– Нет, – в один голос отозвались Гипнос и Энрике. И Лайла сочла это знаком, что пора уходить. ЧАС СПУСТЯ она наконец приняла решение. Маскарадный салон оживленно бурлил, и Лайла вдруг ощутила острую тоску по Палэ де Ревс. Она скучала по запаху натертого воском пола бального зала, по кружению пылинок в лучах света огромных люстр, звонкому хрусту нитки жемчуга, крошащейся под каблучками ее туфель. Несколько недель назад она обещала своему стейдж-менеджеру, что Энигма вернется «как раз к Новому году». Но совершенно ясно, что этого не произойдет. Лайла задумалась, что тогда они подумали бы о ней? Что она погибла? Или просто исчезла? Другие танцоры часто поддразнивали ее, говоря, что она собирается сбежать с русским принцем. Она надеялась, что они верили в то, что это ее судьба. – Синьора? – обратился к ней Сотворенный мастер. Лайла обернулась к рабочему столу, располагавшемуся справа, в дальнем углу от входа в помещение, напоминавшее огромный бальный зал, разделенный портьерами на несколько частей. Атмосфера в этой части зала казалась несколько мрачноватой. Здесь было довольно тихо, благодаря Сотворенной портьере, не пропускавшей посторонние звуки. – Вот четыре маски, которые вы просили, – произнес Сотворенный мастер. Лайле оказалось нелегко смотреть на этого человека. Его лицо скрывала маска, напоминавшая жидкую зеркальную поверхность, сливавшаяся с чертами его лица, скрывая даже глаза, и, глядя на него, Лайла видела только свое отражение. – Grazi, – наклонившись над столом, ответила Лайла. В конечном итоге она выбрала одинаковые маски для них всех. – Il medico della peste, – сказал мастер, и в его голосе прозвучало легкое беспокойство. Маска чумного доктора. Все четыре маски полностью скрывали лица. Близко расположенные круглые прорези для глаз закрывало сияющее стекло, а отверстия для носа и рта заменял вытянутый и изогнутый клюв. Все четыре маски были выкрашены в цвет яичной скорлупы и разрисованы нотами. – E perfetto, – любезно воскликнула Лайла. И, в своем роде, это действительно было безупречно. Зофья просила маску, под которой можно было спрятать инструменты, а маска была достаточно большой и позволяла это сделать. Кроме того, маска выглядела символом цели их путешествия – Чумного Острова. Сотворенный мастер улыбнулся. Даже его зубы были серебряными. Он ловко свернул маски, пока они не стали тонкими, как носовые платки, и легко поместились в сумочку, висевшую у нее на запястье. Лайла уже собралась уходить, как вдруг снова испытала знакомое ощущение. Пустота. Пустота налетела, словно внезапный ливень. Ее ноздри вдруг обжег запах сигаретного дыма, в ушах зазвенело от переливов гортанного женского смеха, и она впилась пальцами в жесткие жемчужины, которыми была вышита ее сумочка. В следующее мгновение Лайла почувствовала себя, словно цепкая тень. Материя исчезла. Звуки растворились. Краски померкли. Нет, взмолилась она. Не сейчас… только не сейчас. Пустота не тревожила ее с момента посещения Изола ди Сан-Микеле. Ей почти удалось убедить себя, что это был кошмар наяву. Лайла опустила глаза. Четыре. Ей оставалось жить четыре дня. Лайла пыталась набрать полные легкие воздуха. Она не чувствовала, как расширяется грудная клетка, не ощущала пропитанного духами воздуха. Она должна справиться, а иначе умрет прямо сейчас, но, возможно, она была сделана по-другому. От этой мысли ей сделалось нехорошо. Подняв глаза, она уставилась на вращающиеся маски. На мгновение она вспомнила родную деревню в Пондичерри в Индии. Разве не это сделал для ее родителей джаадугар[6]? Возможно, он просто провел своей высохшей рукой вдоль лент, свисавших с потолка, выбирая лицо, которое ей пришлось носить следующие девятнадцать лет? – Синьора, вы выглядите так, словно хотите все начать сначала. Лайла медленно обернулась к заговорившей с ней женщине. Та была высокой и темнокожей, золотистые глаза едва различимы за бархатной маской моретто. Женщина указала на ту часть комнаты, которую Лайла поначалу не заметила, когда вошла. Руки, тянущиеся сквозь портьеры, гости, прогуливающиеся мимо, бросали в протянутые ладони всякую всячину, от монет до конфет. – Позвольте судьбе вести вас, – сказала женщина. – Возьмите приятные мгновения этого мира и начните заново… – Я… – Лайла попыталась заговорить, но язык ее не слушался. – Пойдем, пойдем, – сказала женщина. – Это любимый обычай всех, кто посещает наше святилище. Только здесь вы можете избавиться от лица, которое носите в этом мире. Только здесь сможете вкусить любовь в новой форме или обрести совершенно новую судьбу. Новая судьба. Она медленно последовала за женщиной. Оцепенение не покидало ее. Скорее, усиливалось. Мир вокруг сделался расплывчатым. Ее пульс замедлялся, становясь все слабее. – Сюда, синьора, – ласково произнесла женщина. – Просто попросите, чего желаете, и увидите, что подарит вам судьба. И с этими словами женщина задернула портьеры. Лайла замерла, чувствуя, как мир вертится вокруг. Шелковая ткань портьеры перед ее глазами казалась вратами в другой мир. Лайла просунула руку сквозь ткань. Она не ощутила тяжести или шершавого прикосновения необработанного шелка к коже. Пустота поглощала ее. Лайла ощущала себя отрезанной от мира, всего