— Да, уж живете! Можно подводить первые неутешительные итоги… — Рановато, дорогой мой, рановато… — Евсеев улыбнулся и полез в карман пиджака. — Что скажете про это? Извините, но Хотелось бы понять… — Он шлепком бросил на верстак стиснутые помятые листочки. Кирилову не требовалось даже их разворачивать — это были гранки той самой похищенной статьи. — Это, извините, неопровержимый факт… Собираете досье на Орловского? Не на таких напали… — Александр! Не кипятись… У него фотография. Покажите! — Джинян повернулся к Кирилову. — Ну… Кирилов подчинился, но на Евсеева это не произвело ровно никакого впечатления. — В моей практике, дорогуша, был случай, когда я предъявлял обвинения своему школьному товарищу. Он знаешь, что на прощание мне сказал? Выйду — убью!.. Так-то… А ты от фотографии размяк. Статеечка побывала в ваших руках — вы о ней молчком, как будто ничего не знаете. Нам все известно, не отпирайтесь — в «Пламени» вы побывали, а после вас туда нагрянули из нашего областного УВД и вот, пожалуйста… Он положил перед Кириловым бланк телеграммы. «Аршальск. Гостиница „Двина”. Орловскому С.Н. Указанием главного редактора краткосрочный отпуск аннулируется. Вам надлежит срочно прибыть на работу. Ответственный секретарь Лосев». — Сработано классно! — только и нашел, что сказать Кирилов. Он не верил своим глазам — о том, что Кабан в Ар-шальске, в редакции не знал ни один человек, кроме Марины-машинистки. Конечно же, она не могла выдать человека, к которому испытывала нечто большее, чем простую симпатию. Но ходоки из аршальской милиции в «Пламени» — это, действительно, перебор… — Вы нас простите, уважаемый, но на вопросы отвечать не буду и говорить с вами не хочу. Как говорят в Италии, ареви-дерчи! Прощевайте, по-нашему, значит! Кирилов молча встал, плотно на все пуговицы застегнул плащ и лишь у храмовых ворот, запищавших под его рукой несмазанными петлями, обернулся: — Ваше право, но учтите, что этим вы затягиваете петлю не на моей шее, а на своих, да еще на его… — Колючий ветер ударил в лицо, пытаясь опрокинуть Кирилова, смять, уничтожить. В номере Кирилов сел в кресло, закрыл глаза и начал размышлять над происшедшим. Больше всего его занимал вопрос — как гранки сочинской статьи попали к Евсееву. Вывод был единственный — их передала ему та красотка, что летела с Кириловым в самолете. Значит, ее подослали они? А смысл? Следить за ним, Кириловым? Чушь! Они и не знали о его существовании до звонка Никиты. Правда, во всей этой истории чуши и без того хватает… Ходоки бегут в «Пламя», чтобы настучать на журналиста, все же сумевшего пробраться в Аршальск, главный редактор, похоже, поддавшись эмоциям, шарахнул телеграмму, которая не имеет юридической силы… Хотя повод… Повод-то у Кабана вымышленный — должен быть в Москве, а он здесь, в Аршальске… Орловский влез в это дело с головой, но они его не трогали до тех пор, пока он не собрал всю информацию — что-то удалось, судя по всему неофициальным путем, раскопать в прокуратуре, побеседовать с людьми, проверить судебное дело… С журналистским удостоверением, да еще из «Пламени», вход открыт везде… Если не последует специального предупреждения — такого-то не подпускать… Он, похоже, успел кое-что вызнать до этого предупреждения… Тогда остановить его можно было лишь одним путем — испугать! Он бросается к окну, а там лед… Несчастный случай, торжественный некролог сначала в местной газете, а потом и «Памяти товарища» от имени редколлегии «Пламени». Так вполне вероятно! — Добрый день, сосед! — в комнату вошел молодой крепкий мужчина, по-спортивному подтянутый. В его голосе Кирилову почудились знакомые нотки. Что-то выдавало в нем человека, с которым приходилось говорить совсем недавно. Но когда? Где? Он готов был с полной уверенностью поклясться, что видит его впервые в жизни. — Вам не темно? Может быть, включим свет? А то, похоже, на улице нешуточная метель. Так и валит с неба. Да еще ветер порывистый с реки… Ну, и климат в этих местах… Вы, судя по всему, москвич? Не обишаюсь? — Да, врач… — и в это время тихонько брякнул звонок телефона, стоящего на столе. Движения соседа были достаточно быстрыми, может быть даже более быстрыми, чем положено, но