Отто позвонил снова. Неужто он прав и тети нет дома? Да нет, вряд ли. Сейчас дверь распахнется, и наша тетя Вигдис, которая так похожа на папу, широко нам улыбнется. Вот она обрадуется, когда нас увидит! И непременно поможет. Наконец из-за двери послышалось шарканье, дверь отворилась. Вот только на пороге стояла вовсе не тетя. И никто нам не улыбался. Дверь открыл наш двоюродный брат Пер. Волосы у него были всклокоченные, а глаза заспанные. Судя по всему, мы его разбудили. Если честно, не особо-то он рад был нас видеть. – Ой. Это вы? – выпалил он. Мы кивнули. – Ага. Это мы. Сын лежебоки Пер был почти взрослым – ему было лет семнадцать-девятнадцать. Он жил вместе с тетей, хотя давно окончил школу и уже работал. Порой папа говорил, что ничего путного из Пера не выйдет. И добавлял, что так всегда бывает, если твой отец – лентяй и лежебока. Не знаю, кого он называл лежебокой, но тетиного мужа мы ни разу не видели. Может, это, по мнению папы, и указывало на его недостатки. Сейчас же Пер недоверчиво смотрел на нас. – Вы одни приехали? – спросил он. – Почти, – уклончиво ответила я. – А где тетя Вигдис? – Она поехала в Осло, в гости к подруге. Вернется послезавтра, – похоже, он наконец проснулся, потому что распахнул дверь и сказал: – Но вы давайте, заходите. Мы не сдвинулись с места. – М-м… – промычала я, – мы не то чтобы одни… Я заглянула за угол и помахала нашим спутникам, которые прятались за кустом. Даниэль и Сара подошли к нам. – Они евреи, – сообщила я Перу. Тут он окончательно проснулся, вытаращил глаза и, поглядев по сторонам, торопливо втолкнул нас в дом. Вообще-то папа ошибался: Пер вовсе не был таким бестолковым. Он приготовил нам еду и накрыл стол в гостиной. Даже скатерть разложил. Мы жевали и рассказывали. О Дюпвике, о ленсмане, про поезд и обо всем остальном тоже. – Мы едва успели спрятаться, – добавила я под конец. – Но надо, чтобы кто-нибудь из взрослых помог нам, – встрял Даниэль. – Хм… – Пер задумался, – маманя-то вам вряд ли поможет. У нее в знакомых одни старые перечницы. Вообще-то вам повезло, что вы на меня наткнулись. Я ведь и сам почти состою в Сопротивлении. – В каком таком сопротивлении? – переспросила я. – Ты что, вообще ничего не знаешь? – удивился Отто. – Это те, кто втайне борется против нацистов, как ма… – и он осекся. Но я-то поняла – Отто хотел сказать, что мама с папой тоже в этом самом Сопротивлении. Пер посмотрел на него как-то странно, но выпытывать ничего не стал. – Здесь, в губернии Остфолд, много проводников, – сказал он. – Это те, кто помогает другим людям перейти границу. – А, ну тогда среди твоих знакомых наверняка найдется какой-нибудь подрывник? – Не подрывник, а проводник! – поправил Отто. Пер отвел глаза и посмотрел в окно. – М-м… даже и не знаю… Мы умолкли. Мне стало интересно, что же он там, за окном, разглядывает, но увидела лишь яблоню с облетевшей листвой. – Но если ты состоишь в Сопротивлении… – начал Даниэль. – Ну не то чтобы состою… – Пер не сводил взгляда с яблони. – Но хоть кого-то ты знаешь? – я не теряла надежды. Он раздумывал. И раздумывал. – Наверное, знаю, – ответил он наконец. – Тут есть один такой Юхансен – можно его спросить. У него-то точно есть знакомые проводники. – Юхансен? Вот и прекрасно! – я вскочила, готовая тронуться в путь, но Пер посмотрел на часы и не двинулся с места. – Не, живет он далековато. Подождем до завтра и с утра пораньше поедем. Я опустилась на стул и поняла, что Пер прав: меня так и тянуло улечься в кровать. После пожарных лестниц, комодов и всей этой беготни руки, ноги, спина и живот ныли, будто Клара хорошенько прошлась по ним мухобойкой. Обычный осенний вечер Это был обычный осенний вечер, хотя и случилось кое-что удивительное. Впрочем, только со мной. Мы ужинали и смотрели на оранжево-синие огоньки в камине. Потом Пер помыл посуду. Молодец он, Пер, все придумал, прикинул. Говорил немного, все больше курил самокрутки и поглядывал на нас, натянув на лоб шапочку. Сара свернулась калачиком в кресле и уснула. Прижалась щекой к Элизе и запустила пальцы ей в волосы. Она и сама напоминала куклу. Будь у меня сестренка, хорошо бы она была как Сара. Братец мой корпел над чем-то в углу. Как обычно, разложил перед собой карту и ни с кем не разговаривал. Мы с Даниэлем сидели на диване, каждый на своем краешке. Я вдруг вспомнила, как странно вел он себя сегодня ночью в саду – разбегался и прыгал. Снова разбегался и опять прыгал. – Слушай, а чего это ты такое делал в саду? – спросила я. – А-а, это… Это я в длину прыгал, – ответил Даниэль. – В длину? – Ну да. Вообще-то я занимаюсь легкой атлетикой – прыжками и бегом. На стадионе Бишлетт тренируюсь, мы там рядом живем. Но потом нам пришлось прятаться, тренироваться не получалось, поэтому решил попробовать сегодня ночью. – Он наклонился и достал что-то и рюкзака. – Смотри, совсем новые. Я в них толком и не бегал еще. И скоро из них вырасту. Он держал в руках белоснежные кроссовки невероятной красоты. Понятное дело, что ему хочется надевать их почаще. В таких кроссовках вокруг света захочется пробежать! – Ты же еврей, а, выходит, делаешь то же самое, что и все остальные? – удивилась я. Он рассмеялся. – Ну да. Но я еще и норвежец. – А как же идиш, и синагога, и сидур? Ты всем этим тоже занимаешься? – Идиш – язык, на котором говорят евреи. В синагоге мы молимся, а сидур – это сборник молитв. Везде есть такое, просто мы называем это по-своему. Мне нравилось, как Даниэль объясняет. Он говорил просто, как есть, и не выставлял меня дурочкой. С Отто было иначе. Поэтому я пустилась в расспросы. – А песня про портного – о чем она? Он спел один куплет, да так чудесно, что у меня мурашки по спине побежали.