– С тех пор, как у нас новый директор. Он придает очень большое значение формальностям и правилам. Требует называть его доктором Мэтьюсом, поскольку имеет степень по детскому развитию. Своих детей у него нет, поэтому доктор Мэтьюс считает себя неоспоримым авторитетом. Фрэнк раскачивался на стуле в приемной, прижимая к груди изувеченную феску. Паула направила его ко мне, ни разу не прикоснувшись – почти немыслимое свершение, достойное виртуоза, играющего на терменвоксе. Прежде чем передать Фрэнка мне, Паула наклонилась так, что их с Фрэнком лица оказались на одном уровне. – В ближайшее время жду тебя на ланч. – Би-бип, – сказал Фрэнк. Она выпрямилась и сказала мне: – Доктор Мэтьюс говорит, чтобы Фрэнк не появлялся в школе, пока не придет его мама. – Новый директор доктор? – спросил Фрэнк. – Мой дедушка тоже был врачом. Он зашивал солдат в траншеях во время Первой мировой войны, чтобы те могли вернуться домой к своим родным. – Он не такой доктор, – сказала Паула. В машине я спросила у Фрэнка, что случилось со старым директором. – Паула сказала, что он ушел в лучшее место. – О господи. В какое лучшее место? – В Стамбул. Или в Константинополь. Я забыл. Я решила не допытываться. – А что с твоей феской? – спросила я, глядя на него в зеркало заднего вида. Он прижал феску к груди и стал издавать странные жалобные звуки, похожие на плач раненого тюленя. Я никогда не слышала, чтобы Фрэнк плакал, и не сразу поняла, что они означают. А когда поняла, не стала терять время на утешения. Надо отвезти его домой. Когда мы заехали во двор, Фрэнк уже перестал плакать, хотя мне пришлось изрядно попотеть, чтобы вытащить его из машины, потому что он опять превратился в поверженного диктатора. Я облокотила бесчувственное тело на дверцу и пыталась взвалить на плечо, как вдруг появился Ксандер. – Что случилось, дружок? – обратился он к Фрэнку. Фрэнк вырвался, спотыкающимися шагами добрел до Ксандера и прижался лицом к его лопатке. – Мне здесь не место. Я хочу домой. – Ты дома, друг, – сказал Ксандер. – Нет, нет, не-е-еет! – взвыл Фрэнк. Прежде чем я успела объяснить, что произошло, Ксандер подхватил мальчика на руки и понес в дом. Я побежала за ним. Он укутал Фрэнка в одеяло и стал укачивать на руках, как маленького, напевая что-то неразборчивое. Фрэнк перестал плакать и сказал: – «Над радугой». Луис Майер хотел вырезать эту песню из «Волшебника в стране Oз», поскольку считал, что она замедляет действие. Едва успев договорить последнее слово, он уснул. Ксандер опустил его на кровать, а я обложила со всех сторон подушками. – Отличная идея, – сказал Ксандер. – Что, черт возьми, случилось? Я залилась краской. Почему Ксандер – единственный человек, который меня ценит? – В школе новый директор. – Ну и дела, – пробормотал Ксандер. Мы тихонечко выбрались в коридор и увидели Мими. Она прижалась к стене перед дверью в комнату сына с таким видом, точно стоит у края пропасти, набираясь духу покончить с этим раз и навсегда. – Что случилось? – спросила она. – Фрэнка отослали домой. Мне ничего не объяснили, а он был слишком расстроен. Паула передала вам записку. Мими открыла конверт, не сходя с места, прочла записку и вернула на место. – Пока не появился Фрэнк, мне жилось значительно легче, – сказала она. Мы оставили Ксандера с Фрэнком, Мими переоделась в Одри Хепберн, и я повезла ее в школу. Думаю, она выбрала этот наряд из солидарности с сыном. Слава богу, что на этот раз она не стала обматывать голову футболкой и оставила дома очки. Поскольку я не являюсь официальным опекуном, Паула провела меня в «комнату ожидания», то есть посадила на ящик с бумагой для ксерокса в подсобке, указала на вентиляционную шахту, общую с кабинетом доктора Мэтьюса, и прижала палец к губам. Я кивнула. У нового директора был пронзительный и самодовольный голос. Очень удобно для подслушивания, хотя я не позавидовала бы людям, которые застряли с ним в лифте, работают в одном офисе или живут в одном районе. Голос Мими доносился едва слышно, однако я улавливала достаточно слов, чтобы не терять нить разговора. Наша милая Фиона спросила у Фрэнка, нельзя ли примерить его феску. Я могла только представить выражение его лица – нежное, почти безразличное, и только самые близкие люди могли прочесть в нем радость. Наверное, он