— И как тебе этот звук? — Чудо как хорош. Кажется, будто кот мурчит. Помощник замолк, словно смутился своих же слов. — Значит, и Любовь Федоровна оценит машину. Она говорила, что мурчание котов ей очень по вкусу. — А я вот не умею мурчать, — вдруг признался парень. — Ты раньше и в кота обращаться не мог, — напомнил я. — Так я и не… — Ты был в лесу. И сдается мне, что лес этот был необычный. Как и домик тот с медведем и рыжей девицей. — Вы думаете, что все было взаправду? — Ты не обычный человек, Фома. И пути твои тоже нечеловеческие. А в том своем путешествии ты был котом, помнишь? — Ну, может и так, — парень поерзал на сиденье, когда мы остановились на светофоре. — Тогда мне это не показалось странным. А скорее правильным. — Лекарь теперь знает о твоей природе. — Думаю, мы можем ему доверять, — как-то очень спокойно отреагировал на новость Питерский. — И как ты это понял? — Он хороший, вашество. Я таких сердцем чую. К тому же ясно же, что раз лекарь меня лечил, то понял, что я… непутевый. — Лаврентий Лавович, к слову, очень умный. Он читать любит и потому знаком с какими-то записями, которые вел его наставник. И тот встречался с перевертышами. — Жаль старика, — покачал головой Фома. — Отчего же? — Вряд ли он выбрался из деревеньки перевертышей живым. — Думаю, что у него получилось. И все подробности можно вызнать у самого Лаврентия Лавовича. К слову, раз у него остались записи, то в них могут быть полезные для тебя сведения. — Это о чем же? — Раз его наставник был лекарем, то наверняка исследовал феномен перевертышей. — Фено… что? — насторожился парень. — Вы не ругайтесь при мне неведомыми словами. Мне от этого не по себе. — Есть вероятность, что Лаврентий сможет понять, почему ты не оборачиваешься. Он, к примеру, заявил, что если у перевертыша остаются человеческие уши наряду с животными, то это потому, что он не обрел единение с внутренним зверем. Может, он может помочь тебе его обрести. — Я единениями не занимаюсь, вашество… — покраснел парень, — в присутствии кого-то. Есть вещи, которые любому порядочному человеку стоит делать в одиночестве. И перевертышу тоже. Это ж неприлично при посторонних… единяться. — Я про то, что ты не можешь договориться с котом, который живет внутри тебя. — А о чем с ним договариваться? — подозрительно покосился на меня парень. — Лаврентий Лавович пожелал стать моим семейным лекарем. Так что мы можем рассчитывать на его помощь. — И вы думаете, что он может понять, почему я не обращаюсь? — с сомнением протянул помощник. — Почему не попробовать. Парень он неглупый. И грех упустить возможность использовать его гений. — Ничего я не буду от него пользовать, вашество. Я приличный подданный империи, — возмутился Фома. — Но позволишь ему исследовать тебя? — Только если все будет прилично. — Уверяю, что так и будет. — Ну, раз вы гарантируете… — Питерский с надеждой бросил на меня короткий взгляд. — Мне очень хочется уже стать полноценным. А то половина меня будто в клетке заперта. Это очень странно, вашество. — Вот пусть Лаврентий Лавович и ломает над этим голову. В конце концов, раз он стал нашим семейным лекарем, то придется лечить некроманта, перевертыша и если понадобиться, то и нашу Виноградову. — Я обеспокоен тем, что она может отвязаться от своего дома, — парень поделился со мной переживаниями. — Вдруг я окажусь ненадежным… этим самым… — Якорем, — подсказал я. — Это так называется? Я кивнул. — Такая ответственность. Вот если я ее подведу? И она потеряется? — Все неоднозначно, — пришлось признать мне. — На самом деле призраки не меняют привязки. Но я точно помню, как она пыталась выйти вслед за своей родственницей. И не сумела отойти и на пару шагов от дома. — Это может быть опасным для нее? Вдруг Любовь Федоровна потеряется? — Она привязалась к тебе. И очень испугалась, что ты погибнешь. — Но раз меня привезли в дом. То она могла бы успокоиться, что теперь я умру в ее жилище. И останусь в нем призраком. Мне стало жутко от подобной перспективы. И я тряхнул головой. — Виноградова мудрая женщина. Она сама решит, что для нее лучше. Если она эволюционирует… — Вот зачем вы про такое говорите, вашество? Чем бы ни занималась Любовь Федоровна, она делает это как и полагается без свидетелей. Я хотел пояснить, что означает новое слово, но запнулся, ощутив смутное беспокойство. Что-то ускользало от моего внимания. И не в первый раз. Но не успел я поймать мысль, как Фома отвлек меня вопросом: — А куда мы еще сегодня поедем? — Сейчас скажу, — ответил я и достал из кармана телефон. Нашел в списке контактов номер Боткина. И нажал на вызов. — Добрый день, Павел Филиппович, — послышался из динамика голос прозектора. — Добрый, добрый, — ответил я. — Петр Ильич, подскажете, вы сегодня работаете? — Я работаю каждый день и беру ночи, потому как больше некому, — сообщил собеседник. — Могу ли я попросить вас об одной услуге? — Конечно, мастер Чехов, — послышалось в динамике. — Что угодно. — Хотел бы взять у вас взаймы… — начал было я, но Боткин меня перебил: — Стоило ли звонить по поводу такого пустяка. О какой сумме идет речь? — Скажите, Петр Ильич, к вам, случайно, не привозили никого из черносотенцев? — А как же без них? — удивился Боткин. — Их, Павел Филиппович, доставляют каждый день. — Можно ли взять одно из тел на несколько часов? — уточнил я. В динамике на некоторое время повисло молчание. А затем Боткин осторожно произнес: — Уж не знаю, зачем он вам… — Некромантские дела, — туманно пояснил я. — Но ничего недостойного, это я вам гарантирую. — Чего только не сделаешь для хорошего человека, — произнес Боткин. — Большое спасибо, — произнёс я и тут же добавил. — Да, скажите, пожалуйста, за ним еще не приезжали монархисты? — Даже жандармы еще не приезжали, — ответил Боткин. — Тело подбросили к прозекторской этой ночью. Я его только и успел, что подписать, повесив бирку на палец. Я довольно улыбнулся: — Спасибо. Скоро буду. — Только позвоните, когда подъедете, мастер Чехов, — поспешно произнес Боткин.