А за что вас уволили? За часовщика? — Если бы… Мне много чего вклеили: спекуляцию автомашинами, нарушение режима секретности, создание подслушивающего устройства, незаконное фотографирование… И главное — прокуратура отмела все эти обвинения, а милиция не восстанавливает. — В Москву, в Министерство внутренних дел обращаться не пробовали? — Выше дошли. До приемной Президиума Верховного Совета… — Ну, и что? — Все возвращается назад к тому же самому генералу, что нас уволил… Он, как я понимаю, не сам инициатор всей этой катавасии. Она ему ни к черту не нужна… — Кто же тогда заинтересован? — Чьи интересы задел арест Ротасова? Обкома партии! Вот здесь и есть корень всего зла. Подозреваю, что именно оттуда и исходила инициатива позвонить редактору «Пламени» и не допускать журналиста. — Не перебарщиваете? — Недобарщиваю! Давайте рассмотрим, кто есть кто? Заведующий административными органами обкома — бывший прокурор. Анарин — человек пришлый, поставленный Москвой еще при бывшем министре. От него не избавиться, но можно обратить в свою веру. — Как это — «обратить»? — Замазать на чем-нибудь. Например, на рыбных делах. У нас Двина — речка рыбная… Браконьеров много, но большинство из них высокопоставленные. Да и сам генерал до рыбки, ох, как охоч! Рыбозавод коптит день и ночь, а в магазинах пусто. Тут уже и ОБХСС имеет поле для деятельности. Но… — он с досадой махнул рукой. — В общем, у этих ребят тоже хватает обездоленных. Сразу, как говорят, не отходя от кассы, человек семь могу насчитать. Но это к нашему разговору уже не имеет отношения. Так, небольшой экскурс в историю. — А Евсеева за что? — Сашку? Смеяться будете — он вообще к этой истории отношения не имеет. Ни к Ротасову, ни к допросам… Он в отпуске в тот момент был, а когда вернулся, узнал, что меня увольняют и решил заступиться. Вот и его — по ушам да на улицу… — А основания? Просто так и на улицу — это знаете ли… — Есть основания. Он женщину убил и спустил в полынью… — Как убил? — опешил, уже ничего не понимающий Кирилов. — По документам, по показаниям свидетелей… Кто она, где жила — информации ноль… Хотите скажу, кто это видел? Смеяться будете… Сотрудники областного управления внутренних дел — майор и подполковник. И самое интересное: видели это и молчали до тех пор, пока не потребовалось вывести Евсеева на чистую воду, а по сути дела, насобирать комп-ры. А времени с якобы произошедшего убийства прошло немало — месяцев семь или восемь. Это обвинение отмели уже в Москве, в республиканской прокуратуре. — Тогда вы должны работать, а не красить церкви! — Оказалось, что понятие презумпции невиновности на сотрудников милиции распространения не имеет… Впрочем, еще и на членов партии, кажется. — В смысле? — Когда возбуждается уголовное дело, когда еще и не пахнет доказательствами, партия уже торопится исключить коммуниста. А вдруг он невиновен? Преступником объявляет лишь суд… Разве это не так? — Вы обращались в суд? — Да, но по другому поводу. Нас возмутила статья в местной прессе. — Антонян? Джинян поправил шарф и стал похож на большого нахохлившегося воробья. — Она самая. Вот кого полностью допустили ко всем материалам по Ротасову. — Он сел на верстак, усыпанный ворохом ароматных смолистых стружек. — Да, забыл сказать про одну интересную особенность в деле. После того, как генерал самолично отобрал у меня оружие и упек в камеру к тем, кого я задержал сутками раньше, из нее в тот же момент забрали приятеля Ротасова, который содрал с пьянчужки шапку. Он, кстати сказать, дважды судимый за грабеж, а его… выпустили. Даже не под подписку, а просто так… — Зачем? — А он на Ротасова давал показания. Говорил, что именно с ним был в тот вечер. Его как выпустили, так он и задал стрекоча. Нет человека — нет и обвинений. Взяли мужичка через шесть месяцев в Ярославле на аналогичном деле, этапировали к нам и вновь только дали подписку. Но она для него, тьфу! Опять в бегах… я хотел рассказать про Антонян. Это редкий случай, когда не работает национальный фактор. Она армянка, я армянин. Чего нам делить? Но это хитрая задумка. Ох, хитрая! Но объяснение будет прозаическим, не тешьте себя иллюзиями. Два года назад я вместе с московскими ребятами из уголовки брал ее мужа. Много чего за ним числилось — дали пять лет строгого режима. Она, естественно, чтобы не портить своей журналистской карьеры, с ним развелась, а со мной, единственным из местных, ждала случая, чтобы свести счеты. Вот он и представился… — Там, в статье, все ложь? — Нет, но подтасовка умелая. И интерес ясен… Двери храма, окованные толстым железом, пронзительно заскрипели и под своды церкви вошел невысокого роста мужчина в добротном пальто и пыжиковой шапке. Сняв головной убор, он молча ответил на рукопожатие, аккуратно повесил пальто на винт стойки лампы и тщательно обеими руками принялся оглаживать редкие волосы, сквозь которые просвечивала ранняя лысина. — Простите за опоздание, — приветливо приговаривал он, все время улыбаясь. — Детишки, знаете ли… Алешка ни в какую не хотел есть. Беда прямо с ним… — Он скорым шажком пробежался по каменным плитам пола, каждый шаг откликался цоканьем подковок на сводах купола. — Ты уже посвятил товарища в наши беды? Ну, вот и хорошо, вот и умничка… — Он уставился кротким взглядом на Кирилова, потирая красные от холода пухленькие ручки. — Вот, стало быть, так и живем в наших перифериях!