И мир вдруг стих. 34. Лайла Лайла вдруг поняла, что умирать совсем не так сложно, как это могло показаться. Она помнила боль, пронзившую ее, когда Северин в последний раз прикоснулся к инструменту. Тогда она ощутила, как смерть сдавила ее грудь, словно желая вывернуть ее кости и вытряхнуть душу. Но на этот раз она не ощутила боли. Возможно, она уже оказалась за гранью страданий. – Лайла, прошу, не закрывай глаза. Мы просто должны добраться до вершины, и все изменится. Лайла приоткрыла глаза. Над ее головой шумели деревья, и если бы не жесткие, вибрирующие ступени и вид огромной бронзовой ладони, нависшей над ними, она могла бы представить, что лежит в парке на траве. Когда она в последний раз была в парке? Она вспомнила пикник, притаившегося в корзине Голиафа, вопли Энрике и голос Тристана, уверявшего их, что тарантулы обожают сыр бри и потому Голиаф захотел попробовать кусочек. Она вспомнила, как все рассмеялись. Ей бы хотелось снова устроить пикник. Лайла почувствовала, как кто-то перекинул ее через плечо. Гипнос, догадалась она. Гипнос тащил ее вверх по ступеням. – Продолжай играть! – крикнул Энрике. – Но тогда она умрет, – ответил Северин. – Но если ты перестанешь, она не выживет, – огрызнулась Зофья. Лайла закрыла глаза. Свет струился сквозь нее. Она чувствовала, как воспоминания поднимались, словно освобождаясь от нее, и с каждым мгновением часть ее души осыпалась, словно утес, постепенно сползающий в море. Вот воспоминание о том, как мать привязывала к ее лодыжкам колокольчики гунгру, обучая танцу. Колокольчики пахли кровью и напоминали золото, и когда они зазвенели в ее сердце, Лайла услышала голос матери: Я научу тебя, как танцевать историю богов. Что-то надавило на ее лицо. Мозолистый палец приподнимал ее веки. Она увидела перед собой перемазанное сажей лицо Энрике. – Нельзя закрывать глаза! Мы почти на месте! Лайла старалась. По крайней мере, ей так казалось. Она по-прежнему различала перед собой фигуру Северина, хромающую вверх по ступеням. Окровавленной рукой он сжимал лиру, губы застыли в мрачном и решительном изгибе. Гипнос резко развернул ее, когда бронзовые кулаки обрушились на ступени, бронзовые пальцы слегка дернулись. Зофья и Энрике метнулись вперед, разбрасывая в разные стороны груды каменных обломков. Медальон Теската теперь напоминал крошечное солнце. – Еще шаг, и мы перейдем на ту сторону, – воскликнула Зофья, поднимая ногу. – Стойте! Надо убедиться, что это не ловушка, – закричал Северин. Гипнос с трудом перевел дух, снова вскидывая Лайлу на плечо, и она не смогла увидеть, что происходит. Она успела лишь заметить тонкую полоску голубого света на сияющих ступенях, обещание иного мира. Ее сознание ускользало. Перед глазами пронеслось новое воспоминание. Вот она впервые оказалась на кухне в Эдеме, смешивая ингредиенты для пирога, ее руки присыпаны мукой и сахаром. Вокруг разливается прекрасное безмолвие предметов без памяти: бледная яичная скорлупа, горсть белого сахара, кусочки ванили в стеклянном мерном стаканчике. Лайла вспомнила голод. Не болезненное сосущее ощущение в желудке, но что-то другое: у нее текли слюнки при виде медленно поднимающегося пирога, вода для чая кипит в чайнике, голоса друзей за дверью. Словно обещание, что голодная пустота скоро будет заполнена. Она соскучилась по этому голоду. – Лайла! Открыв глаза, она увидела, как Руслан и Северин борются на ступенях. Голубой свет разливался за ее веками, и голоса прорывались сквозь ее мысли. – На ступенях какая-то надпись. СПРЯЧЬ СВОЕ ЛИЦО ПЕРЕД БОГОМ. ТЕБЕ НЕЛЬЗЯ ЭТОГО ВИДЕТЬ. Эти слова ничего не значили для Лайлы. Воспоминания стремительно утекали из нее. Губы Северина, касавшиеся ее спины, медленно целующие ее шрам; металлический запах снега; натертый воском паркет в танцевальном зале Пэлас де Ревз; пронзительная синева глаз Зофьи; Сотворенные украшения из блесток на перилах лестницы в Эдеме; Энрике, как щенок прижавшийся к ее ногам; странная пустота после потери первого молочного