Энрике откашлялся. – Я хотел сказать, что могу помочь, если понадобятся объяснения, кроме того, Гипносу нельзя высовываться. Если он опустит голову и будет управлять лодкой, то не привлечет внимания. Гипнос застонал. – Терпеть не могу, когда ты портишь удовольствие здравомыслием! Энрике пропустил его слова мимо ушей. – Если поторопимся, то проблем не будет. И ВСЕ ЖЕ ЗДЕСЬ БЫЛА ПРОБЛЕМА. В гавани номер семь оказалась не одна, а две лодки. Через несколько минут обе лодки окажутся прямо перед Зофьей. Она сморщила нос, когда они подплыли ближе. Гипнос изо всех сил крутил педали, окатывая водой деревянные крылья лебедя. Гондолы казались практически одинаковыми: черный лакированный корпус, декоративный хвост воинственного скорпиона, аккуратные пурпурные подушки. На задней части первой лодки Зофья заметила герб Падшего Дома: гексаграмму, или шестиконечную серебряную звезду. Однако Зофья никак не ожидала, что и на второй лодке окажется тот же символ, только золотой. – И к какой из них мы должны прицепить взрывчатку? – спросил Гипнос. – Я могу плыть помедленнее, но мы не можем задерживаться около гондолы, это сразу же привлечет внимание. – Я… хм, – пробормотал Энрике, теребя себя за волосы. – В этих символах есть различия. Или в цвете, но в чем же именно? – Ты же историк! – воскликнул Гипнос, замедляя ход. – Откуда мне знать? Зофья наклонилась вперед, держа наготове взрывное устройство. Она ощутила письмо Хелы в кармане своего жакета. Она сморщила нос, чувствуя затхлый запах сточных вод. – Это древний символ, но в последнее время его постоянно связывают с еврейской идентичностью, – сказал Энрике. – Мы зовем его звездой Давида, – добавила Зофья. Хотя сестра рассказывала ей, что это была не настоящая звезда, а символ на щите древнего царя. Сидевший рядом с ней Энрике теребил свои волосы, бормоча себе под нос. – О чем говорит этот символ? – едва слышно бубнил он, раскачиваясь взад-вперед и копаясь в истоках возникновения символа. – Гексаграмма в круге представляет печать Соломона, имевшую иудейские и исламские корни. Индусы называли его шаткона, однако этот символ – олицетворение мужского и женского начал в божественном и абсолютно никак не связан с тем, что мы знаем о Падшем Доме. Возможно, если бы мы знали их истинное название, то нашли бы подсказку, но нам известно лишь, что они обожают золото, но это может оказаться ловушкой… – О боги, – выдохнул Гипнос. Зофья подняла глаза и услышала, как Энрике со свистом втянул в себя воздух. На мосту в пятнадцати метрах от них, повернувшись спиной к лагуне, стоял Руслан. Рядом с ним застыли двое стражей в капюшонах и масках. Из-под манжеты его пальто вспыхнул золотой блик, и Зофья ощутила ледяной ужас, вспомнив, как ее схватила эта золотая рука. – Надо уходить! – прошипел Гипнос, торопливо закрутив педали. – Нельзя, пока не разберемся с гондолой! – воскликнул Энрике. Лебяжья лодка закружилась на месте, едва не столкнувшись с одной из гондол. Зофья вскинула руку, пытаясь удержаться на месте, ее пальцы коснулись борта гондолы Падшего Дома с изображением серебряной звезды. В это мгновение до нее донесся шепот из глубины лодки… Золото. Я повинуюсь твоей воле. – Стойте! – вскричала она. – Зофья, что ты делаешь? – спросил Энрике. Она наклонилась вперед, ощупывая другие лодки. Ее чувства напряглись, и она ощутила дрожь металла сквозь кожу. Еще несколько мгновений, и она все поняла. Гондола с серебряной звездой, на самом деле, была сделана из золота, Сотворенное, чтобы по-своему распределять вес, в то время как лодка справа оказалась полностью деревянной. – Вот эта гондола, – сказала она, указывая на серебряную звезду. – Он в любой момент мог обернуться, – воскликнул Гипнос. – Мы немедленно должны скрыться. Зофья возилась с взрывным устройством, перегнувшись через борт лодки. Полы ее пальто коснулись затхлой воды, и она с трудом сдерживала рвотные позывы. Зофья диктовала свою волю устройству: Ты желаешь быть здесь, желаешь стать частью этого предмета. Снова и снова она мысленно прокручивала в голове эти слова, как заклинание, пока взрывное устройство полностью не слилось с гондолой. – А теперь бежим! – воскликнул Гипнос. – Мы привлекаем внимание! Зофья попыталась отодвинуться назад, но ее рука словно застряла. Она снова рванулась назад, но металлическая поверхность словно хотела втянуть ее в себя. Не я, я тебе не нужна, приказала она. Хватка ослабела, но у нее все равно не хватало сил, чтобы оторваться от гондолы. – Крути педали, – приказала она и, стиснув зубы, изо всех сил потянула правую руку левой. Постепенно жесткая хватка ослабевала, и Зофья поморщилась, глядя на исцарапанную ладонь. – Я помогу, Феникс, – сказал Энрике. Он обхватил ее за талию и потянул изо всех сил. Зофья повалилась на него, их лодка резко закачалась, и они едва не врезались в проплывавшую мимо гондолу. – Attento! – завопил гондольер. Зофья выпрямилась, чувствуя, как пылает рука. Канал теперь выглядел еще более оживленным. Гондольер принялся осыпать их ругательствами, а другие лодки замедляли ход, чтобы посмотреть, что происходит. Зофья взглянула на мост. Время словно замедлило свой ход, и она заметила, что плечи Руслана вздрогнули, словно он что-то почувствовал. И начал оборачиваться. Зофья резко обернулась к Энрике: – Поцелуй меня. Его