— Ну, а как ты думаешь? Конечно, испугалась. — Ясно. Что дальше было? — Ну… они спросили что-то типа «сваливаешь, жидовская морда?» и потребовали деньги, раз мы такие предатели родины. Заявили, что мы перед родиной в долгу, а они пришли за этим долгом. Папа ответил, что ничего нет, что всё забрали власти, но бандиты не поверили и снова стали его бить. Потом один схватил меня и сказал, что… э-э-э… — Можешь не говорить… — Да ладно… сказал, что… поимеет меня на глазах у папы… ну то есть, он грубее сказал… и начал рвать платье. Правда порвал не очень сильно… ворот только. Ну, там облапал меня пару раз… Тогда папа сразу отдал все твои деньги за квартиру, но они заявили, что знают, будто у него их гораздо больше. Это всё по кругу повторялось, пока он не отдал им всё. — Описать их сможешь? — Бандитские рожи, мерзкие, вонючие, худые, похожие на животных. — Рост, комплекция, цвет волос, может, что-то необычное запомнилось. — Один вроде цыган, два зуба золотых, чёрные волосы… Глаза у всех такие холодные… А, у того, что с ножом был, губа верхняя со шрамом, вроде как рваная… А третий… не знаю, тупая морда… а сам покрупнее тех двоих. Он вообще ничего не говорил, слова не произнёс… На меня всё время смотрел. Не отрываясь, прям… — Руфочка! — раздаётся испуганный голос Мартика. — Кому ты всё это рассказываешь⁈ Он забирает у неё трубку: — Кто это? Алло! — Это я, Март Вольфович, — говорю я. — Егор. — Егор! — стонет он. — Такое горе у нас, такое горе… Прописку завтра не сможем… Он не договаривает и начинает горько рыдать. — Вы кому-то говорили о наших с вами делах? — пытаюсь преодолеть я эту стену плача. — Что вы, что вы! Я же не выжил из ума. Ни одной душе, только Гале. Какое горе! Вся жизнь прахом! Они… Они… — Сильно вам досталось? — Я? Мне? Да что я! Они Руфочку схватили. Он начинает рыдать: — Всё, что нажил честным трудом! Всё же пропало! Подчистую! А теперь ещё и жить негде будет… Но с пропиской нужно повременить, я совершенно не в состоянии. Совершенно! Там ещё такая чехарда с бумажками… — Что вы думаете насчёт милиции? — спрашиваю я. — Если заявлять, то нужно это делать срочно, чтобы была возможность раскрыть по горячим следам! — Что вы! — в ужасе выдыхает он. — Это расстрел! Это… Нет, нет и нет! Немыслимо. И главное, уже везде уволились и даже сдали учебники! Боже, Боже, Боже, что мне теперь делать⁈ Вся жизнь под откос! Какой я идиот, ведь это только со мной могла такая жуткая история случиться. Только со мной! Нет-нет-нет… Никакой милиции. Никакой, вы слышите? — Ясно. Я попробую что-то разузнать. Обещать ничего не могу, сами понимаете, но постараюсь хоть-как-то помочь. Я звоню парням в соседний номер и через несколько минут поднимаюсь наверх. Цвет здесь. — Нахера ты будешь впрягаться за него? — хмурится он. — Клиент, может, дуру гонит, чтобы ещё из тебя бабки выжать. Лох в натуре, потерпевший. Ты своё дело сделал, остальное вообще не твоя забота. Хочет, чтобы порешали за него, половину суммы сюда-на. Тогда подумаю. — Так если все бабки забрали, как он половину отдаст? — Серьёзно что ли? Не, Бро, я в натуре, не въезжаю, ты правда думаешь, он всё отдал? — Да, думаю, правда, — говорю я. — Слышал бы ты, как он рыдал. — Так они же за копейку удавятся. Да и вообще, его проблема, пусть к ментам идёт и решает с ними. Ты тут причём, я не пойму? Типа, что твоим именем назвались? Да пусть он идёт нахер. — Цвет, короче, ты мне друг или портянка? Вот так вопрос поставлю. — Не, ну ты в натуре ещё считалочку какую-нибудь прокричи. Чё за детсад? — В общем, я к тебе обратился, а ты сам решай, как с моей просьбой поступать. — Не, ну чё ты начинаешь! Я отхожу к телефону и звоню Ферику. — То есть, просто так позвонить у тебя времени нет, — ворчит он после того, как я обрисовываю ситуацию, — а из-за какого-то хрена и врага народа, ты проявляешься. Интересно получается… — Что? — мне делается смешно, — Врага народа? То есть, если бы он был патриот и коммунист, вы бы мне помогли? Так что ли? — Ладно, посмотрим, что можно сделать, — бросает он. — Я тебе позвоню, если что-нибудь узнаю. Хорошо, посмотрим, что вы все можете сделать. Следующий на очереди Борис. — Галина звонила? — спрашиваю я. — Про еврейчика этого что ли? — Вижу, что звонила. Можешь подъехать? — Зачем это? — напрягается он. — Ты чё хочешь в это дело впрячься? — Хочу. — Робин Гуд что ли? — Робин Бэд, скорее. И даже без Робина, просто товарищ Бэд. Давай, подтягивайся, побудем вместе плохими парнями и накроем тех, кто нас с тобой подставил. — Что? Как это они меня подставили? — Серьёзно? — спрашиваю я после выразительной паузы. — Ты не догоняешь что ли, кто под подозрением в первую очередь? — Ты сам-то серьёзно? — злится он. — Серьёзнее не бывает, — отвечаю я. — Пошевели мозгами. Ты договорился с менялой. Меняла адреса клиента не знает, а ты знаешь. — Так ты тоже знаешь, — парирует он. — Я и говорю, что нас обоих подставили под подозрения. Подъезжай. — Я спать уже ложусь. — На пенсии выспишься, а сейчас молодость, спать некогда. Он бранится, но обещает приехать. Я прошу сделать мне кофе и иду к столику, уступая место у телефона Цвету. Он с сердитой гримасой начинает кому-то звонить. А я беру в руки журнал, лежащий на столе. Сегодня это не «Крокодил», а «Rolling Stone». Ничего себе, свежий, январский. На обложке знаменитый снимок Анни Лейбовиц — Йоко Оно и голый Джон Леннон в позе эмбриона. Ух-ты… Ничего себе. Этот номер со временем будет стоить целое состояние. А обложку признают лучшей за сорок или пятьдесят лет. Мне приносят кофе и я листаю раритет. Кто это нам такие штуки приносит? — Я прошу прощения, говорит бармен, ставя чашку кофе. — Это Михаил оставил… — Бакс? — Да… Просил, чтобы он никуда не делся. — На, — протягиваю я журнал. — Прибери, и скажи ему, чтобы берёг, как зеницу ока. Я проверю. Бармен кивает и, взяв журнал исчезает. Подходит Цвет. — Я там, короче, сказал пацанам, — недовольно сообщает он. — Обещали разузнать что к чему. — Спасибо брат, — киваю я. — Присаживайся. Хоть поговорим с тобой немного. — А чего немного-то? — Можем и много, если ты в настроении. — Ну давай, начинай, а там посмотрим. — Геленджик, — произношу я и делаю глоточек из чашки.