подумал, что Фиона все же не такая, как все. Фиона взяла феску, бросила на пол и наступила ногой. Когда Фрэнк схватил свою драгоценность и бросился бежать, девчонка велела кучке хулиганов догнать его и вновь отобрать феску. «Мы разговариваем, а потом беремся за руки и убегаем от врагов». Я услышала, как Мими произнесла имя девочки, хотя не разобрала остальных слов. – Мотивы Фионы очевидны, – сказал доктор Мэтьюс. – Новенькая пытается завоевать авторитет в детском коллективе. Тем не менее я считаю, что она не виновата. Нам следует выяснить, что можете сделать вы как заботливый и любящий родитель, чтобы предотвратить такие инциденты в будущем. Признайте, миссис Бэннинг, вы сами позволяете Фрэнку делать из себя жертву. После этой фразы у меня появилось чувство, что доктору Мэтьюсу нельзя иметь детей. Мими пробормотала что-то неразборчивое, а директор ответил: – Вы прекрасно отдаете себе отчет, что экстравагантная манера одеваться мешает Фрэнку сблизиться с другими детьми. Я ждала от Мими гневной реплики, что Фрэнк не такой, как другие дети, а она вновь сказала что-то так тихо, что я не расслышала. По дороге домой Мими молчала. Не в силах больше выносить напряжение, я спросила, до чего они договорились. – Не твое дело, – сказала она. – Послушайте, Мими, я знаю… – Ты ничего не знаешь, Элис. И почему ты решила, что можешь называть меня Мими? – Вы сами сказали. – Ничего подобного. – Нет, сказали, – уперлась я. – В тот день, когда Фрэнк попросил разрешения поиграть в школе после уроков. Я еще приготовила вам омлет. У меня были мокрые волосы. Помните? – Почему ты вечно споришь? Немедленно останови машину. Видеть тебя не могу! А то она на меня смотрела! Я съехала на обочину и остановилась. Мы спускались с холма, так что когда Мими распахнула дверцу, та зацепилась за бордюр. Я нигде не видела таких высоких бордюров, как в Лос-Анджелесе. Во время наших летних приключений Фрэнк как-то объяснил, что высокие бордюры спасают тротуары от затопления в сезон дождей. Теперь я поняла. Мими хотела уйти стремительно и эффектно, однако получилась сцена в духе Чарли Чаплина: хрупкая женщина против сурового мира. Ей пришлось взбираться на бордюр высотой с Килиманджаро. Пока она вертелась, протискиваясь в отверстие не шире дамской сумочки, узкое платье подскочило вверх, а одна туфля слетела с ноги. Выбравшись наконец на тротуар, Мими исчезла из виду. По ее тяжелому дыханию я поняла, что она легла на землю и вылавливает из-под машины упавшую туфлю. Наконец ей это удалось. Эврика! Перед тем как толкнуть речь, она встала, облокотилась на машину, чтобы надеть туфлю, одернула платье и стряхнула с него грязь. Я любезно открыла окно с пассажирской стороны, чтобы дать ей высказаться. – Наверное, чертовски утомительно всегда быть такой самоуверенной, – сказала она. – Только знаешь, Элис, я открою тебе один секрет. Стремление к совершенству делает тебя просто невыносимой. После этого она хотела красиво уйти, хлопнув дверью мне в лицо. Вот только дверца пикапа «Мерседес» весит около тысячи фунтов, а Мими – не больше сотни, и у нее не получалось даже снять дверцу с бордюра. – Вам помочь? – спросила наконец я. – Мне не нужна твоя помощь. Вообще никогда. Я подняла стекло. – Как хотите. Мими наконец захлопнула дверцу, выудила из сумочки телефон и тут же уронила на землю. Я испугалась, что он разбился, и хотела открыть окно, чтобы спросить, не отвезти ли ее домой. Однако теплившиеся в моей душе остатки доброты заставили преодолеть искушение. По опыту жизни в Нью-Йорке я знала, что злость придает некоторым людям сил, которые помогают преодолевать трудности. Мими, несомненно, относилась к такому типу людей. Поэтому я молча дождалась, когда она поднимет телефон и наберет номер. Поговорив с минуту, она бросила взгляд на часы. Я стояла на обочине, пока не убедилась, что она села в подъехавшее такси, ни разу больше не посмотрев в мою сторону. Ближе к вечеру, когда я резала сладкий перец на салат, Мими вышла на кухню. Я прекрасно понимала, что она пришла не извиняться. – Вот тебе кредитная карта, – сказала она. – Надо поехать в магазин и купить Фрэнку несколько футболок, джинсы и кроссовки. Я вытерла руки. – Купить я, конечно, могу, только Фрэнк в жизни их не наденет. Ни за что на свете.