глаза округлились. – Сейчас? Разве я… Но Зофья обхватила ладонями его лицо и притянула к себе. В следующее мгновение крылья лебедя затрепетали, поднимаясь и пряча их от посторонних глаз. Крики стихли. Зофья чувствовала лишь, как лодка борется с течением, когда Гипнос изо всех сил пытался отплыть подальше. Зофья так увлеклась отвлекающим маневром, что почти забыла, что это был поцелуй… Пока не осознала, что происходит. Под сводом лебяжьих крыльев было темно и тепло. Она ощущала прикосновение обветренных и сухих губ Энрике к своим губам. Зофья оборвала поцелуй. Все это оказалось довольно разочаровывающим, хотя она и сама не знала, чего ожидала. – Это было не так уж и ужасно, – заметила она. Энрике молчал, и она почувствовала, что ее лицо пылает, что-то внутри сжималось от смущения. – Но могло быть гораздо лучше, – ответил он. – Как? Она хотела знать. В следующее мгновение она ощутила, как теплые руки скользнули по ее щеке. Зофья широко раскрыла глаза в темноте, и хотя от этого она не видела лучше, но ей казалось важным, чтобы, когда это произойдет, ее глаза были открыты. Она почувствовала, как что-то приближается к ней, теплое дуновение коснулось ее губ, а затем и случилось то, что называют поцелуем. Зофья знала причины возникновения жара. Понимала, что такое происходит, когда атомы и молекулы сталкиваются, и от этого движения возникает энергия. Тепло, не похожее на вспышку, а, скорее, на медленно поднимающуюся волну, окатило ее с головы до пят. И, да, от того, что ее целовали и она целовала в ответ, возникала энергия. Она стала участником в невидимом кружении частиц. Словно танец внутри ее тела. Она наклонилась вперед, растворяясь в неожиданном тепле, исходившем от Энрике, улавливая новые ощущения: прикосновение небритой щеки к ее коже, его зубы на ее нижней губе, жаркая влажность его рта, поглощающего ее. И это нельзя было назвать неприятным. Как раз наоборот. Энрике крепче прижал ее к себе, и она ощутила его сердцебиение. И в этот момент она заметила это, точнее, отсутствие этого. Письмо Хелы исчезло. 16. Северин Вечером перед Карнавалом Северин поглаживал фиолетовый бутон ядовитого цветка живокоста и ждал. Почти три года назад Лайла устроила цветочное пиршество, как особый десерт для некоторых известных людей, гостивших в Эдеме. Стояла поздняя весна, и Париж напоминал взволнованную невесту в день свадьбы – печальную, покрытую испариной, недовольную кажущимся недостатком внимания к ее персоне, в то время как распускающиеся бутоны цветов сияли, словно драгоценные камни, украшая город. Тристан расчистил место в саду, и Сотворенный художник, занимавшийся текстильными тканями, соорудил шелковую палатку, которая удерживала бы в себе прохладный воздух, который затем овевал бы гостей, словно легкий ветерок. На праздничном столе не было столового серебра, а Лайла заканчивала раскладывать груды желтых георгинов, алых роз, небесно-голубых гортензий и венки из жимолости. Они выглядели пугающе живыми. Капля росы, застывшая на ободке цветочной чашечки примулы, казалось, вот-вот скользнет по лепестку. И все же, даже стоя в конце стола, Северин ощущал запахи марципанов и ванили, кокоса и цитрусовых, которыми веяло от искусно выполненных цветов. Хотя цветок казался здесь явно лишним. Длинный стебель живокоста с фиолетовыми лепестками, мерцающими голубыми бликами, словно небо в сумерках. – Ты использовала ядовитый цветок? – спросил Северин, указывая на живокост. – Сомневаюсь, что у наших гостей хватит смелости попробовать его. – А что, если бы я сказала им, что это самый сладкий из всех цветов, что под этими смертоносными лепестками скрывается густой миндальный крем с мякотью пряной сливы внутри? – сказала Лайла, ее глаза коварно блеснули. – Такой вкус достоин того, чтобы ощутить дыхание смерти, ты разве не считаешь? Если, конечно, ты настолько смел, как я думала. – Что ж, теперь ты взываешь к моему тщеславию и любопытству, – произнес Северин. – И это означает, что я просто не могу не поддаться искушению. – Значит, это действует? – с улыбкой откликнулась Лайла. – Конечно, действует, – ответил Северин. Протянув руку, он отломил кусочек сахарного листа живокоста и положил в рот, ощутив на языке вкус ванили и кардамона. Он протянул кусочек Лайле, которая тут же запихнула его в рот. Она вскинула брови, явно довольная своей работой. – Что думаешь? – спросила она, взглянув на него. Она была так близко, что ему пришлось опустить голову, чтобы посмотреть на нее. Раньше он никогда не прикасался к ней, не целовал ее губы или шрам на спине. Она была для него чудом, озаренным солнцем кристаллом, который мог отражать свет, открывая свои загадочные, многоцветные прожилки. – Думаю, стоит сказать, что в твоих губах и руках скрыта колдовская сила, и в них столько же притягательной сладости, как и во всех твоих десертах. Он хотел, чтобы слова прозвучали изысканно, даже возвышенно. Ведь, в конце концов, это были не его слова, а строчка из Генриха V, написанная Шекспиром. Но стоило ему их произнести, как слова превратились в заклинание. Возможно, всему виной был мягкий свет, озарявший палатку, или же разноцветные сахарные лепестки. Как бы там ни было, его слова, призванные казаться изящными, прозвучали честно, и хотя он позаимствовал их, но сказаны они были от души.