лишь легким обрывком сознания, балансирующим на грани бытия, прежде чем снова низринуться во тьму. Лайла откашлялась и прошептала: – Я хочу жить. Несколько мгновений она ждала. Ничего не происходило, и Лайла уже собралась отдернуть руку, как вдруг ощутила легчайшее прикосновение к запястью. Она замерла. Кто-то на другой стороне поднял ее руку. Она смутно ощутила шершавую тяжесть портьеры, уловила едва различимый запах сигар, впитавшийся в ткань. Незнакомец коснулся губами ее запястья, и Лайла ощутила жар поцелуя, словно раскрывающийся бутон цветка. Краски вокруг сделались ярче. Доносившийся издалека шум, на который она раньше не обращала внимания, нарушил тишину. И едва трепещущая душа крепче вцепилась в ее тело. Мир вокруг демонстрировал свое красноречие разнообразным богатством ароматов и ярким сиянием люстр, плюшевой дремотой плавно раздвигающихся портьер, сучковатыми узкими щепками, втыкающимися в подошвы ее туфель. Лайла чувствовала, как все это опьяняет ее. И все же на свете существовал лишь один человек, заставлявший так отчетливо видеть яркость этого мира, и, словно угадав ее мысли, комната вдруг потянула незнакомца внутрь. На мгновение Лайла забыла, где находится. Крошечная комната, скрытая от посторонних глаз шелковыми портьерами, полная Сотворенных свечей, растаяла, когда она увидела его. Лайла всегда считала Северина предостережением… волком в овечьей шкуре. Яблоком в руке колдуньи. Однако он был гораздо опаснее, чем персонажи со страниц сказок. Он был тем, кто верил в них. Кем-то, кто считал, что волшебство и чудеса сделали для него исключение. Северин уставился на ее запястье, потом перевел взгляд на ее лицо, а затем… улыбнулся. Это была беззаботная улыбка восторга, словно он знал, что был единственным, кто смог заставить ее снова ощутить себя живой. Словно считал, что имеет на нее право. Она возненавидела его за это. В следующее мгновение ее рука рванулась вперед против ее воли. Северин поморщился от пощечины, прижав ладонь к красной отметине, заалевшей на скуле. – Я, без сомнения, это заслужил, – сказал он, взглянув на нее. Впервые за долгое время, казавшееся вечностью, Лайла внимательно посмотрела на него. Последние несколько дней сильно изменили его. Его черты сделались еще более резкими. Он выглядел, словно идеальный меч, грань между опасностью и великолепием слишком тонка, чтобы различить ее. В красивых чертах его лица сквозило что-то лихорадочное, и, казалось, воздух вокруг них раскален от жара. Его черные волосы отросли и, падая на лоб, подчеркивали необычные глаза, цвета сна. – Лайла… – произнес он. Его глаза расширились, в них вспыхнуло безумное отчаяние. – Я знаю, что совершил ошибку. Знаю, что говорил непростительные вещи, и горю, которое я причинил, нет оправданий. Я буду казнить себя за это всю оставшуюся жизнь, но… Я могу все исправить. Клянусь. Они здесь? – Северин обвел взглядом комнату, на его лице вспыхнул отблеск надежды. – С ними все в порядке? Я могу их увидеть? Лайла сумела покачать головой. – Прошу, Лайла. Я могу все уладить. Наконец она смогла заговорить. – Но ты этого не сделал, – холодно ответила она. Северин замер. – Я знаю, что вел себя невообразимо жестоко на Байкале. – На самом деле, нет, – сказала Лайла. В горле саднило. Слова, которые она так жаждала сказать, полились наружу: – Хотелось бы мне сказать, что я удивлена, но все же это не так. Ты уже многое изменил. Все вокруг… каждый из нас был для тебя средством для достижения своих целей. – Она наступала на него, ее руки дрожали. – Все это время ты думал, что тебе сойдет с рук вред, который ты причиняешь, пока он оправдывает иррациональные расчеты в твоей голове. И вот теперь ты просишь прощения за «невообразимую жестокость»? – Лайла расхохоталась. – Твои поступки полностью соответствовали тому, кто ты на самом деле, и, придя в себя, я захотела больше не иметь ничего общего с тобой. Я раздавила мнемонического жука, потому что знала, что тебе нечего показать мне из того, чего бы мне хотелось. Ты не смог бы оставить мне что-то, к чему бы я хотела стремиться. Улыбка Северина окончательно погасла. – Ты раздавила его? Она кивнула. Его брови поползли вверх. Это могло сойти за удивление, но она хорошо знала это выражение его лица. Не удивление, но настороженность. – Что я могу сделать, Лайла? – наконец спросил он. – Ты можешь до самой смерти меня ненавидеть, но позволь мне помочь тебе самой выбрать этот день. Позволь мне воспользоваться лирой, чтобы помочь тебе… помочь всем нам. Лайла застыла на месте. Северин шагнул к ней и наклонился к ее уху. – Скажи лишь, чем я могу искупить свою вину, и я все исполню. Он был так близко, что Лайла уловила исходящей от него запах мяты и дыма. Раньше она часто представляла, что Северин выжигал новую тропу там, где ступала его нога, и этот дымный запах огня окутывал его шаги. Но теперь она мудрее, и ее разум распознавал то, что не способно было понять тело. Она вспомнила запах мяты и дыма, исходивший от погребальных костров, пылавших на берегах реки в ее детстве. Даже его запах был роковым. – И как же ты собираешься это сделать? – спросила она. – Превратившись в божество? Его глаза вспыхнули. – Если потребуется, – ответил он.