ему было далеко до стола, а Кирилову нужно было лишь протянуть руку. — Не меня? — сразу вскинулся мужчина, довольно настойчиво протягивая руку к трубке. — Я как раз ждал звонка… — Но Кирилов взял трубку сам. — Слушаю! — Это вы? — Голос Джиняна с весьма характерной интонацией спутать было очень трудно. — Вам неудобно говорить? — Да! — коротко ответил Кирилов и сделал знак соседу, что к телефону просят именно его, Кирилова. Тот с деланным равнодушием принялся разбирать вещи в портфеле. — Вы не обижайтесь на моего товарища — он имеет право подозревать всех и вся: таковы издержки профессии и печальный жизненный опыт. Мне что, я один, а у него трое ртов. Их кормить надо… А про петлю вы точно сказали, только я подумал, что она не для троих, а уже на одного больше… — Кого вы имеете в виду? Полагаете… — Вас. Именно вас. Вы ввязались в это дело по собственной воле и вам из него не уйти. Поверьте оперу… — Ясно… — Кирилов не мог говорить большего потому, что сосед проявлял заметную нервозность. — Вы не один? — вдруг догадался Джинян. — Неудобно говорить? — В таких случаях валокордин плохой помощник, дорогая Клавдия Михайловна, я бы все-таки порекомендовал вам обратиться к опытному кардиологу. Нитроглицерин здесь помощник лишь на время… — Понял. — Пауза была не больше секунды. — Запоминайте: московский друг, кроме нас, собирался встречаться с обэхаэсэсником Олонцовым. Он тоже из бывших. Выводил москвича на него я. Встреча должна была состояться позавчера вечером. Я сейчас скажу адрес, но вы не повторяйте за мной… Поняли? — Вполне. — Набережная Ильича, семь, шестнадцать. Не сердитесь на нас! — Это лекарство для детей дошкольного возраста, — продолжал экспромт Кирилов. — Для мужчин зрелого возраста оно не подходит… — Я прощаюсь, но знайте, телефон — штука тоже не очень надежная! — Спасибо. До свидания. Я искренне желаю вам удачи и преодоления всех недугов. Как говорится, дело выздоровления в руках самого больного! Всего доброго… 8. ЛЕКАРСТВО ОТ ЛЖИ Кирилов свернул с центральной улицы и долго шел по переулку, едва освещенному. Глаза с трудом различали номера домов на обшарпанных, залепленных снегом табличках. Остановившись перед неказистым деревянным домом, Кирилов огляделся. Ничего не нарушало тишины этого окраинного места города, лишь ветер раскачивал полуоторванную доску, которая методично, словно маятник часов, скрипела в такт колебаниям. Дом как дом. С торца пожарная лестница, заколоченная до середины досками — единственное спасение от мальчишек. Поднявшись на второй этаж, Кирилов долго обмахивал снег с ботинок лежавшим у порога веником. Звонок не работал, пришлось долго стучать. Сначала за дверью послышались шаги, Кирилов их смог расслышать сквозь легкий посвист ветра в щелях, а потом дверь слегка приоткрылась. — Вы к кому? — Молодая женщина в грубой вязки свитере и простой белой косынке пристально смотрела на Кирилова. — Проходите, мы Олонцовы. Кирилов долго тер ботинки о коврик. Женщина молча прошла на кухню, подвернула газ в плите и так же беззвучно пошла в конец коридора, где светилась полураспахнутая дверь. В печи, что притулилась в углу комнаты, едва заметно рдели раскаленные уголья. За занавеской у окна кто-то ворочался и кашлял, надсадно разрывая грудь. Рядом с женщиной на диване сидел белобрысый мальчишка лет пяти. Голубые глазенки с любопытством уставились на нежданного гостя. — Могу я поговорить с вашим мужем? Он болеет? Олонцова бросила испуганный взгляд на штору: — Болеет? — с непонятной тоской переспросила она. — Пожалуй… Он вас знает? — Нет. Но, поверьте, мне это очень нужно… — Нужно? — переспросила снова она за Кириловым, и ему показалось, что она плохо понимает его слова и вообще находится где-то далеко от этой комнаты с простой железной кроватью, громоздким буфетом, кружевными салфетками на радиоприемнике и колченогим потертым от времени столом. — Нужно… Хорошо, я как раз собираюсь и, если вы можете подождать десять минут… — Да, конечно, о чем вы говорите… Кирилов наблюдал за тем, как она старательно закутывала малыша, время от времени поглядывая на занавесь. Лежавшему там человеку то ли было неудобно, то ли его действительно крепко скрутил недуг — кашель на мгновение затихал, а потом начинался вновь, грудной, словно разрывающий нутро больного. Юрий Николаевич хотел было предложить свои услуги врача, что-то посоветовать, порекомендовать, но женщина, закончив одевать сына, взяла от печки тепловатый пузырек с желтоватой жидкостью и, скрывшись за шторой, принялась поить больного. Сперва доносилось надсадное стариковское кряхтение, затем жадные судорожные глотки воспаленной гортани и лишь потом дыхание стало ровнее и спокойнее. — Пошли? — Олонцова завязала на груди концы теплой шали, накинула пальтецо и, выйдя в коридор, замкнула дверь на ключ. Через три дома они остановились, и Олонцова отвела сына к знакомой. Мальчишка с радостью скинул с себя тяжелые одеяния и принялся весело играть с девочкой, дочерью знакомой. Идти пришлось с полчала. Кирилов давно потерял счет поворотам, но чувствовал, что они забираются все дальше и дальше от центра. Среди мелких деревянных хибар показался белый, четко выделявшийся на фоне темного неба, корпус пятиэтажки. В окнах, ровным приглушенным светом горели лампы. Над подъездом раскачивающийся плафон освещал тускловатую, выгоревшую на солнце вывеску — «Приемный покой». Олонцову здесь знали преотлично и, похоже, сочувствовали ей. У нее тотчас взяли пальтишко и выдали взамен белый халат. — С тобой, что ль? — старуха гардеробщица подозрительно посмотрела на Юрия Николаевича, решая, брать у него одежду или нет. — Слышь, Катерина, у меня халата-то на него нет… Ишь, какой увалень! — У меня есть свой… — Кирилов снял пальто, затем передал гардеробщице пиджак и, вынув из портфеля приготовленный к дежурству зеленый халат хирурга, ловко и сноровисто облачился в него. — Ох, ты господи… — пробормотала бабка, истово осеняя себя крестным знамением. — Где же ты его сыскала, Катерина? Право слово, прохвессор… Ну, таперича дела тваво Женыпи, в порядке. — Как он сегодня? — не обращая внимания на метаморфозы, произошедшие с попутчиком и принимая это лишь за очередной маскарад, обратилась Олонцова к старухе. — Дохтур приходил, намедни, говорит, что к лучшему. Сама ведаешь — енто не хвороба, таперича усе в руках вышнего! Речь старухи напомнила Юрию Николаевичу давно умершую родную бабку. Та тоже частенько поминала бога вышнего вместо всевышнего. Дед смеялся и говорил, что ее за такие слова архангелы не пустят на небо. Слова деда оказались пророческими — сам умер рано, а бабка ждала своей очереди долгих пятнадцать лет, и часто, с тоской поглядывая в окно, шептала: «Что, показал вышний свою власть! Не пускаешь к Васе? Ну, так я и вовсе про тебя забуду… Вот! Накося выкуси…» — тыкала она в небо корявой фигой. В темноватом длинном коридоре третьего этажа горела лишь лампа на столе дежурной сестры. Завидев Олонцову, девушка улыбнулась. — Лучше стал. Сегодня Иван Лазаревич смотрел… Месяца через два, если так пойдет, то и на выписку. Видимо, Катерина, пронесло. Не тебе беда предназначалась… — Молока принесла, да яблок моченых просил. Как? — Не сразу только. Стылые, поди. Пусть обогреются. А это кто? — она только сейчас заметила выступившего из темноты мужчину в облачении хирурга. — Поговорить хочет. Вроде, с Москвы. — Может, по Женькиному письму? Хотя… — Нет, я по другому поводу. Но если чем могу быть полезен… — Парня с кем оставила? — медсестра встала из-за стола и по неистребимой женской привычке поправила упавшую на лоб прядь. — У Марютиной. С Аленкой играет. Мы тогда пойдем? — Только тихонько говорите, — предупредила девушка. — Там сегодня двое тяжких… Койка Олонцова оказалась в углу узенькой длинной комнаты возле стены. В палате стоял густой смрадный дух, как бывает лишь в плохоньких больницах, да в домах печальной и безнадежной старости. Над кроватью подъемным строительным краном возвышалось металлическое сооружение из каркасов, тросиков и гирь. Олонцов, распятый и растянутый на этом сооружении, не спал, его глаза при виде жены радостно оживились. Та сразу же прикоснулась губами к щеке мужа и начала с осторожностью и повышенным вниманием, стараясь не причинить боли, поправлять подушку, одеяло. Кирилов молча наблюдал за происходящим со стороны, держа в руках узелок с продуктами, что принесла Екатерина.