зуба; низковатый смех Гипноса; мать, разламывавшая плод граната; колкая роскошь платья из сырого шелка, касающегося ее кожи; влажная жара Индии; волчья улыбка Северина; языки пламени, медленно пожирающие соломенную куклу, брошенную в костер. Откуда-то издалека до нее доносились крики друзей, но голоса сливались, и она не могла понять, кто из них что говорит. – Обернитесь! – Не смотрите! – Назад! Лайла пыталась ухватиться сознанием хоть за что-то, поднять руку, которая у нее все еще была, но силы покидали ее. Руслан схватил Северина за шею сзади. – Ты не войдешь туда без меня! Это и мое тоже! Я хочу узнать. Я должен увидеть… Последнее, что увидела Лайла, это как Северин, закрыв глаза, вытянул вперед руки, закрывая лицо. Лайла не видела света у нее за спиной, но заметила его сияние на золотом лице Руслана. Спрячь свое лицо перед Богом. И в этом ярком сиянии металлическое лицо Руслана начало плавиться. Пронзительный вопль вырвался из его горла, когда сквозь его красную, тающую плоть проступил череп. Но золото застыло на его костях. У Руслана сверкающие кости, подумала Лайла. Как у бога. Как у скелета, которого они нашли на берегу озера. Но прежде, чем металл полностью растаял и смерть забрала его, Лайла увидела, как расширились его глаза. Он упал на колени, широко раскрыв рот. Почему? Странный зловещий свет струился, отражаясь от золотого зеркала на том месте, где когда-то было его лицо. Он напоминал яркое сияние звезд, и одновременно нечто призрачное, словно черные пустые пространства между звездами. Ты не должен этого видеть. Это была ее последняя мысль, прежде чем свет поглотил Лайлу. 35. Энрике Еще до того, как он увидел надпись на ступенях, Энрике понял, что это конец. Однако не знал точно, конец чему именно. Он явился сюда, надеясь заполучить для себя частичку могущества. Он думал, что то, что скрывается в этих каменных плитах, способно приблизить его мечты, за которые он сможет ухватиться. Он даже вообразил, что Северин способен совершить невозможное… В то мгновение, когда он закрыл глаза и свет хлынул из портала, Энрике увидел друзей на блестящих ступенях зиккурата. Увидел, как Гипнос и Зофья прислонились друг к другу, их мрачные лица залиты слезами. Увидел Лайлу, лежавшую на ступенях, похожую на тряпичную куклу. А затем его взгляд упал на Северина, который по-прежнему выглядел величественно, но не как бог, а как царь. Когда свет коснулся его, Энрике представил, что сейчас его друзья похожи на древних царей, тех, кто когда-то поднимался по ступеням зиккуратов, совершал жертвоприношения богам, понимая, что величие обходится дорогой ценой. Энрике смотрел, как Северин ущипнул струну. Она издала звук, каких он никогда не слышал раньше, но ощутил, как храм стих, словно отступая. В это мгновение мир словно повернулся на своей оси, и звезды застыли в небе, наблюдая, что же произойдет дальше. Энрике представил, как длинные, изящные пальцы, сотканные из музыки, перебирают его ребра, бренча его костями, словно струнами лютни, желая превратить его в одну из нот песни, управлявшей вселенной. 36. Северин Северин Монтанье-Алари хорошо был знаком со смертью. Смерть относилась к нему, как к сыну. Смерть пробуждала его ото сна, уговаривала его прислушаться к собственным амбициям и подбадривала, как мать, убирая волосы со лба своего сына и укрывая его одеялом, убеждая, что на свете нет более серьезных стремлений, чем у него. В конце концов, Смерть всегда была рядом. И не существовало страха, который мог бы соперничать с ней. Но в то мгновение, когда Северин коснулся струн божественной лиры, он ощутил присутствие той смерти, к которой оказался не готов. Здесь, на каменных ступенях древнего храма, Северин испытал смерть определенности. В это мгновение уверенность сжалась под тяжестью сомнений, и Северину ничего не оставалось, как ухватиться за слабую надежду. Северин знал, что ему предначертана божественность, но ледяные пальцы сомнения вывели новые слова в конце этого убеждения: